Четверг, 12 ноября 2020 г. 20:48

В замке повернулся ключ. Щелчок – и дверь открылась. В тишине квартиры этот звук прокатился зловещим эхом.

Артур, так и не включивший свет на кухне, вздрогнул, сглотнул мгновенно подкативший к горлу ком и красными от усталости глазами посмотрел на часы.

В такое время домой могла вернуться только Маша, хотя Артур не мог вспомнить, на сутки она ушла или на день. Он постоянно путался в ее сменах на скорой, а когда собирался об этом спросить – забывал, и потому постоянно чувствовал себя виноватым.

Быстро закрыв ноутбук и перевернув два лежащих рядом телефона экраном вниз, он хлебнул остывший кофе и встал.

Сейчас говорить с ней он тоже был не в состоянии. Включив свет на кухне, он вышел в коридор и увидел ее в расстегнутом пальто, стягивающую с себя шарф. Шапка уже лежала на полке.

Вместо приветствия и поцелуя в щеку, Артур коротко провел рукой по ее спине, едва задевая пальцами кончики темных волос, затянутых в короткий хвост. Это было почти неощутимое прикосновение, но на большее он не был способен, потому забирал пакет с покупками, избегая ее взгляда.

Она всегда заходила в магазин, возвращаясь домой. Наверное, пыталась так заботиться о них, по крайней мере, Артур видел в этом заботу и острее чувствовал вину, но она молчала, даже не вздыхала тяжело от усталости.

Это его устраивало, особенно сейчас, когда в голове было пусто, а перед глазами мелькали новости, ники, каналы и обсуждения.

Он просто пошел на кухню разбирать пакет, чтобы помочь хоть чем-то.

Хлеб, молоко, мука…

Стоило взять ее, и рука сразу задрожала. Белая упаковка, красная полоса.

«Чертова Лидская мука», – подумал Артур, сжимая до боли челюсть.

Рядом с красной полоской было написано: «сделано в Беларуси».

«Сделано» – красным. «В Беларуси» – зеленым. Все как на государственном флаге.

У Артура перед глазами сразу проехали ряды автозаков с этим проклятым флагом, замелькали дома, где эти флаги теперь появились. Они теперь были всюду, даже на магазинах. От них тошнило.

– Ненавижу, – прошептал он, сжимая муку все сильнее.

– Что? – спросила Маша, не разобравшая его тихих слов и тут же отскочившая от своего парня.

– Что это? – спросил он, резко обернувшись и чуть ли не в нос ткнув в нее пачкой муки. – Зачем ты ее купила? Она государственная! На ней же этот чертов флаг.

– Это единственная мука в магазине у дома, – устало ответила Маша.

– Да мне плевать!..

Договорить Артур не успел, потому что треклятая бумажная упаковка муки в его руке лопнула, заполнив всю кухню белым туманом.

– Ты идиот?! – взвыла Маша. – Мог бы пойти в магазин сам! Кто вообще это все теперь будет убирать?!

Слезы тут же застыли в ее глазах, просто потому что всякий раз, когда она видела Артура таким, что-то в ней ломалось. Выжигающая ненависть буквально била, и казалось, он может наброситься на нее, а он не понимал, как выглядит в этот момент, скалился и, рыча, швырял полупустой пакет на пол.

– Какая к черту разница, если даже ты… Ты! Кормишь этих тварей![1]

Он впечатал пакет ногой, поднимая белые мучные клубы, и вмял его в пол, пытаясь раздавить, словно окурок.

– Это мои деньги, кого хочу, того и кормлю! – бросила ему Маша в ответ, не понимая уже, от чего она защищается.

– Замечательно! – рявкнул на это Артур и в перемазанных мукой домашних штанах пошел из кухни в коридор, оставляя за собой белые следы.

Продолжать разговор, что непременно закончится упреками, он не хотел.

«Да, я – безработное говно. Я помню», – думал он, уходя, и едва не налетал на Машиного брата, что выходил на крики из своей комнаты.

– Да что у вас опять случилось? – спросил тот.

Артур ему не ответил, отмахнулся и вышел.

За ним хлопнула входная дверь.

