Однако Ламарк является здесь исключением. Хотя он как эволюционист не был особо великим новатором в этой области и хотя его эволюционизм нес в себе элементы, заимствованные им у предшественников, его вступление на путь эволюционизма, как это очевидно, не было связано ни с феноменом молодости, ни с длительным процессом ранних, пусть и ярких, начинаний, но было событием, внезапно вторгшимся в его жизнь на 56-м году жизни. Практически до конца XVIII века Ламарк был полностью согласен с тем, что организмы и создаваемые ими видовые образования остаются по сути неизменными с момента первого их появления. Но затем между 1799 и 1800 годами он неожиданно изменил свою позицию и обратился к диаметрально ей противоположной, заявив, что организмы постоянно эволюционируют и что эта эволюция непрерывно подпитывается все новыми организмами там, где из неорганической материи спонтанно возникает жизнь.

Мы не обладаем достаточно обширным материалом, который помог бы нам установить, каким путем Ламарк пришел к эволюционизму. (Более подробные сведения, касающиеся его жизни и трудов, смотрите в следующих источниках: Буркхардт, 1970, 1972, 1977; Рассел, 1916; Ходж, 1971; Мейр, 1972.) Но умелая исследовательская работа, проведенная современными учеными, позволяет с непреложностью установить, что главной причиной, приведшей Ламарка на этот путь, была страсть к систематизации беспозвоночных животных. (см. Буркхардт, 1977, гл. 5). В 1793 году он занял должность заведующего отделом насекомых, червей и микроскопических животных в парижском Музее естествознания. Это было благодатное время для специалиста такого уровня, ибо в течение этого десятилетия коллекции музея пополнялись невиданными темпами и за счет научных экспедиций, отправлявшихся в неизведанные районы Земли в поисках неведомых животных, и за счет опустошения других музеев Европы, поскольку французские ученые шли следом за победоносной французской армией, прибирая к своим рукам все, что только можно. Таким образом, имея в своем распоряжении целый тематический отдел и все необходимые средства, Ламарк вдруг задался целью ответить на вопрос, представлявший огромный интерес и особую важность для всего научного сообщества: все ли виды организмов существовали неопределенно долгое время или, как было установлено на основе сравнения живых и ископаемых форм, некоторые виды организмов в конечном счете оказались вымершими? Ламарк находился в особо выигрышном положении для ответа на этот вопрос, поскольку огромная музейная коллекция раковин давала ему прекрасную возможность для изучения интересующего его предмета, а именно: имеются ли у ископаемых раковин живые сородичи?

Судя по всему, на основании своих исследований Ламарк был вынужден признать, что таковые не имеются, и хотя и неохотно, но согласился со своими современниками, что это свидетельствует в пользу такой реальности, как полное исчезновение организмов. Правда, в прежние века, в частности в Британии, люди отвергали догмат полного исчезновения с лица земли из страха, что это противоречит духу религии: вымершие организмы, особенно если они вымерли до появления человека, выглядели как черное пятно, заставлявшее сомневаться в непогрешимости здравого смысла Господа Бога (Грин, 1959). Ламарк, однако, отвергал полное исчезновение по совершенно иной, нежели религиозная, причине. Если с самого начала отмести вмешательство чего-то сверхъестественного или потустороннего, с чем он как ученый a priori не может иметь дела, то ему непонятно, каким образом мог исчезнуть тот или иной вид (если только, заключил он, не принимать в расчет то особое и маловероятное обстоятельство, что человек, мол, истребил всех его представителей). В частности, моллюски и ракообразные, считал Ламарк, которые прекрасно защищены в своих подводных домах, не могли быть доведены до точки исчезновения. Следовательно, поскольку некоторые виды моллюсков и ракообразных более уже не существуют, то наиболее разумным представляется вывод, что они эволюционировали в другие формы жизни. Любопытно, что обращению Ламарка на путь эволюционизма способствовали самые простейшие формы жизни. Он просто не мог понять, как столь хрупкие организмы могли стойко выносить всю жестокость и неистовость природы: снег, мороз и так далее. По логике вещей, все они должны были погибнуть и исчезнуть с лица земли; но поскольку самые простейшие формы жизни до сих пор живы и не вымерли, то очевидно, вынужден был он признать, они дали совершенно иное потомство и преобразовались в новые формы жизни (Буркхардт, 1977, с. 138–139).

