Палач покачала головой, через силу вырываясь из сладких грез, после чего извлекла из сумки кувшинчик с чернилами, сделанными из смешанной с камедью сажи и пергамент. Закончив с приготовлениями, девушка старательно, закусив кончик языка начала выводить послание. Писать было сложно, ведь она пыталась вывести буквы ясно, и в то же время начертать их без нажима и используя как можно меньше чернил, чтобы потом можно было соскоблить текст и написать новое послание на том же листе. Не переводить же драгоценный материал попусту?
Впрочем дело спорилось – ей ничто не мешало, а времени было в достатке. Зал внизу уже затих и постояльцы погрузились в сон. Только на кухне кто-то тихо бренчал котлами, периодически испуская протяжные вздохи.
Равномерно скрипело перо выводя все новые ряды текста. Мэрган писала к своему учителю, пересказывая ему тот месяц, что она добиралась в столицу из приграничья.
Наконец закончив, перечитав письмо и подправив ошибки, палач скрутила пергамент и тяжело завалилась на соломенный матрас. Сон пришел быстро. Скорее даже не сон, а воспоминание, закутанное в пелену дремы. Воспоминание, которому скоро должно было исполниться десять лет.
Город… Мэрган все еще было непривычно ходить по его улицам. Не проноситься верхом, держась одной рукой за спину отца, а второй прижимая к носу надушенный платочек, чтобы хоть как-то побороть стоящий на улицах смрад, а именно идти мешаясь с грязной, оборванной толпой. Чувствуя как становится ее частью. Собственно она ей уже стала, и только наметанный взгляд мог подметить, что надетое на ней, покрытое копотью рванье еще несколько дней назад было сшитым из лучшей материи платьицем.
Город напоминал Мэрган оборотня, который за одну ночь обратился из верениц ярких зал и просторных особняков, в темные подвалы и продуваемые ветром загаженные переулки…
Болело тело, еще не успевшее залечить полученные несколько дней назад удары и ссадины. Невыносимо хотелось есть. Лишь тошнотворные запахи с лотков торговцев помогали ей бороться с голодом.
Мэрган не знала, что ей делать. Для девочки ее возраста внезапно оказавшейся на улице есть очень мало путей. Конечно бордели всегда нуждаются в молодом пополнении, да и в уличные актеры можно податься, даром что ли музыке с младенчества обучалась… Мэрган поежилась. Таких мерзких перспектив она еще не знала, впрочем бордели это еще ладно, но вот к актерам она не хотела попадать ни при каких обстоятельствах, продажные девки по крайней мере торгуют телом, а это гонимое церковью отребье не стесняется продавать публике свою душу.
Значит оставалось только воровство. Или убийство. Ни в том ни другом опыта у нее не было, но первое было явно легче. Вздохнув, она оглядела толпу. Скорее всего ей повезло как и всем новичкам. Острые глаза сразу выловили из людского потока высокого старика, одетого в темно-синюю форму городского служащего. Абсолютно непримечательного, если не считать висящий на его поясе меч в потертых ножнах. Сейчас он неторопливо рассчитывался с лоточником. Немалый кошель в его руке мелодично звякал, будто прощаясь с каждым отсчитанным медным кружком.
Глубоко вдохнув стоящий на улице смрад, Мэрган размяла исцарапанные руки. Затем быстро зашагала к старику, став выжидать когда что-нибудь отвлечет его внимание.
Удобный момент настал уже на углу улицы: жертва на миг остановилась, заслушавшись баснями уличного проповедника. Тут же прильнув к старику, Мэрган аккуратно запустил руку в его карман нащупывая шершавый бок кошеля. И мир потонул в боли…
Прежде Мэрган никогда не чувствовала такого и даже не предполагала, что вывернутая рука могла принести столько страданий. Весь мир, что весь мир, все ее я, влилось в несчастную конечность обращаясь в пульсирующий в такт боли ком.
Захват исчез, когда кость уже казалось готовилась дать трещину, однако рука старика продолжила кандалами смыкаться на руке Мэрган.
