– Дом Дегберта Лысого по другую сторону от церкви.

– Как тебя зовут, женщина?

– Я Беббе.

Подобно таверне, ее дом содержал признаки благополучия – в частности, ящик для хранения сыра, короб с кисейными стенками, пропускавшими воздух, но преграждавшими путь мышам. На столе стояла деревянная кружка, рядом маленький глиняный кувшин, вполне подходящий для вина. На крючке, вбитом в стену, висело тяжелое шерстяное одеяло.

– Ваша деревушка кажется зажиточной, – сказал Олдред.

– Это только кажется. – Беббе фыркнула, помолчала немного и добавила: – Хотя монастырь нас не забывает, делится своим богатством.

– А откуда богатство у монастыря?

– Какой ты любопытный, право слово! Кто тебя послал выспрашивать про наши дела?

– Выспрашивать? – искренне удивился Олдред. – Да кому сдалась эта крошечная деревенька в глуши?

– Вот и ступай себе, не приставай к честным людям.

– Спасибо за совет. – Олдред двинулся дальше.

Он поднялся на холм к церкви и увидел с ее восточной стороны большой дом, где, по всей видимости, и обитали священнослужители. Позади, у торца дома, лепилось строение, похожее на мастерскую. В распахнутую настежь дверь были видны языки пламени. Наверное, кузница, хотя нет, слишком тесно, кузнецам обычно требуется больше места.

Снедаемый любопытством, монах приблизился и заглянул внутрь. В очаге, приподнятом над полом, жарко пылал древесный уголь, и пламя раздувала пара мехов, стоявших поблизости. Кусок железа, плотно вбитый в толстый спил ствола, служил наковальней, высотой приблизительно по пояс взрослому человеку. Некий мужчина с молотком и узким долотом в руках наносил резной узор на кружок светлого металла – должно быть, серебра. Ему светил фонарь, установленный на наковальню. Рядом виднелось ведро с водой – явно для закалки раскаленного металла, а пара увесистых ножниц предназначалась, по-видимому, для резки металлических полотен. Позади мужчины угадывалась дверь, предположительно ведущая в большой дом.

Олдред сообразил, что видит перед собой ювелира. Вон полка с приспособлениями для тонкой работы – шила, плоскогубцы, тяжелые обрезные ножи и кусачки с маленькими лезвиями и длинными ручками. На вид мастеру было около тридцати, и этот пухлый человечек с двойным подбородком трудился самозабвенно, не замечая ничего вокруг.

Не желая его пугать, Олдред предупреждающе кашлянул.

Не помогло. Мужчина подпрыгнул, выронил инструменты и воскликнул:

– Боже всемогущий!

– Прости, не хотел тебя напугать, – извинился Олдред. – Я тут мимо проходил…

– Что тебе нужно? – осведомился мастер, голос которого дрожал от испуга.

– Да вообще-то ничего, – признался Олдред, вкладывая в тон всю убедительность, на какую он только был способен. – Я заметил пламя и решил проверить, как бы пожар не случился. – Приходилось выдумывать на лету, чтобы его снова не упрекнули в излишнем любопытстве. – Я брат Олдред из аббатства Ширинга.

– Я Катберт, священник здешнего монастыря. Посторонние в мою мастерскую не ходят.

Олдред нахмурился.

– Тебе есть что скрывать?

Катберт помедлил с ответом.

– Я принял тебя за вора.

– А есть что воровать?

Катберт непроизвольно оглянулся через плечо, и Олдред проследил за его взглядом: у двери, ведущей в дом, стоял окованный железом сундук. Разумно было предположить, что в этой сокровищнице Катберт хранил золото, серебро и медь, с которыми работал.

Многие священнослужители занимались тем или иным искусством – кто музыкой, кто поэзией, кто росписью стен. В занятии Катберта не было ничего странного. Скорее всего, он делал украшения для матери-церкви и, возможно, получал заодно какую-то прибыль от ювелирных украшений на продажу; в конце концов, священнослужителю не возбранялось зарабатывать своим трудом. Так почему священник настолько испугался?