Таким образом, в начале XIX века Ламарк стал эволюционистом и на протяжении целого ряда лет открыто отстаивал и излагал свои взгляды. Но отчасти из-за того, что его идеи с годами не претерпели особо больших изменений, а отчасти из-за того, что британцам они уже были известны, я остановлюсь не на всех идеях Ламарка, а именно на тех, которые он изложил в 1809 году в своем труде «Философия зоологии» (Philosophie zoologique). [Поскольку этот труд переведен на многие языки и, в частности, на английский, я ради удобства буду приводить в круглых скобках ссылки на оригинал, а в квадратных – ссылки на перевод.]

Основой теории Ламарка является «цепочка бытия», или «природная лестница» (Лавджой, 1936). Ламарк считал, разумеется, с оговорками, что все животные образуют своего рода восходящую лестницу начиная с самых низших, инфузорий, на одном ее конце, и заканчивая самыми сложными и совершенными, людьми, на другом (1:102–129 [56–67]). (Ламарк вначале полагал, что существуют две отдельные цепочки бытия: одна для животных, а вторая для растений (1:92–93 [51]), но потом он разделил цепочку для животных еще на две.) Сама идея биологической лестницы не была для Ламарка чем-то необычным. Действительно, эта мысль восходит еще к диалогам Платона, вероятно доказывая, если дополнить афоризм Уайтхеда, что дебаты об эволюции, как и сама философия, – это не более чем сноски и пояснения к диалогам Платона. От своих предшественников Ламарк отличался тем, что для него эта лестница природы была скорее динамичной, нежели статичной, и именно это в самом широком смысле этого слова (а именно в этом смысле мы и используем это понятие) и сделало его эволюционистом. Он считал, что организмы постоянно прогрессируют, восходя по этой лестнице вверх и меняясь на протяжении многих поколений от самых простейших до самых сложных. У основания же лестницы постоянно возникают новые примитивные организмы, формирующиеся из неорганической материи.

Ламарк очень старался показать себя хорошим материалистом: он отрицал, что жизнь или ум наделены особыми свойствами или особой спецификой понимания, радикально отличающими их от неорганического мира. Если что и заставляет организмы подниматься по цепочке или по лестнице вверх, так это, во-первых, испытываемые ими определенные потребности (besoins, 1:6 [11]), вызываемые постоянно меняющейся средой обитания; а во-вторых, это в какой-то степени наработка новых привычек (1:68 [41]), которые приводят в движение различные телесные флюиды, формирующие новые или увеличивающие уже существующие органы. Эти флюиды не осязаемы подобно воде или крови; они «субтильны» в той же мере, как электричество и теплота. Между потребностями и флюидами у высших животных Ламарк помещал (чем не сандвич!) свое знаменитое – или, лучше сказать, пресловутое – внутреннее сознание (sentiment interieur, 2:276–301 [332–342]), которое действует как причинное звено, давая организму возможность физиологически отзываться на свои потребности. Несмотря на то что в дальнейшем критики обвиняли Ламарка в том, что он признает у высших животных наличие сознания, хотя и без того ясно, что они не умеют мыслить, все же представляется вполне очевидным, что применяемое Ламарком понятие sentiment interieur не подразумевает чисто мыслительной функции, а является своего рода «жизненной силой».

Несмотря на свои материалистические устремления, Ламарк все же понимал, что эти материи не настолько прямолинейны, какими они поначалу кажутся, хотя иногда все же излагал свои взгляды в обычной причинно-следственной манере – так, как это делается в физике: раз происходит изменение в окружающей среде, то это вызывает новую потребность, и так далее. Когда критики заявляли, что эволюция невозможна, поскольку животные, чьи мумии дошли до нас из Древнего Египта, абсолютно идентичны ныне живущим, он возражал, что это ничего не доказывает, поскольку среда обитания в Египте не менялась с древнейших времен (1:70 [42]). Однако в других случаях он высказывался в том духе, что восхождение по лестнице бытия совершается независимо от того, произойдет ли что-либо или не произойдет. Так, он заявлял, что цепочка бытия была бы совершенно такой же, то есть регулярной и систематичной, даже если бы все организмы оказались в единообразной, свободной от каких-либо нужд и потребностей среде обитания (1:133 [69]). Более того, если не принимать во внимание тот вторичный фактор, что он дополнил и расширил свою доктрину о цепочке бытия, Ламарк, судя по всему, держался того представления, что распределение организмов вдоль цепочки и восхождение их вверх по лестнице бытия – неизбежный фактор. Это наводит на подозрение о том, что, был ли Ламарк материалистом или не был, он рассматривал явления в органическом мире с той точки зрения, что все они направлены к какой-то конечной цели и что этой целью в животном мире является человек. В этом смысле он был телеологом то есть пытался все объяснить с позиции конечных целей, а не просто с позиции им предшествующих материальных причин.