Когда Виктор вернулся, в комнате все было прибрано. Маша сидела у окна и причесывалась.

- Ты почему меня не разбудил? - спросила она.

- Ты так хорошо спала. Не хотелось будить.

- Ну, я думаю, мы сюда не отсыпаться приехали.

Утро было серое, хмурое. Тяжелые свинцовые облака ползли по низкому небу. Иногда порывами налетал ветер, поднимал с земли желтые сырые листья, тростниковый пух, смешивал все это в пыльном облаке и уносил вдаль. Гнулись под ветром метелки камыша, трещала, будто ломалась, сухая трава.

У столовой уже толпились люди. Виктор присел на камышовую циновку и следил, как повар резал мясо на маленькие кусочки, долго и затейливо вертел в руках тесто, изготовляя лапшу. Возле кухни на земле сидели, поджав под себя ноги, худые, грустные люди. Они ждали, когда повар начнет раздавать шурпу, чтобы отнести ее больным.

Вокруг котлов валялась гнилая морковь, картофельная кожура, шелуха от лука, какие-то грязные тряпки. Несмотря на холод, тысячи мух летали под навесом кухни.

Виктор брезгливо посмотрел на всю эту грязь и сказал повару.

- Послушай, надо бы почище у котлов.

Повар взглянул на Виктора и усмехнулся. Подошел завхоз отряда, худой, в длинной старой шинели бухарец Садыков.

- Ничего, начальник, - сказал он. - Им и так хорошо. Скушают как-нибудь.

Но, увидев, что начальник нахмурился, Садыков сразу заговорил о недостатке топлива и, осторожно взяв Виктора под руку, повел его к месту, где были свалены дрова.

Обедал Виктор вместе с доктором Хлопаковым в амбулатории. Затем он отправился в кишлак узнать, принимают ли больные хину. Оказалось, что некоторые больные добросовестно глотают горькие порошки, но многие обманывают доктора и медсестер - высыпают хину на землю или прячут ее подальше. А одна старуха придумала зашивать облатки хины в треугольные лоскуты материи и вешать их на себя. Она считала, что порошки, висящие снаружи, помогут ей больше, чем принятые внутрь.

Усталый и расстроенный Виктор вернулся в свою комнату. Маша сидела у сандала, на котором кипел закопченный чайник. Одеяла были аккуратно постелены, а подушки даже взбиты.

- Семейный уют, - усмехнулся Виктор. - А все-таки, как бы от этой сырости чего не вышло.

- Зато закалка какая! - весело откликнулась Маша.

Молодые люди сели пить чай. Маша вытащила откуда-то горсть сушеного урюка и изюма. Вода пахла болотом, но согревала, и они выпили весь чайник. Виктор сбегал к арыку и наполнил чайник еще раз. На дворе стало совсем темно. Накрапывал дождь.

- Противная погода, - сказал Виктор, плотно прикрыв дверь. - Декабрь дает себя знать. Завтра такая слякоть будет - не вылезем.

- А ты знаешь, - задумчиво сказала Маша, - Садыков - вор.

- Какой Садыков?

- Завхоз наш. Он обвешивает. Столовые не получают того, что им полагается.

- Ты откуда знаешь?

- Во-первых, сама видела, а потом - с женщинами говорила.

- Надо проверить и убрать его сейчас же.

- Да... - Маша задумалась и тихо сказала. - Я сегодня ужасную картину видела. В кишлаке Донг, где много больных детей, Хлопаков устроил столовую. Детям варят хорошую пищу - вкусную и сытную. Но дети больны и поэтому пищу получают родители. Приходят их отцы. Такие длиннобородые, худые и мрачные. Они часами сидят возле котлов и ждут, когда пища сварится, потом наливают ее в деревянные чашки, глиняные миски, старые солдатские котелки. Бородачи несут эти чашки домой осторожно, чтоб не разлилась ни одна капля. Они держат миски двумя руками. Они любят своих детей.

И вдруг я увидела, как один из этих отцов, получив еду, зашел за куст камыша, присел и жадно съел все, что было в миске. Он облизал миску и ушел.

Неужели это возможно. Неужели отцы могут съесть пищу своих больных детей? Дать ребенку умереть от истощения?..

Маша замолчала. В глазах у нее стояли слезы.

Виктор задумался.

- Скажи, Маша, а как выдают эти обеды для детей?

Маша подняла брови - не поняла вопроса.

