Другое тождество находится в фокусе исследования Германа ван дер Вее. Он считает голландскую экономику золотого века высшей степенью развития «торгового капитализма», зародившегося в Италии, Фландрии, Брабанте и некоторых других областях Европы вскоре после 1000 г. По его мнению, динамика голландской экономики в ее лучшие дни соответствовала скорее динамике средневекового и раннего нового торгового капитализма, чем промышленного капитализма, примером которого служит Британия. Производство в Нидерландах золотого века, как и в тех развитых областях Европы, где торговый капитализм сложился еще в Средние века, росло прежде всего благодаря усовершенствованиям в организации торговли и долгосрочным капиталовложениям в инфраструктуру, обеспечившим сокращение транспортных и операционных издержек, позволившим оживить коммерческую деятельность и способствовавшим специализации и развитию сельского хозяйства и промышленности. Вместе с тем, пишет ван дер Вее, голландцы не так успешно, как их итальянские и фламандские предшественники в XIV–XV столетиях, справлялись с проблемой снижения прибылей, роста цен и утраты рынков, которая стала особенно острой в конце XVII в. Северные Нидерланды не смогли совершить того, что совершили итальянские и южнонидерландские города в ситуации ужесточившейся конкуренции, а именно – полностью перестроить производство по новым принципам[56].
Другие авторы, наоборот, подчеркивают уникальность и приоритет голландских достижений. Ян Лёйтен ван Занден, как и ван дер Вее, определяет эволюцию голландской экономики в терминах «торгового капитализма», но само это понятие он понимает несколько иначе и ищет истоки торгового капитализма в Голландии гораздо более раннего периода. По его мнению, торговый капитализм – это «фаза в развитии капитализма, на которой доминирует предприниматель-торговец». Ключевое отличие такого предпринимателя от «торговцев докапиталистических общественных формаций» в том, что первый «сочетает торговую деятельность с участием в производственных процессах, а значит, и в трудовых отношениях», извлекая прибыли из «разницы между закупочной и продажной ценой на товары, которыми торгует», а последние «только покупают и продают местные излишки, делая барыши на разнице цен в разных территориях». Таким образом, сущность трактовки рыночного капитализма по ван Зандену состоит в реорганизации производства. В отличие от ван дер Вее, он уделяет меньше внимания усовершенствованиям методов торговли и капиталовложениям в инфраструктуру, чем посредническому участию[57]. По мнению ван Зандена, стартовую позицию для выхода в «образцовые модели торгового капитализма» Голландия заложила еще в 1350 – 1500 гг. Под давлением резко изменившихся природных условий хозяйственная структура страны в это время кардинально перестроилась, приблизительно к 1500 г. на сельское хозяйство приходилось не более четверти общих трудозатрат, и относительно высокую долю рабочего населения уже составляли наемные работники в неаграрном производстве, в том числе торфорезчики, сельделовы, мореходы, возчики и промышленные рабочие. Благодаря этой революции в структуре рынка труда сельской местности, произошедшей до 1500 г., Нидерланды в XVI – начале XVII в. располагали «эластичным предложением труда протопролетариата», что, по мнению ван Зандена, и заложило основу экономического успеха Нидерландов в золотом веке. Исчезновение этого внутреннего эластичного предложения труда в XVII в. в сочетании с «перераспределением [экономических] излишков» в пользу «относительно неэффективного, но высокооплачиваемого сектора» «кустарного производства» и «владельцев государственного долга», наоборот, привело к «ползучему росту стоимости жизни и заработной платы» и падению «предпринимательских прибылей». Так, перераспределение доходов стало важной причиной экономической стагнации, начавшейся ориентировочно после 1650 – 1670 гг.[58]
Джонатан Израэль, как и ван Занден, считает, что Нидерланды действительно создали новую модель, но не в той сфере и не в то время, какие описывает ван Занден. Согласно Израэлю, новизна голландской модели в том, что после 1590 г. Республика Соединенных провинций стала «первым и на большую часть раннего Нового времени единственным всемирным entrepôt», то есть городом-пакгаузом. Хотя первым эмпориумом[59], переросшим региональный статус, был Антверпен, именно Соединенные провинции сумели стать центром торговой сети, охватившей большую часть мира. Голландцы первыми захватили «господство в мировой торговле». Эту коммерческую гегемонию, считает Израэль, Голландии обеспечили, во-первых, комбинация успехов в оптовой торговле – зерном, солью, рыбой или лесом – и доминирующей позиции в «пряной торговле» – сахаром, специями, текстилем и пр., а во-вторых, способность служить не только «пассивным складом» товаров и сырья, но и быть, благодаря большому морскому флоту, огромным капиталам и ценной информации, которой обладала коммерческая элита, «активной координирующей силой» в международной торговле. Выход на такую небывало доминантную позицию не был автоматическим следствием изначального господства в оптовой торговле. Он также был связан с «продуктивностью» голландской промышленности и эффективностью тех способов, которыми государство защищало интересы торговли. По мнению Израэля, первенство Нидерландов в международной торговле было не только продуктом человеческой изобретательности и следствием политических и военных событий, но и результатом действия долговременных структурных факторов. Это господство непоправимо пошатнулось лишь в первые десятилетия XVIII в., когда Нидерландское государство оказалось бессильным перед «нарастающей волной нового индустриального меркантилизма» из других европейских стран, и голландские предприниматели утратили способность «производить и перерабатывать товары, от которых зависели огромные заморские рынки»[60].
