Издалека доносится знакомый голос с непередаваемой одесской интонацией:

– Г-гей! Здорово, братишка! Слушай сюда, иди помогай!

Поворачиваюсь и вижу двух моих друзей минёров. Николая Жилкина – светловолосого, навечно выгоревшего под южным солнцем, одесского докера тяжеловеса-борца, с выпирающими из-под гимнастёрки буграми мышц, круглолицего и всегда улыбающегося. Под расстёгнутым воротничком у него виднеются вылинявшие голубые полоски флотской тельняшки, «морской души». И Федю Зайцева – полную его противоположность, кроме одинакового высокого роста. Он костистый, худощавый с руками-граблями, покрытыми, как пороховой татуировкой, несмываемой угольной пылью, донецкий горняк. Чернявый и смуглый Федя похож на цыгана, по своему характеру молчалив и мрачноват, любитель поворчать. Они вдвоём, пыхтя и поругиваясь, волокут какой-то большой тюк.

Неторопливо подхожу к ребятам – в данном случае поспешность нужна только при ловле насекомых. Это они меня зовут, видно я им нужен. Кто же запряг их в этот вьюк, за этим что-то скрывается? Не такие они парни, чтобы запросто на себе таскать какой-то груз. В бою они бесстрашные тигры, а на отдыхе – хитрющие лисы. Старшина роты найдёт приятелей на ровном месте, даже на футбольном поле, если они надумали сачковать, избавиться от любой работы.

– Покурим, хлопцы, мешок не волк, в лес не убежит! – громко восклицает Николай Жилкин.

Вытаскиваю коробку с ароматной маршанской махоркой и услужливо предлагаю бедным работягам. Довольные перерывом и предстоящим перекуром, они весело рассаживаются на тюке, но почему-то даже не смотрят на мой раскрытый портсигар.

Федя Зайцев небрежно и демонстративно поворачивается к Жилкину и громко говорит ему как будто Николай находится чуть ли не на другом конце смотрового плана:

– Скажи нашему другу, чтобы он не очень ухмылялся, и пусть спрячет свою жалкую махру, солидные люди, такие как мы, не курим её.

Это уже нахальство! Сейчас он по-дружески огребёт по шее. Не ожидал такого куража от Феди Зайцева, который бывало менял в пути на железнодорожных полустанках половину дневной пайки хлеба на спичечную коробочку махорки, да и ту с мелко нарезанными корешками от листьев. Но тут глаза у меня вылезают на лоб и перехватывает дух от предстоящего удовольствия: Федя с ловкостью жонглёра вытащил из кармана папиросы «Беломорканал» – редкость в нашей военной жизни. Аналогичную операцию проделывает и Николай Жилкин и великодушно протягивает мне только что распечатанную пачку. Сразу отсыпаю себе в карман половину папирос про запас. Какие между друзьями могут быть счёты!

Но Жилкин своей неожиданной репликой посылает меня прямо в нокдаун:

– Не спеши, братишка, можешь самостоятельно пользоваться всей пачкой.

– А что у вас тут происходит? Соревнования по переноске тяжестей, вон ещё двое марафонцев плетутся с мешком.

Они пускают в небо кольца табачного дыма и не собираются отвечать. Неужели они завоевали первое место и в виде приза получили папиросы?.. Тут я грешу на своих товарищей. Ласково поглаживаю тюк, пытаясь определить, что там, бегло смотрю по сторонам и вполголоса спрашиваю:

– Там что, полно папирос? Вы где-то тайком нашли этот багаж? Так не сидите на нём, всё сомнёте – труха останется!

– Нет, там не курево, – Федя Зайцев горестно отмахивается рукой и продолжает, – мы прибарахлились на вещевом складе. Получили для своей группы десантные комбинезоны, лётные шлемы, маскхалаты и прочие атрибуты, а папиросы нам утром выдали, предупредили, что НЗ – не прикосновенный запас – но, навер¬ное, там ошиблись адресом. Зачем нам в тыл папиросы? Они много места займут, вот мы их и раскуриваем, вдруг очухаются и потребуют вернуть обратно, а они «тю-тю», – Федя выпускает клуб дыма из рта и развеивает его рукой.

Вот и они – друзья мои боевые, с которыми больше восьми месяцев вместе выполняли на фронте задания, ставили минные поля, разминировали танковые проходы, сбрасывались на диверсии в разведку, уже определены в группу и собираются улетать. А я остаюсь, становится совсем грустно. Верно гласит восточная мудрость, что на того, кто остаётся, падает две трети печали, а на того, кто уезжает, только одна треть. Бросаю папиросу, даже курить становится противно. Спихиваю Жилкина с вьюка.