На кухне разрыдалась Маша, сползая на пол.

У нее просто не было сил ни терпеть, ни бороться. Она устала от новостей, от ситуации в стране, от работы, от Артура, от всей своей жизни и могла только рыдать, жалея себя.

– Маш, – окликнул ее брат, присаживаясь с ней рядом на пол, засыпанный мукой. – Что у вас опять случилось?

– Как всегда, – простонала Маша в ответ, вытирая слезы.

Она не видела смысла объяснять брату, что не так. Кирилл жил с ними и сам знал, каким невыносимым стал Артур. Иногда он, казалось, был хуже лукашистов[2] и все чаще напоминал сумасшедшего. У него было пять телефонов, несколько ников в телеграме. Какие-то чаты, каналы. Спичечный коробок с сим-картами в тумбочке на кухне. Созвоны. Маты. Крики без причины.

Он почти не спал. Забывал поесть. Огрызался. Хамил. Ничего кроме злого ядовитого сарказма из него нельзя было выдавить, но Маша все равно его любила, только уже не надеялась спасти.

«Я так больше не могу», – думала она, не в силах даже это прошептать, а сама заплакала еще сильнее, едва не закричав от боли, в голос.

– Машка…

Кирилл не знал, что ей сказать, потому обнял ее как можно крепче.

– Я не могу с ним больше жить, – сказала Маша прямо. – Он и себя погубит, и нас. Ты ведь тоже понимаешь, чем это кончится?

Она посмотрела на брата, давясь слезами.

– Не говори так, – попросил тот, отшатнувшись. – Ты же знаешь, что он умный. Его не арестуют.

– Он безумный, – шептала Маша и снова закрыла лицо руками.

– Маш, – со вздохом сказал Кирилл и, хорошо понимая Артура, попытался его оправдать: – Ты, наверно, новости еще не видела. Бондаренко умер, а Артур, оказывается, был с ним знаком. Он сам не свой от этой новости.

– Он и без этой новости сам не свой, – всхлипнула Маша и разрыдалась, вцепившись в брата.

Она тоже понимала Артура, но понимания порою бывает недостаточно.

Четверг, 20:53

Артур выскочил на улицу, пробежал три ступени крыльца и замер на тротуаре, понимая, что осень давно перестала быть теплой.

Последний раз он был на улице в начале октября. В тот день он вышел во двор дома, в котором жил всю свою жизнь. Светило солнце. Артур стоял во дворе возле мусорного бака и пытался понять, что он чувствует. Он только что выкинул два пакета со старыми вещами, потому что это могло помочь. Так писали психологи. Артур и вспомнить уже не мог, откуда был этот совет. Он слишком много читал о самопомощи для страдающих стрессовыми расстройствами и пробовал почти все подряд, не разбирая.

Он с самого начала понимал, что не был в порядке, но помощи просить не мог, вот и в то утро дергался от косых взглядов своих соседей и просто курил прямо у мусорки, дыханием пытаясь подавить дрожь во всем теле.

Затяжка заменяла глубокий вдох.

Задержав дыхание, он закрывал глаза и снова слышал истошный крик, чужой. Сам он не мог орать, когда его били. Он молчал, стиснув зубы, когда его осыпали оскорблениями, заставляя стоять на коленях у стены, пока в глазах темнело от боли.

Он не кричал и не жаловался, не умел, но его трясло, и эта дрожь возвращалась снова и снова, иногда совсем без причины. Потому он стоял и курил, и пытался взять себя в руки.

На третьей затяжке, когда смог снова ощутить реальность, Артур понял, что в кармане звенит телефон. Тот противно вибрировал и это не совпадало с внутренней дрожью. Совсем.

Хотелось избавиться от этого ощущения, потому он не смотрел толком на экран, просто отвечал, надеясь, что голос не будет дрожать.

– Да.

– Жилябин Артур Геннадьевич, – обратился к нему равнодушный официальный голос.

В ответ на это Артур перестал дышать, понимая, что ничего хорошего этот разговор ему не сулит. Официальные звонки вообще никому ничего доброго сулить не могли, а уж ему особенно.