Все смешалось воедино: ненависть и любовь, страсть и равнодушие. Кольцо Морганы горело на пальце, оставляя ожог и глубокую рану. Кулон, который до этого невесомо болтался на шее, теперь стал свинцовым и тянул Гермиону к земле, а она и не сопротивлялась. Ком, подступавший весь вечер к горлу, вырвался и опустошил желудок девушки, выворачивая все нутро. Все выпитое вино смешалось с ее собственной кровью и желчью.

Испуганная Нарцисса кинулась к ней, но Гермиона оттолкнула от себя женщину и прорычала что-то невнятное. Меньше всего на свете она хотела, чтобы кто-то посторонний видел ее в подобном состоянии. Единственным, кому позволялось видеть Гермиона в таком виде — был Блейз. Он отхаживал ее каждый раз, когда та возвращалась со своих заданий. Израненной, уничтоженной, обезображенной — только он мог к ней прикасаться, видеть ее и проявлять сожаление.

— Мерлин, Гермиона! — Нарцисса снова попытался ей помочь. — Позвольте, я помогу.

— Уйдите! Вы сделали уже достаточно! — шипела девушка.

«Откажись от этой любви, если не хочешь в ней сгореть.»

Горю, сгораю или уже сгорела. И это чертовски больно. Надеюсь, что ты горишь так же, Драко Малфой.

— Помогите, помогите кто-то! — не унималась миссис Малфой.

Тело Гермионы обмякло, а сознание было на грани. Тяжелые веки медленно опускались и последнее, что она услышала — это знакомый и такой родной бархатистый голос, который сопровождал ее все эти года в голове и ни разу не звучал в реальности.

— Грейнджер! — руки Малфоя потянулись к ее лицу, вытирая с него кровь. — Все будет хорошо, Грейнджер.

«Все будет хорошо, Грейнджер! Просто верь мне!

— Я верю тебе, Драко!»

***

Блейз выбежал на крики миссис Малфой, которые доносились с летней террасы. Хватило минуты, чтобы он понял, что что-то случилось с Гермионой. Она весь вечер была сама не своя. Сегодня она выглядела так, какой он ее помнил еще с Хогвартса. Растерянной и без капли доверия в глазах. Никакой стали в голосе и беспристрастности в выражении лица, это была не правая рука министра Романо, не светская львица миссис Забини, это была та ведьма из Гриффиндора — Гермиона Грейнджер.

В любой другой день, Блейз только порадовался бы за нее, но точно не на этом приеме. Он прекрасно понимал, что так сильно выбило ее из колеи, что заставило тревожиться и переживать. Сам Блейз смог уже давно справиться с теми гнетущими чувствами ревности и невзаимной любви, которые он испытывал когда-то к Астории, но у Гермионы все было куда хуже.

Астория — была его первой сильной влюбленностью, возможно, даже единственной и ему хватило несколько лет жизни в Италии, чтобы суметь отпустить это. В то время, когда Драко был не просто школьной любовью его жены, ее сердце и душа всецело принадлежали ему. Гермиона сама преподнесла ему их на золотом блюдце. Она без остатка отдала всю себя, а потом сама же лишила этого.

Блейз в подробностях помнил тот день, когда Гермиона ввалилась пьяной на урок Заклинаний, помнил, как побежал за ней. Он наблюдал за тем, как она меняется, какие метаморфозы происходят в ней и сначала просто пытался быть рядом. Но с каждым днем ей становилось хуже, она просто утопала в алкоголе, без конца и края пытала саму себя, чтобы отвлечься от разрывающей боли. И в тот день, когда она высказалась Флитвику, настал пик всей ситуации.

Гермиона прибежала к Черному озеру и разделась догола, палочкой она призвала сотню ядовитых змей, которые начали искусывать бледное тело. Когда Блейз наконец-то добежал к ней, ее тело было кровавой картой змеиных укусов, переплетением рваных ран. Зеленая трава под ее телом окрасилась темно-бордовыми пятнами, а на лице застыла фальшивая улыбка.

— Блять! Блять! Блять! — он кинулся к подруге. — Сука! Грейнджер! Грейнджер, как мне это остановить?

— Я не хочу, — прокашлялась Гермиона. — Я не могу больше так, мне больно…

— Нет! — он пытался рукой закрыть ее раны. — Твои родители, Грейнджер! Думай о них, что будет с ними!

