Софи вновь краем глаза взглянула на него и сказала:

– Сегодня в доме будет много людей, я переночую с мамой. Не знаю, где мы могли бы уединиться?

– Ну, насколько я помню, в кабинете дедушки вряд ли кто-то сможет расположиться?

– Константен, и тебе не стыдно? Дедушку ведь еще даже не похоронили, – произнесла Софи строгим голосом, за которым Костя отчетливо услышал ироничные интонации.

– Но кабинет ему в любом случае больше не пригодится.

Софи едва заметно помрачнела.

– Неужели тебе совсем его не жалко?

Костя глубоко вздохнул.

– Жалко, жалко. Человек умер. Но жизнь прожил хорошую, долгую. Это естественно, все там будем.

– Это же не просто человек, а твой дед. И он, вообще-то, оставил тебе немаленькое наследство.

– Ну, это ты к нему все детство ездила, а мы не слишком-то много общались.

Костя попытался скрыть раздражение в голосе, но, видимо, получилось плохо. Софи (умничка, как всегда) быстро перевела тему.

– Ты надолго приехал?

– Тридцать первого августа обратно, – ответил Костя. – Надеюсь, недели хватит, чтобы все уладить.

– Жаль, думала, ты подольше останешься. Давно ведь не был.

– Уже пообещал первого сентября выступить на линейке в гимназии в Калуге, где я учился. А обещания я привык сдерживать.

Софи усмехнулась:

– В гимназии? Зачем тебе это?

– Ну как же, я самый известный их выпускник, пример для детворы. – Костя иронично задрал голову вверх. – Ты думаешь, школа в провинциальном городке много кем может гордиться? Я, между прочим, и книги периодически им дарю для школьной библиотеки.

Софи быстро посмотрела на Костю и вновь перевела взгляд на дорогу, петляющую среди полей с виноградниками.

– Надеюсь, не свои?

Костя рассмеялся.

– Нет, у меня же все с рейтингом «8+». В основном, классику: и европейскую, и американскую. Ну и двадцатый век. Книги помогают развиваться.

Костя отвел взгляд в сторону бокового стекла и добавил про себя: «Да и просто выживать». Вместо зелени под закатным солнцем, мелькающей за окном, перед глазами школьный туалет и пара уродцев из параллельного класса, прижимающих его к холодной кафельной стене. Рукой он нащупывает в открытом портфеле увесистый том из собрания сочинений Пушкина и бьет наотмашь одного из пацанов прямо по голове. Тот отскакивает от неожиданности. Костя успевает оттолкнуть второго и выбегает из туалета, чуть не сбив с ног учительницу математики. Та раздраженно говорит: «По коридору бегать нельзя», и уходит, не поинтересовавшись даже, почему он в таком виде.

Костя спускается бегом по лестнице, где его ждет водитель, чтобы отвести домой. Сегодня это дядя Сережа, подсобный рабочий из музея. Дядя Сережа очень любит болтать. Чтобы избежать его бессмысленных жалоб на жизнь, Костя на заднем сиденье быстро открывает книгу и начинает читать, делая вид, что ему много задали на дом.

Серые провинциальные пейзажи девяностых мелькают за окном, а он видит перед собой пушкинскую метель, разделяющую влюбленных на зимней дороге и сводящую незнакомцев у церковного алтаря. И он хочет туда, где балы, благородные герои и настоящая любовь. А не подпрыгивать на каждой яме в разбитом асфальте, не слышать матерных криков, когда кто-то, нарушая все правила, проносится на красный свет, и не видеть побирающихся нищих на инвалидных колясках в военной форме, стучащих в окно машины на долгом светофоре.

– Костя, мы подъезжаем.

Голос Софи выдернул из нахлынувших воспоминаний. Знакомый с детства старенький двухэтажный особняк с высокими окнами и увитыми зеленью балкончиками, виднелся в конце тихой улицы.