- Ну, вот откуда ты знаешь, что человек, который берет пищу, действительно отец ребенка? И вообще есть ли у него дети?

- Садыков составлял списки всех, кто получает обеды. Эти списки у поваров.

- А повара грамотные?

- Повар в кишлаке Донг неграмотный. О других не знаю.

- Вот в том-то и дело! Я не поверю, чтобы человек, на какой бы ступени культуры он ни стоял, мог отнять кусок хлеба у своего ребенка. Просто столовая для детей в Донге кормит каких-то жуликов по спискам Садыкова.

- Я целый день мучилась из-за этой истории. Если это штуки Садыкова мы докопаемся. Значит, ты думаешь - это не отцы?

- Совершенно уверен.

Молодые люди допили чай и пересели на свои одеяла.

- Будем спать, - сказал Виктор и потушил лампочку.

Они легли - каждый на свою постель и незаметно уснули под монотонный шум дождя.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

НОЧЬЮ ШАКАЛЫ БЕЖАЛИ

В первые дни после пленума обкома комсомола Камиль Салимов чувствовал себя неважно. Он чуть не попался из-за своего близкого знакомства с разоблаченным на пленуме секретарем Локайского райкома комсомола Хошмамедом. Когда его арестовали, Салимова вызвал следователь военного трибунала. Но Камиль прикинулся такой овечкой, с такой готовностью отвечал на все вопросы, что следователь, ничего не добившись, отпустил его. Хошмамеда расстреляли. Ну что ж! Сам попался, дурак. Надо тоньше работать.

Говорящий встретил Леньку очень ласково. Сказал, что работа идет успешно. Свои люди расставлены повсюду. Но случай с Хошмамедом показывает, что надо еще больше конспирироваться. Нужно собирать силы.

С пленума Ленька уехал довольный, уверенный в себе. Всю дорогу он подшучивал над перетрусившим Камилем и рассказывал всякие смешные вещи.

Зима в Гарме наступила быстро и неожиданно. Проснувшись утром, Ленька увидел в окно засыпанную снегом улицу, дома под пушистым снежным покровом. Все сказочно изменилось: цепь гор от подножия до вершин, деревья, склонившие тяжелые от снега ветви, всегда грязная, а сейчас белая базарная площадь, крылечки соседних домов, копны сена на глинобитных крышах.

Яркое солнце сверкало на снегу, отражалось в застывших лужах и стеклах домов. Все казалось замершим и безжизненным, и только неутомимая вода в арыках пробивала снежную толщу и убегала вдаль, прочерчивая темные полосы на белой земле. А в вышине простиралось ослепительно чистое, синее, солнечное небо. Выйдя на крыльцо, Ленька поежился от холода.

- Вот тебе и субтропики, - пробурчал он про себя. - Зима, как в России.

Вначале он даже обрадовался этому. Но когда днем потекло с крыш и невылазная грязь поползла по улицам, настроение испортилось. Однако ночью снова пошел снег, утром мороз усилился, днем больше не таяло. Началась настоящая зима.

Дни стали короткими. После обеда зажигались лампы. Холод пробирался в дома. Ставили железные печки, которые наполняли комнаты удушливым дымом. На службе сидели не раздеваясь, писали в перчатках.

Как-то Камиль предложил Леньке съездить в горный кишлак. Потеплее одевшись, они поехали. Их приняли подобострастно, повели в хороший дом с надстройками и службами, усадили на толстые ковры. Посредине комнаты стоял накрытый одеялами сандал. Продрогшие гости спрятали под одеяла руки и ноги. Подавали плов, еще какие-то замысловатые азиатские блюда. Ленька чувствовал себя большим человеком - за ним ухаживали, перед ним склонялись.

Впервые он ел без вилки. А когда наелся, то как и все - вытер жирные пальцы о голенища. Потом он огляделся и тихо спросил Салимова:

- Это что же, все здесь так живут?

- Что вы, рафик Ленька, - ответил с улыбкой Камиль. - Здесь только немногие живут так хорошо. Этот дом - лучший в кишлаке.

- Кто хозяин? Этот седой?

- Да. Большой человек. Раньше еще больше был.

- Значит, его не раскулачили?

- Пока мы здесь - он цел. Нас не станет - ох, плохо ему будет!

Леньку уложили отдыхать на мягких одеялах, а хозяин отозвал Камиля на террасу и долго с ним шептался. Сквозь дрему Ленька видел, как Камиль писал что-то на принесенной хозяином бумаге, потом вынул из кармана печать.