О Петре I. До чего расходится подлинная правда его жизни с официальной правдой казённых историков. Вчитываясь в документы эпохи, всматриваясь в изумительные страницы подлинной истории того времени, всё время испытываешь острое удивление: до чего не похожа вся жизнь Петра на то, что принято о нём думать и считать бесспорным! Даже пушкинские слова о Петре – «то академик, то герой» – ни в какой мере не определяют этого огромного, сумбурного, суетливого, могучего, болезненного человека, ибо Лев Толстой не очень деликатно, но не без серьёзных оснований назвал его «беснующимся, пьяным, сгнившим от сифилиса зверем»[4].

По сведениям, Пётр занимался всеми мыслимыми и немыслимыми делами в государстве. И возникает вопрос: до чего же суетлив был этот человек. Лишённый выучки, не умеющий даже писать как следует, он с налёта, как-то нахрапом, кидается на изучение геометрии, то на хореографию, то учится играть на барабане, то изучает навигацию. Искусство приготовлять фейерверки, устройство ассамблей и маскарадов, тушение пожаров, столярное дело, хирургия – всё вместе и ничего в отдельности захватывает, увлекает этого всегда спешащего, капризного человека. Отрубить голову собственной рукой и, выпив рюмку водки, заняться составлением регламента для маскарада. Изнасиловать при всех женщину и как ни в чём не бывало пойти в церковь и петь там на клиросе. Убить собственного сына и сразу вслед за этим торопиться на весёлый пир. Всё это было для него делом обычным и естественным.

Он не знает различия между добром и злом. Всё вместе, всего понемногу валит он в общий котёл. Там видно будет. После разберёмся!

Где уж тут говорить о той простоте, которую определяет В. О. Ключевский? Буйная смесь разных противоречий – вот основное качество психики Петра.

В детстве Пётр был настолько хилым ребёнком, что ещё в три года приходилось кормить его грудью. Никаких особых способностей в детстве он не проявлял. В одиннадцать лет он ещё не умел ни читать, ни писать.

Детские забавы Петра с потешными солдатами не имели того серьёзного значения, которое им пытаются придать впоследствии.

В шестнадцать лет он, правда, знает два первых правила арифметики, но писать как следует так и не научился до конца своих дней.

Если так мало похож внутренний облик Петра на то шаблонное представление, которое дают официальные историки, то так же мало похож на этот шаблон и его внешний облик. По описанию Полтавского боя у Пушкина памятны нам строки: «Из шатра выходит Пётр. Лик его ужасен. Движения быстры, он прекрасен». В описании отличаются лишь слова об «ужасном лике». Ничего подобного той мужественной красоте, гордому выражению лица, стройной и величавой фигуре, которую увековечили художники, понимавшие, что самодержцев всегда надо рисовать красивыми, в действительности не было. Все говорят об уродливости его гримас, о судорожных подёргиваниях, о дрожащей голове, о сгорбленной спине.

Очень много болезненного надрыва, издевательства над собой и кощунства было в характере Петра. Суровость Петра проявляется не только в моменты вспыльчивости. И в спокойном состоянии его приговоры поражают жестокостью.

Историки, словно сговорившись, приписывают Петру все заслуги развития России: и в культуре, и в кораблестроении, и реформе костюма, хотя это делалось уже при его отце Алексее Михайловиче и об этом есть достаточные сведения.

Поэтому судить о нём как о творце я затрудняюсь, а подражателем он был. Все его реформы привезены им с Запада. Его заслуга, видимо, в том, что проводил он эти реформы решительно и даже жестоко.

Помещики же того времени крепко держались принципа: «Крестьянину не давай обрасти, но стриги его, как овцу, догола».

Дальше этой мудрости не пошёл и всероссийский помещик Пётр Великий, так гордившийся тем, что он не лодырь и расточитель, а подлинный и будто бы рачительный хозяин.