– Показывай, куда нести?

– Все прямо и прямо, потом за клубом налево, там нас автофургон ожидает, – потирая руки, торопится Николай.

Вдвоём они, кряхтя и поднатуживаясь, взгромождают мне на плечи эту кладь. Пригибаюсь и расставляю пошире ноги для устойчивости. Но что это? Тюк на самом деле совсем лёгкий, только громоздкий. Одному нести запросто. Ребята придуривались, волочили его по асфальту, поворачивали с боку на бок и поминутно отдыхали. Тянули волынку, показывали вид, как любит говорить Жилкин.

Вдруг Николай бьёт ладонью себе по лбу, вопросительно смотрит на Федю и тычет в меня пальнем:

– Зайцев, слушай сюда, может побалакаем про этого салажонка с нашим капитаном Сорокой, командир просил подобрать в отряд ещё кого-нибудь из знакомых минёров, пусть даже непутёвого, а этот чуешь какой работящий, может и пригодится…

Жилкин не успевает закончить свою глупую тираду, как вьюк летит на землю. Хватаю обоих за грудки и трясу, пока их зубы не начинают издавать звук, похожий на тот, что получается от детской погремушки с горохом внутри.

– Как вы, биндюжники, тупые грузоносы, смогли о главном умолчать? Бежим к капитану, может ещё не поздно! Капитан стал уже вашим, а я что? Чужой сделался у вас? Непутёвым обозвали?

Они запрокидывают головы и, не собираясь сдвинуться с места, гогочут, словно жеребцы. Что они нашли смешного?

Наконец угомонившись, Федя обрушивается на Николая:

– Вечно ты порываешься выступать, как римский оратор Цицерон, сказали бы ему о капитане после того, как чувак оказался бы в машине, может он и другие тюки помог бы перенести. А теперь, бывший докер, кантуй их сам. Видишь, друг наш навострился бежать к капитану, точно стайер на длинной дистанции. Для нашей непосильной работы он уже отрезанный ломоть.

Но бежать мне не приходится. Всё устраивается как нельзя лучше. Оказывается, Федя Зайцев и Николай Жилкин уже договорились с капитаном Сорокой, и я зачислен в его группу подрывником. По обычной привычке они разыграли меня. Но за такую радостную новость даже не сержусь на их шутки и готов перенести все тюки один. Главное-то, я лечу! Кончилось сидение.

Вскоре закончили дополнительную спецподготовку в бригаде. Выполнили учебные ночные прыжки с парашютом на холмы, поросшие соснами. Предположительно летим в Прикарпатье, перед самым отлётом скажут точно, при прыжках надо зарубить себе на носу, что если завис на дереве, то не надо спешить отстёгивать парашют или обрезать стропы и прыгать с дерева вниз. Конечно, если подбегают фрицы, то раздумывать некогда, бросай в них гранату и сам следом лети на землю, пока у них паника, а В более или менее нормальных условиях надо попытаться раскачаться на стропах и уцепиться за ствол или толстую ветвь дерева. Только после этого надо освободиться от парашюта, ски¬нуть вниз или спустить на стропе груз, и затем опускаться по дереву самому, если не надо сдёргивать полотно самого парашюта: днём он будет виден издалека, особенно с самолёта или нависающих гор.

Почти все необдуманные, скоропалительные прыжки с дерева зависшего парашютиста ведут к растяжениям связок и перелому костей. На земле торчат КОРНИ и кочки, а ведь на плечи дополнительно давит груз боеприпасов, оружия, рации, о котором сгоряча забывают. На тренировках мы учитывали это, как и многое другое, и прыгали без происшествий.

Вся группа капитана Сороки перебазировалась в дачный поселок Тарасовку, недалеко от Лосиноостровской. В бригаде было принято укомплектованные, иногда не полностью, группы и отряды перед отправкой на задание в тыл переводить из полков на обособленные объекты – «точки».

Одноэтажный дом – дача, где мы разместились, поражала своей огромностью и пустотой помещений. На чердаке-мансарде мы обнаружили металлические сетчатые кровати без матрасов. Они нам пригодились. Бросили на них плащ-палатки и укрывались по-походному шинелями – к этому давно привыкли, а кровати были роскошью временной.