— А что будет со мной? — совсем тихо говорила Гермиона. — Оставь меня, Блейз. Оставь!

— Нет, Грейнджер! Ты не сдохнешь тут!

Он достал палочку из мантии, его правая рука переплелась с ее рукой.

— Я, Блейз Забини, клянусь сохранить твою жизнь, Гермиона Джин Грейнджер… — белые магические нити появились поверх их рук.

— Что ты, мать твою, творишь? — прошипела гриффиндорка. — Не смей, слышишь? Не смей этого делать! Ты не можешь так поступить со мной, Блейз. Ты не можешь поставить на кону свою жизнь из-за меня!

— …любой ценой. Твое благополучие и жизнь отныне моя прерогатива и моя забота…

— Нет, Забини! Нет! — она попыталась вырвать свою руку, но безуспешно.

— Клянусь своей жизнью, своим сердцем и душой, быть всегда рядом и оберегать тебя от любой угрозы, любой опасности и от тебя самой. Да будет этот обет Непреложным! — магические нити вспыхнули ярким свечением и растворились в воздухе.

— Какой же ты идиот, Блейз! — хрипела Гермиона.

— Возможно, — пожал он плечами. — А теперь, если ты не хочешь, чтобы я тут откинулся через пару минут после тебя, то скажи мне, как остановить эту хрень.

С тех самых пор они стали неразлучными. Он стал хранителем ее жизни и ни разу не пожалел о своем решении. Гермиона стала примерной супругой, лучшей подругой, незаменимой советчицей и главной женщиной в его жизни. Иногда он задумывался о том, испытывал ли он хоть раз к ней что-то большее, чем дружбу, и сам не находил ответ на свой вопрос.

Гермиона стала его уютом, его домом. Пусть они оказывались в самой серой и неприветливой гостинице, но если она была рядом, то это не имело значения. Блейз знал, что готов свергнуть все на своем пути, чтобы сберечь ее, убить любого, кто позариться на ее благополучие. Все эти года он делал все возможное и невозможное, чтобы Гермиона смогла отпустить прошлое, смогла принять все краски жизни, отказаться от своей работы.

Всякий раз, когда она аппарировала в их гостиную без единого живого места на теле, то сердце Блейза останавливалось. Он не отходил от ее постели до тех пор, пока она не открывала глаза, пока последние раны и ссадины не сходили с неправильно бледной кожи. С годами задания стали для Гермионы сравни семечек, которые она щелкала без труда. Шрамов ставало все меньше, а глаза становились все холоднее и безучастнее, но он принимал ее, принимал все, что помогало ей забыться, пусть и таким варварским способом.

И вот теперь, он видит ее без сознания, в крови, на руках Малфоя. Полные ужаса глаза Нарциссы наблюдали за тем, как ее сын несет Гермиону в дом. Один-единственный вечер переломал подобие нормальной жизни, вернул к тому кошмару, который она переживала последний семестр в Хогвартс.

— Что тут произошло? — Блейз приблизился к Малфою. — Драко, думаю, что я в силах отнести свою жену в дом.

Драко молча позволил Блейзу взять Гермиону на руки. Осточертевший запах крови ударил ему нос и мысленно вернул в те дни, когда Блейз дни напролет ощущал эти благоухания в их доме и наблюдал за бессознательным телом Гермионы. Лицо, платье и руки девушки были перепачканы кровью, а учащенное сердцебиение заставляло беспорядочно шевелиться грудную клетку. Через несколько минут он занес ее в спальню, исцелил от ран и переодел в белую шелковую пижаму. Драко все это время стоял за его спиной и молча наблюдал.

— Ей нужно поспать, — сказал Блейз и указал Малфою на дверь. — Ближайшие несколько часов она не проснется.

— Что с ней произошло? — спросил Драко, когда они спустились в гостиную, где не было уже никого, кроме Нарциссы и Миреллы. — Мама сказала, что они просто разговаривали, а потом у Грейнджер началась истерика.

В том, что причиной этого срыва стал Малфой, не было сомнений, но вот, что именно сказала Нарцисса Гермионе, было непонятно. Что-то заставило ее сорваться и довести себя до такого состояния, до такой паники. Блейз знал, что Гермиона никогда не плакала, как бы сильно ее не ранили или как бы строго не отчитал Романо, но это не выводило ее на слезы. Последний раз она плакала в тот вечер, когда он дал ей Непреложный обет.