Свой основной тезис об органических изменениях Ламарк оснастил еще одним механизмом – эволюционным, если только мы вправе его так назвать, не рискуя быть уличенными в предубеждении. Этот механизм отличается от первого главным образом или даже исключительно тем, что именно он, как предполагают, приводит к аномалиям, ответвлениям и нарушениям в цепочке бытия – например, заставляет птиц крениться при полете на одну сторону. Правда, считается, что этот вторичный механизм связан напрямую с окружающей средой и действует в тех случаях, например, когда остановка в росте обусловливается недостатком пищи, хотя сам Ламарк считал замедление роста наследственным фактором (1:133 [69]). Иногда этот механизм влияет и на привычки, как в случае их смены, закрепления или ослабления, когда привычками либо пользуются, либо не пользуются. Ламарк обратил внимание научного мира и на такой фактор, как разведение животных и растений в домашних условиях. Мы читаем в его книге, например, что если в домашних условиях уткам не давать летать, то они навсегда теряют эту способность – и это, увы, неизбежность (1:225–228 [109–110]). Ламарк предположил, что то же самое происходит и в природе, за счет чего нарушается единообразие восхождения вверх по цепочке бытия (см. рис. 1).

Рис. 1. Картина эволюции по Ламарку (из книги Philosophie zoologique). Сравните с рис. 2, только не спутайте схему Ламарка с внешне похожей схемой Дарвина (рис. 23 в гл. 7).

Такова вкратце эволюционная теория Ламарка – во всяком случае, как я ее понимаю, ибо следует признать, что он – один из тех авторов, чтение которых сбивает с толку. С другой стороны, нельзя не признать и тот факт, что концептуально неопределенный путь, избранный Ламарком для передачи своих идей, делает нашу историю значительно более интересной. Можно, конечно, предположить, что чтение Ламарка сбивает с толку именно потому, что он и сам был сбит с толку. Разумеется, его вторичный «механизм» хотя и выглядит как некое устройство, специально изобретенное для улаживания проблем, но на деле куда сложней. Но это, пожалуй, все, что мы можем о нем сказать. Ламарк признавал отклонения, нарушения и неправильности в цепочке бытия. Он считал, что удовлетворение потребностей – основная причина наследственных изменений. Именно эту наследственность приобретенных видоизменений или характеристик мы и называем сегодня ламаркизмом, тем самым, собственно, сильно греша против истины, ибо это только малая часть его теории, причем далеко не оригинальная. И все же я не вправе отказать Ламарку в оригинальности и лишить его того места в истории науки, которое он там по праву занимает. Одно дело – мысль о наследственных изменениях. И другое дело – наличие воображения, позволяющего использовать эту мысль для поддержки вполне оформленной теории эволюции.

Чтобы сделать теорию Ламарка вполне доброкачественной и внушающей доверие, есть только один способ, а именно – объявить, что именно вторичный механизм отвечает за потребности, привычки и внутреннее сознание.

Первичный же механизм – это флюиды тела, слепо прокладывающие новые пути, ведущие к возникновению новых характеристик и тем самым возводящие организмы вверх по природной лестнице. В Philosophie zoologique дается некоторое обоснование этой интерпретации, и один из современных комментаторов, основываясь исключительно на этом труде Ламарка, прочитал и истолковал его именно таким образом (см. Буркхардт, 1977, гл. 6). Но даже не принимая во внимание тот факт, что нет особых причин считать, что столь опосредованный механизм, как флюиды, создающий новые пути и каналы, может привести к такому телеологическому результату, как восхождение по лестнице бытия, все же Philosophie zoologique утверждает, что привычки входят во все перманентные преобразования и являются их неотъемлемой частью. Следовательно, если люди рассматривают ламаркизм как квинтэссенцию теоретического наследия Ламарка, то это не чья-то вина, а его собственная.