Трудно дать всему этому оценку. Ибо до сих пор идёт спор о русской будущности и русской старине. Её видят и так, и сяк, а спор этот – отголосок давней распри о том, куда должна идти Россия – на Запад или на Восток.

Одни отстаивают идею национального своеобразия, толкуют об исторической ошибке и необходимости историю повернуть, пока не поздно, вспять, вернуться к развилке, когда не той дорогой пошли, и сделать наново правильный выбор и распоследними словами поносят Петра Романова. Другие предостерегают от увлечения славянофильством, в котором, справедливо или нет, указывается определённое сектантство.

Но первые неумолимы. Они никакой правоты Петра не признают. Они имеют свой взгляд.

Мы, русские, взяли на себя непосильную ношу, когда приняли православие вслед за дряхлой и слабой Византией и отгородили себя от европейской цивилизации. Византийская религия нежизнеспособна и совершенно не приспособлена для какого бы то ни было развития. Однако молодая и бодрая Русь сумела переплавить эту мистику, преобразовать в мощнейшее созидание и поставить православие на службу собирания азиатских земель. Православие у русских было совершенно иным, чем у византийцев. Никон же отринул всё самое крепкое, что было в народе, и заменил аскетичное двуперстие дряблой и женственной щепотью. Его реформа не только расколола общество, она загнала в подполье наиболее сильных и энергичных людей и открыла дорогу для трусов и приспособленцев. Она расплодила суеверие, презрение к обычной прозаической жизни, к накоплению и честности. Раскол часто сравнивают с европейской Реформацией, но ничего похожего между ними нет. Реформа Никона – это, по своей сути, контрреформация. Протестантство было, безусловно, прогрессивнее католичества, оно дало мощнейший толчок развитию Европы. Основой жизни каждого европейца, его нормой, стал честный и добросовестный труд. У нас же всё произошло наоборот. Пётр пытался что-то переменить и приучить нас к Реформации, но он не поддержал староверов, причём не поддержал по сугубо личным причинам, и в том было его заблуждение. К моменту его воцарения Россия колебалась: ещё можно было повернуть назад – необходимо было соединить энергию Петра с крепостью духа старообрядцев, и тогда мы не имели бы ни бироновщины, ни пугачёвщины, ни восстания декабристов. Если бы Россия была аввакумовской, у нас не было бы семнадцатого года. Мы имели бы совершенно другую страну, обогнавшую весь мир, устойчивую, стабильную и не допустившую, чтобы идея Маркса овладела большей частью её населения и в одночасье была предана православная вера. Ту же ошибку допустили и энергичные люди большевики, боровшиеся с религией и пытавшиеся подменить и без того расплывчатое православие никуда не годным обновленчеством.

Так это или не так, можно только догадываться. Время покажет. Только подумалось: сколько же осталось в России таких вот чудаков-правдоискателей, и Бог знает, как к ним относиться. Так как их горячность, поверхностные суждения, самоуверенность и потрясающее легкомыслие способны увести в любые дебри.

Жизнь всякого народа, всякого человеческого сообщества зиждется на единстве мировоззрения, определяющего моральные, этические и религиозно-нравственные нормы поведения.

Понятно, что столкновение противоречивых, порой взаимоисключающих религиозных вероучений, содержащих «разноименной» духовный заряд, не могло обойтись без потрясений. Подавляющее большинство войн имело в истории характер религиозный, а такие глобальные военные противостояния, как, например, вооружённая борьба ислама и христианства, длились, то затихая, то вспыхивая вновь, на протяжении веков. К ним относятся и так называемые походы крестоносцев.

11–13-й века… Иерусалим… Гроб Господень… Походы «младших сынов». Титулов и земель им не хватало, вот они и… Вот, собственно, и всё…

Обратимся опять к истории.

Крестовые походы 1096–1270 гг. – это военно-религиозные экспедиции западных европейцев на Ближний Восток с целью завоевания святых мест и реликвий, связанных с земной жизнью Иисуса Христа, – Иерусалима и гроба Господня… Но – к сути.