Выяснение отношений невидимых спорщиков достаточно быстро прогнали остатки сна и я, перекатившись с бочка на спину и сладко потянувшись, приоткрыла глаза, чтобы посмотреть в окошко…

Вернее, хотела посмотреть… Но…

Что-то у меня мысли перестали связно складываться…

Во-первых – мне что-то помешало нормально повернуть голову, а во-вторых…

В общем я посмотрела на то место, где в моем доме было окно, а там глухая стена…

Бревенчатая глухая стена… А на моем плече змеей разлеглась коса цвета темной меди… И плечо не мое – худенькое, округлое и молодое, как и… И сорочка… В нее я тоже заглянула… Все мои лишние килограммы, нажитые за долгие годы – исчезли.

Я даже протерла глаза, но ни оструганные бревна никуда не испарились, как и лохмотья серого мха между ними, ни длина и цвет волос не изменились, и дряблая, старческая кожа – не вернулась…, и я завизжала…

А что? Имею право – у меня паника и стресс… Правда мгновенно осеклась! Услышав звонкий, девичий крик. И опять захороводили мысли:

Голос не мой, тело не мое…. Не поняла?!

Вчера – не пила! Точно говорю! И позавчера тоже! Я вообще не пью… И без этого: то голова кружится, то болит. Зачем еще чем-то себя травить?

Муж постоянно приставал: “Сходи к врачу. Сходи к врачу!”. Была я там, три года назад. Обследовали. Ничего не выявили. Один врач даже удивился, глядя в мою карточку. Мужчина, чуть младше меня, сняв очки и помассировав переносицу, со вздохом просветил:

– А что, Вы собственно голубушка хотели? Человеческий организм рассчитан на тридцать лет бесперебойной работы, а потом, – он, разведя руки пожал плечами, – если утром ничего не болит, значит надо задуматься…

Успокоил, так сказать.

Но, главное, что от встречи с докторами мое самочувствие не улучшилось.

Правда, надо отдать должное нашей медицине, и не ухудшилось!

И сейчас, я задумалась… Вы только поймите меня правильно, я, конечно, понимаю – все мы смертны, но почему-то была уверена, что свою кончину не просплю…

А может быть это еще продолжается сон?

Ах, да! Пока пытаюсь понять, что со мной происходит, разрешите представиться: Латонина Тереза Ритановна, в девичестве Латошина, какого-то давнего года рождения. Можно же немного пококетничать? Мне далеко за семьдесят. Мой супруг, царствие ему небесное, ушел два года назад. Нет, не к другой. Совсем ушел… Есть дети, внуки, правнуки… Такие лапочки! Но у них свои семьи, я туда не лезу…

А почему сегодня выходной? Так скучно дома сидеть без дела. Вот и пошла в консьержи. А что? Подъезд тихий. Люди живут приличные, уважительные. Мы с напарницей там цветочки развели. Жилец из третьей квартиры, рядом с монитором видеонаблюдения, маленький телевизор поставил, чтобы мы сериалы слушали. Сидишь себе, вяжешь носочки и слушаешь, как иностранные бабы страдают…

Но, эта работа для того, чтобы не куковать одной в четырех стенах…

Эх, по молодости мы веселились! Кто помнит пятидесятые, тот поймет. Страна после победы восстанавливалась. Как феникс из пепла поднимались города. Трава была зеленее, народ дружнее, а воздух чище… Шучу, но: в каждой шутке есть доля шутки!

Наш детский дом из Сибири не стали возвращать в Подмосковье. Вернее, за некоторыми ребятами приехали родные, но…

Саму войну я плохо помню, маленькая была. Подняли, полусонную одели, засунули в автобус с другими ребятишками, потом темный вагон. Вот там было скучно, но все равно интересно…

Почему? Мы до этого не сильно много путешествовали, а здесь дорога…

Это потом было холодно, и старшие мальчишки заготавливали дрова. А нам, мелюзге можно было только уже наколотые поленца таскать в дровяной сарай. Но мы гордились, что тоже помогаем…

А вот когда чуть подросли, то нас стали брать в поля и на сенокос. Колхоз, в котором нас разместили, даже трудодни начислял, как взрослым. И не надо хихикать! Мы на тех работах, конечно, мильоны не заколачивали, зато председатель с чистой совестью отдавал детдому и молоко, и картошку. А то малышам ведь не объяснишь, что война, они хныкали от голода. А потом пришла победа! И люди все были счастливые, радостные! Верили, что отныне все будет хорошо!