На пороге Костю и Софи встретили матери. Елена Александровна (или Элен, как она просила себя называть даже в России) – мама Кости, была худощавой невысокой женщиной, из тех, про которых говорят «маленькая собачка до старости щенок». Короткая стрижка с крашеными в каштаново-рыжий цвет волосами, худое продолговатое лицо (которым она была очень похожа с сыном), а еще уйма жестов и беспорядочных движений. Она всегда быстро разговаривала и параллельно умудрялась делать десять дел, причем все качественно. Энергии Элен в почти шестьдесят лет могла бы позавидовать молодежь. «Если бы только она ее поместила в другое русло, – не раз думал Костя, – вся моя жизнь могла бы сложиться иначе». Но в своей увлеченности гением прадеда Элен с легкостью разрушила и брак с мужем, и будущее сына.

Валери, мама Софи, напротив, была женщиной степенной. Она была старше сестры всего на два года, но казалось, что разница между ними лет десять. Элен никто больше пятидесяти на вид не давал. Валери была немного полнее сестры, хотя язык бы не повернулся назвать ее толстой. Темные волосы отдавали благородной сединой, которую она не пыталась спрятать краской, а весь вид – красивые платья, изящные драгоценности – говорил: я истинная француженка. В то время как Элен, вечно щеголявшая в джинсах и кроссовках, смотрелась в ее присутствии как бедная родственница.

– Хорошо, что ты приехал, – произнесла Элен, бросившись на шею к сыну. На глазах выступили слезы.

– Да, с трудом удалось взять билеты, уйму денег отдал, – недовольно произнес Костя.

– Ну, не переживай по этому поводу, – тихо сказала мама.

Она проводила сына в комнату – бывшую детскую, где сейчас стояли две кровати. На одной из них лежали мужские вещи.

– Ты переночуешь с Себастьяном, – сказала мама.

– Да, Софи мне уже говорила. А где он?

Элен недовольно вздохнула:

– Поехал искупаться.

Нарбонн, хоть и не был приморским городом, находился недалеко от побережья, всего в паре десятков километров.

– Странно, что он еще не вернулся, поздно уже. – Костя взглянул на часы, было почти девять вечера.

– Вроде хотел с кем-то из друзей встретиться. Ты знаешь, какая сейчас молодежь, никакого уважения к старшим, – недовольно поморщилась Элен. – Может приехать и за полночь. Но ты пока располагайся и пойдем ужинать. Я приготовила поесть.

– Ладно, – тихо ответил Костя, вспоминая, что мать никогда не отличалась хорошими навыками в области кулинарии.

Его очень напрягало, когда Элен начинала строить из себя заботливую родительницу. Для него в принципе оставалось загадкой, зачем она рожала ребенка, ведь материнство явно не входило в зону интересов великой наследницы великого писателя, потратившей жизнь на популяризацию его творчества. Сама Элен литературного таланта не унаследовала и еще в школе, поняв, что писателем ей не стать, всерьез занялась изучением русского языка и литературы как филолог. Увлечение это с годами переросло в какую-то болезненную, едва ли не маниакальную привязанность. Поэтому, когда Советский Союз рухнул, она приложила все усилия, чтобы уехать на родину предков.

Отец Кости идей супруги не разделял, пытался уговорить не уезжать или, по крайней мере, оставить сына во Франции, но мать была непреклонна, видимо, уже тогда загоревшись идеей вырастить наследника великой фамилии, способного возродить славу семьи. Поняв, что с женой не сладить, и решив не тратить нервы, он нашел милую французскую девушку без закидонов и подал на развод. С отцом и его новой семьей, живущими в пригороде Парижа, Костя общался редко, так и не простив, что тот разрешил увезти сына в Россию. Съездив один раз в гости на каникулы еще в начальной школе и почувствовав себя лишним, к отцу он больше не возвращался, да и когда они созванивались, разговор редко выходил за пределы общих фраз и для обоих был скорее вопросом вежливости, чем искренней заинтересованности.

– Мам, – вдруг сказал Костя, когда Элен уже собиралась выйти из комнаты.

– Да, сынок.

– Это ты убедила деда исправить завещание?

Элен удивленно на него посмотрела.

– Нет. Я думала, что ты как-то на него повлиял, вы же вроде созванивались незадолго до его смерти.

– Созванивались, но, наоборот, только сильнее разругались.

– Да? – Мама явно не ожидала такого ответа. – Как раз после разговора по телефону он попросил пригласить нотариуса и, как выяснилось, переписал права на тебя. Я удивилась, но это было его решение.