– У тебя наверняка острый глаз и твердая рука, раз ты взялся за подобную тонкую работу. – Олдред присмотрелся к кружку на столе. Похоже, Катберт вырезал на серебряном диске замысловатый узор из диковинных животных. – Это что такое?

– Брошь.

Голос из-за спины грубо оборвал беседу:

– Какого дьявола ты сунул сюда свой нос, чужак?

К Олдреду обращался мужчина, полностью лишенный волос на голове, а не с выбритой макушкой. Судя по всему, это был настоятель Дегберт Лысый.

Олдред и не подумал смутиться.

– До чего же вы щепетильные! Дверь была открыта, и я заглянул внутрь. Из-за чего вы переполох подняли? Вам, кажется, есть что скрывать.

– Не глупи, – скривился Дегберт. – Катберту нужны тишина и уединение для очень важной работы, вот и все. Пожалуйста, оставь его в покое.

– А мне Катберт успел рассказать другое. Дескать, он опасается воров.

– И это тоже. – Дегберт протянул руку и прикрыл дверь, та захлопнулась, отрезав настоятеля и Олдреда от мастерской. – Ты кто будешь?

– Армарий аббатства в Ширинге. Меня зовут Олдред.

– Монах, – протянул Дегберт. – Полагаю, ты рассчитываешь, что мы тебя накормим.

– Да, и переночевать пустите. Я возвращаюсь издалека.

Дегберта явно подмывало ответить отказом, но он не мог прогнать собрата-священнослужителя без веской причины, не нарушив правил гостеприимства.

– Постарайся не донимать братьев своими расспросами, – сказал он, направился к дому и вошел внутрь через главный вход.

Олдред постоял, предаваясь размышлениям, но так и не смог установить причину этой неприкрытой враждебности.

Ладно, хватит ломать голову. Он последовал за Дегбертом в дом.

Такого он не ожидал.

На видном месте должно было висеть или стоять большое распятие, указывающее на то, что дом посвящен служению Богу. Должно быть высокое место со священной книгой, чтобы клир внимал отрывкам за скромной трапезой. Любые настенные шпалеры должны изображать библейские сцены, напоминающие о заповедях Божьих.

Но здесь не было ни распятия, ни высокого места, а шпалеры на стенах изображали сцену охоты. Большинство мужчин за столом щеголяло выбритой макушкой, иначе тонзурой, однако в доме присутствовали также женщины и дети, причем было заметно, что они тут живут. Словом, все походило на просторный и богатый семейный дом.

– Монастырь, говорите? – недоверчиво пробормотал Олдред.

Дегберт его услышал.

– По-твоему, кто ты такой, чужак, чтобы нас судить?

Олдреда не удивила эта отповедь. Священники, тяготевшие ко греху, нередко относились враждебно к монахам, приверженным более строгим правилам, и подозревали тех в чрезмерной святости – порой не без оснований. Здешний монастырь отчасти выглядел так, что становилась понятной необходимость преобразований в церкви. Впрочем, Олдред не спешил осуждать. Быть может, Дегберт и остальные безупречно выполняют все свои священнические обязанности, тогда прочее не имеет особого значения.

Монах поставил короб и седельную суму у стены, взял пригоршню зерна из сумы, вышел наружу и угостил Дисмаса, затем стреножил пони задние ноги, чтобы лошадка не убрела далеко в ночи. После чего вернулся внутрь.

Он надеялся, что монастырь окажется средоточием спокойного созерцания в шумном мире. Воображал, как проведет вечер, беседуя с мужчинами, чьи интересы совпадают с его собственными. Они будут обсуждать некоторые спорные вопросы относительно Библии, скажем, подлинность Послания Варнавы[23]. Или поговорят о незавидной участи осажденного английского короля Этельреда Неразумного[24], а то и о делах чужестранных, о той же войне между мусульманской Иберией и христианским севером Испании. Он надеялся, что им будет интересно узнать от него о Нормандии, в частности об аббатстве Жюмьеж.

Но эти люди вели иной образ жизни. Они болтали со своими женами, играли с детьми, пили эль и сидр. Один мужчина прикреплял железную пряжку к кожаному поясу, другой стриг волосы маленькому мальчику. Никто не читал и не молился.