– Только не вырывайся, а то выдеру тебе руку ко всем бесам. Ишь чего удумала… Средь бела дня, посреди честного люда… И у кого посмела воровать? У меня? – старик грозно нахмурился рассматривая пленницу, – Неужто храбрая такая, с палачом шутки-шутить?
Мэрган которую как и всех детей палачами пугали с самого детства, вздрогнула и затравленно заозиралась. Впрочем это было напрасно, заступаться за воришку никто и не думал.
– А ну-ка пойдем со мной, – качнув головой, с седыми коротко остриженными волосами, палач сноровисто втащил ее в людской водоворот.
Конец, сейчас затащит в свою лавку, разрежет и пустит на зелья – пронеслось в голове Мэрган.
Только когда среди деревянных домов начали появляться каменные, народу на улицах прибавилось, а небо исчезло из-за нависающих над улицами вторых этажей, Мэрган поняла, что возможно еще поживет, и тащит ее палач не в свое мерзкое логово, а в самый центр города.
И точно, вскоре он уже вталкивал ее в затопившее главную площадь людское море. Море которое сейчас билось о цепочку стражей окруживших добротный, свежесколоченный эшафот, на котором еще суетились тюремные плотники.
Охранники конечно узнали ее пленителя, позволяя им с Мэрган беспрепятственно подняться на край пахнущего свежим деревом помоста.
Один из проходящих вдоль его края стражников остановился, приветствуя палача.
– Гийом, ну наконец, а то мы уж без тебя начать решили, – стражник тут же заржал собственной шутке, – Эй, а это с тобой что за пичуга?
– Молодое поколение. Пыталась доказать, что с ней нужно поделиться моим жалованием.
– А чего тащил сюда? Выпорол бы да и окунул в канаву, там таким самое место, – стражник вновь издал смешок.
– Пороть? Может еще и плетью ее по спине? С ума ты Ганс сошел, да чтобы я задарма да, во внеурочное время работал? – палач гневно покачал головой, – Лучше уж она тут постоит. Это ей полезней будет. Посмотрит чем такие как она закончить могут, да прикинет, не стоит ли более честным трудом себя занять.
– Странный ты, Гийом, тут народ с утра кулаками хорошее место себе выбивает, а ты за то, что она кошельки ворует, вообще ей самый лучший обзор дал. Ну дело твое, – стражник положил руку на плечо Мэрган и палач отошел на другой край помоста начав разговаривать с суетящимся там герольдом.
– Девка, сразу предупрежу, я не Гийом, я не добрый. Начнешь вырываться или прочие шалости творить шею сверну как куренку. Так что стой и смотри. Тем более когда ты такое увидишь. Это ж та самая банда, что третьего дня барона нашего с семьей перерезали. Ни охрана не помогла, ни нрав баронский… Впрочем говорят кому-то из семьи убежать удалось, только их на следующий день нашли в приличном отдалении от собственных голов. Оно то и понятно, баронские земли давно себе присмотрел его родственничек из столицы, он то поди головорезов и подослал, да кто теперь докажет.
Ну да впрочем барону туда и дорога, семь шкур со своих крестьян драл сволочь такая, если б я в город не сбежал, поди сейчас бы так и батрачил на его полях в тряпье еще похуже чем у тебя. Мне даже жалко что этих разбойников поймали. Впрочем это ничего, их сперва вешать хотели, но наш бургомистр долгих лет ему жизни, припомнил как барон на него псов спустил, так что велел их казнить по благородному, усечением главы. Ладно, начинают уже, ты стой, смотри, да мне не мешай.
Мэрган молча повиновалась. Между тем тот кого страж называл Гийомом неторопливо прошелся перед построенными в ряд людьми. Они были похожи: грязные, побитые жизнью. С виду простые мужики, если только не считать ярких шелков их одежд, которые были кому-то малы, а на ком-то висели мешком. Судя по сорванной коже почти на каждом пальце, награбленных колец и прочего драгоценного улова их уже лишили.
Казнь начиналась. Приговоренные по одному обратились к Гийому, прощая ему то, что он совершит через пару мгновений. Кто-то говорил истово, веря, что это зачтется ему на том свете, кто-то просто боялся разозлить палача: все хорошо знали, что раздраженный мастер вполне может срубить голову не на первом, а на двадцатом, тридцатом ударе.
