Выхватывает из кармана телефон и заверяет меня:

– Исправим!

А потом в трубку:

– Вова, ловишь график?

– Вижу! – отзывается напористый баритон на том конце. – Замыкайте, не ждите! Я еду!

Эрик обрывает вызов, поднимает Костю, заносит его в комнату и выгружает на диван. Рука – левая, та, в которой чип, – соскальзывает по кожаной обивке и падает на пол. По всему бесчувственному телу снова прокатывается судорога. У меня пересыхает во рту.

– Не трогай его! – предупреждает Эрик, шагает к столу и вытаскивает из ящика провода с двумя датчиками, похожими на электроды кардиографа.

– Да что происходит, ты объяснишь или нет?!

Он прикрепляет «электроды» к запястью Кости и фиксирует их маленькими ремешками. Разъём втыкает в козу. Оказывается, я так и стою вцепившись в неё обеими руками.

– Отойди подальше. Я его подержу, чтоб не дрыгался.

Делаю четыре шага назад. Эрик наклоняется над Костей – вроде хочет навалиться на него всем телом. Но почти сразу отшатывается и просто садится рядом.

Коза тихо щёлкает – срабатывает таймер. Чип под кожей светится и хаотично пляшет. Секунду, две. Выгибается – вот-вот прорвётся насквозь, – замирает и моментом чернеет весь. Эрик поднимает Костину руку с пола, укладывает на диван, отключает датчики, начинает сматывать провода и наконец объясняет хоть что-то:

– Сеть непрерывно обращалась к чипу. А нервная система у нас к этому не приспособлена…

– Когда он очнётся? – не глядя пихаю Эрику козу и бросаюсь к Косте.

Падаю на колени перед диваном, трясу за плечо. Дыхание ровное, но больше никаких признаков жизни. И волосы влажные на висках, будто у него жар. По шее стекает капелька пота – утыкаюсь в неё носом. В голове у меня гудит.

Слышу, как Эрик уходит к столу и возится с ноутбуком:

– Он не был совсем без сознания. Пока я не выжег чип. Видела? Он же меня оттолкнул – мол, не держать его. Ага! Понял, значит, что происходит.

Не видела. Пульс стучит в животе. Поднимаюсь на ноги и поворачиваюсь к Эрику.

Он указательным пальцем убирает с экрана пылинку и сообщает:

– Костя был в двадцати километрах отсюда, когда пошли атаки! Сеть пробила защиту. Но он решил, что сможет. Ладно… доехал.

Переводит взгляд на меня – и осекается:

– Танечка… принести воды?

Слышу только слова, не сам вопрос. «Не был совсем без сознания». Какой-то бред. Да и… Здесь ведь всё заэкранировано намного надёжнее, чем в машине, и сеть не может до нас добраться. Зачем тогда выжигать…

В полной тишине кто-то отчётливо открывает ключом входную дверь.

Я бегом пересекаю комнату и выглядываю в коридор. Из прихожей, спешно стаскивая куртку, надвигается стопроцентный азиат. Ретируюсь в сторону Кости.

Шепчу:

– Там… японец…

– Это мой! – успокаивает Эрик.

– Кореец! – рапортует японец, бросает куртку прямо на пороге комнаты, шагает к нам и ставит на пол медицинский чемоданчик. Жестом подзывает Эрика – вручает ему разобранный штатив для капельницы. Тот хмурится, но с первой попытки соединяет части и придвигает стойку к дивану.

Гость захватывает чайный столик: отправляет на пол стопку книг, тарелку с одиноким апельсином и выкладывает медицинские инструменты и препараты. Я разглядываю флаконы:

– Пропофол, кетамин?! Вы будете оперировать? Прямо здесь? А если понадобится реанимация?!

– Эрик Юрьевич! – обрывает узкоглазый. – Уберите женщину с корабля. И сами – убирайтесь.

И, пока проглотивший язык Эрик медленно открывает рот, это хамло вышвыривает нас обоих в коридор. Пытаюсь увернуться, но успеваю только разглядеть его идеально зашнурованные сапожищи и крикнуть в захлопнувшуюся дверь:

– Хоть бы разулся, доктор Хаус грёбаный!

И пинаю его попавшуюся под ногу куртку. Эрик вздыхает, подбирает её с пола, отряхивает и относит на вешалку.

На кухне он принимается бормотать на отвлечённые темы. Но я припираю к стенке – буквально: оттесняю в закуток между подоконником, стеной и столом.