В детдоме ко мне приклеилось прозвище Латерит. По детству рыжей была, говорят. А когда поседела – не помню. Ребята рассказывали, что меня в бомбежку из вагона на себе мой будущий муж утащил, как мешок с картошкой. Кстати, будущий геолог, это он прозвище придумал и часто показывал мне картинки латеритных почв, чтобы я знала, какой была до пяти лет…

Так потом всю жизнь и он, и семейство повторяя за ним, когда хотели подлизаться, ко мне приходили с этим прозвищем. Так и слышу: “Бабушка Латте, ну погадай…”! А мне не жалко, просто цыганка, которая научила простенькому раскладу, наказывала чаще одного раза никому не заглядывать в судьбу… Только однажды было нарушено это правило: посмотрела, как будем с мужем жить, да что за болячка к нему прицепилась. А так, я раскидывала своим девчонкам, мальчишки морщили носы и отказывались, на их совершеннолетие… Но, обхаживали внучки меня частенько… Однако, я кремень! Сказано нельзя, значит нельзя!

И вот, сижу я вся такая на себя не похожая и думу гадаю: как я умудрилась? А потом снова вижу юные руки на, выпирающих сквозь грубую материю длинной рубахи, угловатых коленях и…

Глава 2

Сердце сжалось от боли! Слезы хлынули! И я завыла, как раненый зверь:

– Что? Как?

– Латка! – раздался за окном возглас парня, и до меня доходит, что это теперь мое имя. Мне еще жальче себя стало. Как теперь меня зовут? Заплатка?

– Не хочу! Нет! Латка? – сквозь слезы обкатываю на языке прозвание, а на душе муторно и горько.

Сижу. Реву. Никого не трогаю, а тут распахивается дверь и в комнату вваливается яркий красавчик. Повзрослевший и заматеревший вариант цыгана Яшки из “Неуловимых”. У меня даже слезы высохли от удивления.

– Латтерит, – бросается он ко мне. А я?

А что я? Было бы мне лет двадцать, можно было бы глазки построить. А так – чего парню голову морочить? Но, зато, полное звучание имени меня успокоило, я даже икать перестала и уставилась… на входящую женщину.

Красивая! Настоящей, спокойной зрелостью. Лет сорока. Стройная, невысокая. Золотистые волосы волной падают на упругую грудь, а она проворно их сплетает на ходу в косу. Темно серые глаза, кажется, заглядывают в душу, а полные, слегка обветренные губы, подрагивают сдерживая лукавую усмешку.

На высоком челе ни единой морщинки. Персиковая кожа сияет. Это не метафора, я серьезно вижу легкое свечение, как на картинках изображались ауры! Соболиные брови слегка вздернуты и именно это выдает настроение хозяйки. Подтянутый овал лица с таким четким абрисом, словно художник самой тонкой кистью вырисовывал изящную форму высоких скул. И все это совершенство подчеркивал аккуратный курносый носик.

Это ее парень обзывал старухой? Да он слепой.

Хозяйка словно прочитав мои мысли качнула головой и заворковала сильным грудным контральто:

– Что, голубушка, – зажурчала успокаивающе ее речь, но взгляд не давал расслабиться, он был многообещающим, – Пришла в себя? Как же тебя угораздило венок пускать до смены дня?

Вот, это ловко! Имя подсказали, причину, по которой это тело здесь очутилось – назвали. Осталось узнать только, как мое сознание сюда попало…

– Что, касатик, – резко дернула парня за руку хозяйка. – Убедился, что девица жива? А теперь, Ванко, можешь селянам донести: выбрала я себе ученицу и преемницу. Скоро у вас будет молодая ведающая. Все! Прочь отсюда!

– Как веда…, – опешил красавчик и даже закашлялся. Видимо слово поперек горла встало. Он виновато посмотрел на меня, но обратился к своей спутнице: – Ты же говорила, что поблизости нет никого с даром…

– Ты говори, да не заговаривайся! – строго прикрикнула незнакомка. – Я отнекивалась, что нет никого подходящего! А хочешь, – вдруг ее голос сделался сладким, практически приторным. Меня даже передернуло от страха. А хозяйка, словно почувствовав мой ужас, прикрыла пальцами мелькнувшую улыбку и подмигнула, но продолжила все тем же елейным голоском: – Я отпущу Латку…