Возможно, теория Ламарка и затрагивает вопрос о происхождении организмов, но сама она ни в коей мере не является теорией о происхождении видов. С помощью своей теории Ламарк надеялся объяснить разнообразие организмов в органическом мире, но виды – особые разновидности организмов, не скрещивающиеся с другими разновидностями, – приводили его в замешательство. Поскольку он безусловно верил в постепенную, непрерывную цепочку, образуемую организмами, то он должен был объяснить и пробелы в этой цепочке, привлекая для этого различные гипотезы: мол, что мы еще не обнаружили промежуточные организмы, что человек их истребил, что эти пробелы, возможно, вызваны вторичным механизмом, и так далее.

Необходимо также заметить, что теория Ламарка ни в коем случае не представляет собой теорию общего происхождения, согласно которой все организмы произошли от одного или нескольких общих предков. Мы знаем, что он считал, что простые формы жизни постоянно и спонтанно возникают в неорганическом мире под действием тепла, света, электричества и влаги (2:61–90 [236–248]). А затем органическое развитие продолжается принципиально по тому же самому пути, который был выбран первоначально. Ламарк верил, что если львы и прочие животные будут уничтожены, то их с течением времени заменят другие, им подобные (1:368 [187]; см. также Халл, 1967). Поэтому нет причин считать, например, что у нынешних млекопитающих и рыб есть общие предки, – это просто различные стадии (ступени) на лестнице бытия (см. рис. 2).

Рис. 2. Различие между теорией Ламарка и теорией общего происхождения. Считается, что жизнь начинается в точке Ø, а точки a, b, c, d – это разновидности ныне существующих организмов.

Мы должны, однако, обратить особое внимание на отношение Ламарка к палеонтологической летописи, как оно отражено в его труде Philosophie zoologique. Если веришь в эволюцию, то есть в развитие организмов от простейших до сложнейших форм, как они предстают сегодня, то ты вправе ожидать, что летопись должна подтверждать эту последовательность. Ламарк, вероятно, и не надеялся, что эта последовательность окажется стопроцентно идеальной – и в силу наличия непоследовательностей и нарушений, и в силу собственного убеждения, что на протяжении столетий постоянно возникают и начинают путь восхождения к вершинам все новые и новые организмы. Однако, признавая тот факт, что жизнь берет начало из какой-то начальной точки, из какого-то первоистока, он все же надеялся получить в результате какую-то восходящую прогрессию. (Понятие «прогрессия» особенно важно в нашей истории несмотря на то, что оно трудно определимо. Хотя мы еще будем рассматривать эту идею и то, как она эволюционировала, но давайте сразу же договоримся, что будем понимать прогрессию как некое последовательное восхождение от простого к сложному, от примитивизма к утонченности, высшей точкой которого является человек.)

Сам Ламарк никогда не заявлял, что жизнь должна являть собой восходящую прогрессию, и даже не давал себе труда интерпретировать палеонтологическую летопись таким образом, чтобы она служила своего рода поддержкой его взглядам. Даже несмотря на то, что ископаемые, возможно, толкнули его на путь эволюционизма, в его теориях, в его ссылках на летопись окаменелостей сквозит чисто поверхностный взгляд. Обратив внимание на то, что в летописи значатся ископаемые, которые, очевидно, более не существуют, Ламарк вкратце замечает, что, поскольку потенциал их количественного прироста настолько велик, что невозможно говорить об их полном исчезновении, то, стало быть, есть все разумные основания считать, что они эволюционировали в современные формы (1:75–81 [44–46]). Все, что потребовалось Ламарку для подобной аргументации, – это факт, что ископаемые формы отличаются от современных организмов; и для этого оказались не нужны никакие последовательности и прогрессии. Коль скоро в том образце поступательной эволюции, который он взял себе за основу, случайно обнаружилась погрешность – полное и окончательное исчезновение организмов, пусть даже это исчезновение того уровня, где один организм эволюционирует в другой, – то, стало быть, нужно ее обойти, и в этом стремлении обойти он заходит настолько далеко, что подвергает сомнению тот факт, что исчезновение вообще возможно.