И атакую вопросами:

– На хрена нужна эта операция, ты же выжег чип? На хрена ты это сделал, квартира ведь экранирована? На хрена ему наркоз, эта штука ведь лежит прямо под кожей?!

Пространства для манёвра локтями нет, но он ухитряется выцепить из внутреннего кармана пиджака телефон. Я его отбираю, без церемоний снимаю блокировку пальцем Эрика, выключаю звук и прячу аппарат за спину.

Он наклоняет голову набок – значит, недоволен. Но всё-таки отвечает:

– Я предполагаю, что сеть может запускать самоуничтожение чипов. Как любых своих частей. Очень редко, но… Мне не нравится динамика сигнала.

– Так вы разве не сами эти чипы… что ли, делаете?

– Ага… Но собираем их из фрагментов сети. – Жестикулирует прямо у меня перед носом, изображая волны и что-то похожее на втыкание вилки в розетку. – Мёртвый чип токсичен. Надо сразу убирать. Но он срастается с окружающими тканями… И каким-то образом связывается с нервной системой, хоть и не повреждает сами клетки… Таня, не смотри на меня так! Чипы извлекаются без последствий. Я годами этим занимаюсь.

Резко опускает руки и холодно уточняет:

– Все вопросы?

Понимаю, что почти пробила дно. Но если уж человек выдаёт информацию о чём-то важном, не в моих правилах останавливаться:

– Ты никогда не скажешь, на кого работаешь?

Сканирует взглядом моё лицо сверху вниз и обратно. Оборвёт разговор? Отшутится? Я могла бы ещё спросить, каковы шансы, что Костин чип всё-таки взорвётся и мы взлетим на воздух прямо сейчас. Но будь они велики, он бы вёл себя совсем иначе.

В кабинете начинает звонить и тут же затыкается телефон.

Эрик приподнимает брови, фыркает, кладёт руку мне на плечо и качает головой:

– Танечка… Я не подневолен. И знаю всяко побольше, чем наниматель. Смогу его опрокинуть, если вдруг что… Но не стремлюсь. Он хотя бы человек.

– То есть…

– То есть – хватит уже это выпытывать. Он человек, обычный. Ага. Без чипа даже. Честное слово.

Я возвращаю телефон прямо в руку, которой он ко мне прикасается. Эрик не глядя кладёт его на стол и выжидающе наклоняет голову. Ну раз можно…

– Слушай, а как тебя вообще во всё это занесло?

Пожимает плечами:

– Я учёный. Хотел докопаться до истины – и докопался.

Отступаю, освободив ему путь.

– По-моему, все твои подковёрные игры очень слабо связаны с теоретической физикой. А мои, – киваю на стену, граничащую с комнатой, – игры, или как это назвать, уж не знаю, и вовсе опасны для жизни. Чужой жизни.

– И что? Не играть? Пустой номер. Не выйдет.

Я многое могу возразить. Но только улыбаюсь в ответ.

Человеку нужно чувствовать себя причастным к общности. И больно быть частью чего-то чужого. Это самый глубокий конфликт, потому что граница размыта. И потому, что размываем её мы сами… С сетью – повезло: есть способ отличать её от нас. Эрик хочет сказать, что не играть в таких условиях – значит просто утонуть в чужой игре. А я – продолжаю улыбаться.

К нам врывается запах антисептика – и кореец входит совсем бесшумно. Не раздумывая открывает нужную дверцу и достаёт чашку. Наливает воды прямо из-под краника фильтра. В два глотка выпивает, ставит чашку, отталкивает её к стене, вынуждая проехаться по столешнице, и поворачивается к нам:

– Нормально. Дрыхнет пока.

И вдруг протягивает мне руку:

– Владимир.

– Ах, значит, теперь ты предлагаешь мне рукопожатие? – Не реагирую на жест.

Убирает руку и приподнимает бровь:

– Только для виду.

Да уж, он точно настоящий.

– А ты хорош! Меня Таня зовут.

– Поздравляю, Таня: ты притянула к нам сеть. Эрик Юрьевич, до вас не могут дозвониться!

Эрик хватается за телефон, с минуту изучает обстановку и распоряжается:

– Вовка, езжай-ка ты домой. Мигом. Не хватает ещё остальным подсветиться… И будь начеку.

Кореец молча выходит и, повозившись с чемоданом в прихожей, покидает квартиру.

– Что? – спрашиваю я. – Господи, что ещё?!