На другом конце спектра теорий о тождестве или различии эволюции нидерландской экономики и других европейских экономик в эпоху до наступления промышленной революции находится гипотеза Яна де Вриса и Ада ван дер Вуда. Их главный тезис состоит в том, что экономическое развитие Нидерландов в XVI – начале XVII в. следует толковать в понятиях Нового времени. Нидерланды были первой страной, совершившей круг «нового экономического роста», состоявший из продолжительной фазы роста, за которой последовали фазы замедления и стагнации. Экономика нового времени, по мнению этих авторов, необязательно индустриальная. Ее отличительные признаки – это складывание рынков для потребительских товаров и производственной базы, «которая относительно свободна и повсеместна»; производительность сельского хозяйства, «достаточная для поддержания сложной общественной и хозяйственной структуры, при которой возможно разделение труда»; присутствие государства, которое заботится о соблюдении «прав собственности… свободы перемещения и договоров» а также о «материальных условиях жизни большинства членов общества»; и «уровень развития технологий и организации, способный обеспечить устойчивое развитие и поддерживать существование материальной культуры, достаточно разнообразной, чтобы стимулировать у потребителя рыночно-ориентированное поведение».
Де Врис и ван дер Вуд считают, что Республику Соединенных провинций можно считать первой новой экономикой в том смысле, что – по перечисленным критериям – она была экономикой Нового времени с самого начала раннего Нового времени и показала путь «создания условий для новой экономики в большей части Европы»[61]. Соглашаясь с ван Занденом в том, что ключевые факторы экономического успеха Нидерландов золотого века уже были налицо до 1500 г., де Врис и ван дер Вуд, как и Израэль, подчеркивают важность «окна возможностей», открытого восстаниями 1570-х и 1580-х гг. Первые предпосылки будущего экономического взлета Нидерландов сложились в позднем Средневековье в результате действия внешних и внутренних сил. Помимо роста эластичного предложения труда для неаграрных производств, возникшего из-за описанных выше радикальных перемен природных условий, внутренним фактором решающего значения было и «средневековое наследие» «учреждений, где относительно легко можно было заключать частные деловые соглашения и где рациональным образом обеспечивались какие-то общественные блага». Внешние стимулы, а именно «новые возможности, открываемые антверпенским рынком и широкой международной экономикой после 1450 г.», затем привели к серии технических и организационных усовершенствований в неаграрных производствах и мотивировали рост «вложений в общественные блага (например, в новые польдеры, осушение земель, создание водных путей)», «заложивший основу эффективного разделения труда в сельском хозяйстве»[62]. Благодаря этому набору обстоятельств и политической автономии, достигнутой после Нидерландской революции, северная часть Нидерландов оказалась в самой удобной относительно всех ее конкурентов позиции, чтобы использовать возможности, открытые кризисом Габсбургской империи и уходом Антверпена с роли центрального звена в международной экономике. «Учреждения, технологии и специализации, которые долгое время определяли северные Нидерланды как особенную страну», стали теперь «определять ее как передовую» – пишут де Врис и ван дер Вуд. Республика Соединенных провинций не только стала «всеевропейским коммерческим entrepôt», каким прежде был Антверпен, но «большую часть XVII и XVIII в.» показывала «высочайшее во всей Европе значение совокупной факторной производительности». Последовавшие замедление роста и стагнация голландской экономики, утверждают де Врис и ван дер Вуд, не были неизбежны, какими их предполагают модель торгового капитализма и теория неэластичного предложения энергоресурсов[63], как не были и окончательными. Их вызвали свойственные Новому времени проблемы высоких издержек, затрудненного выхода на рынки, падения спроса и снижения прибылей, которые голландская экономика в XVIII в. преодолеть была не в состоянии. Сами же черты Нового времени, давно приобретенные голландской экономикой, с тех пор не исчезали[64].
