Это было, говорят, давным-давно. Жил-был мальчик пяти-шести лет по имени Хаубан. Отец у него помер, а мать куда-то пропала. Не мог он делать тяжелую работу и жил подаянием — ходил из дома в дом, выпрашивая милостыню.
Вот, говорят, ушел однажды он в степь: родник там показался ему большим, как озеро, кваканье лягушек напомнило звучание туя1, а сочный дикий лук и кислый щавель были слаще любых праздничных угощений.
Шел он, шел, услышал звуки курая2 и, уловив, откуда они исходят, перебрался через болото и по долине Идели3 направился туда, где паслось стадо коров.
Подошел он к пастуху Тараулу4, который пас стадо Иргиз-бия5. Пастух расспросил Хаубана обо всем, о здоровье его и жизни, и мальчик рассказал все, начиная с того дня, как умер отец и исчезла мать. Пожалел старик мальчика, вздохнул глубоко и произнес:
— И моя жизнь не сладка. А увижу таких, как ты — сердце горечью обливается.
Так сказал старик. Долго сидел он молча, а потом не спеша начал готовить охотничьи снасти.
— Пойдем-ка, сынок, вон к тому озеру, может, поймаем на петлю щуку. — Сказав так, он взял в одну руку снасти, в другую — хызму6, и вместе они пошли к озеру. По дороге Тараул делился своими горестями и заботами.
— Жена у бия жадная, на весь день — то даст всего одну чашку кислого молока да головку курута7. Разве этим будешь сыт! Вот и приходится стрелять птиц, ловить щук да на ночь закидывать переметы на сома… Если не позаботишься о себе, трудно прожить, сын мой.
Мальчик шел рядом и все на хызму поглядывал.
— Эх, олатай8, — не выдержал он, — была б у меня такая хызма, ячбы тоже научился стрелять птиц. И не ходил бы голодный.
Тараул ему:
— Так оно и было бы…
Асам подумал: «Неужели мальчик узнал, что эта хызма когда-то отцу ere принадлежала?»
— Дитя мое, отец твой был охотником, очень метким стрелком был. Помню, была у него хорошая хызма… где она теперь — кто знает…
— Да, была у отца хызма. Люди говорили мне: когда умер мой отец, матери не на что было приобрести холст на саван. И она променяла хызму на холст, — сказал Хаубан.
Старик Тараул вытер слезы и отвечал так:
— Не могла же она завернуть отца в старье. Ведь был он ей верным спутником, прожила она с ним долгие годы.
— Что было, то было, — произнес Хаубан. — Бедная мать не могла даже ни на седьмой, ни на сороковой день поминки по отцу справить9. Пошла просить у людей помощи, да и не вернулась. Так и остался я сиротой.
Шел молча старик Тараул, потом остановился и с грустью посмотрел на мальчика.
— Дитя мое, мне уже за шестьдесят. Больше не проживу столько, сколько прожил… Вот, отдаю тебе хызму! Но никому не говори, кто ее тебе дал, храни как память, такого оружия ни у кого на всем Урале больше нет!
Обрадовался Хаубан. Взял из рук старика хызму, поблагодарил его.
Поймали они в озере на петлю щуку, сварили ее, поели и прилегли под кустом отдохнуть. А когда день склонился к вечеру, попрощались и разошлись в разные стороны.
День за днем, месяц за месяцем, год за годом подрастал Хаубан, исполнилось ему семнадцать лет и стал он охотиться с хызмой. Как-то шел он по берегу озера и вдруг видит: плывет по озерной глади золотая утка. Не задумываясь, приладил хызму, прицелился и подстрелил утку. Бросился в воду, поплыл к ней и Стал подводить ее к берегу. Вдруг утка заговорила человечьим языком:
Егет, подбитая тобой дичь,
Знай: не утка; скажу, не тая
В озере плавала, резвясь,
Шульгена, славного царя,
Дочь любимая — это я.
Ай, егет мой, ты мой егет,
Ты воды меня не лишай,
От души мотыльковой моей
Мою молодость не отрешай.
Что попросишь, то и отдам,
Лягу жертвой к твоим ногам
Скот попросишь ли у меня,
Я стадами его отдам.
С такими словами обратилась она к Хаубану. Удивился Хаубан, подплыл к берегу, где было мелко, и, не выходя из воды, глядел на утку, не зная, что сказать. А утка продолжала его умолять.
Тогда Хаубан ответил так:
Мать, отец мои весь век провели в горе-нищете.
В голоде и лишениях я рос.
Их обоих теперь уж нет,
Что остается сироте?
Рос, не зная, что значит приют,
Чуждый ласке и доброте.
На охоте сегодня впервой
Посчастливилось дичь добыть —
Дам ли я тебе нырнуть,
Хоть порываешься ты уплыть?
Утка ему отвечала так:
Свой дворец, точно Иремель
10,
Золотыми камнями набил,
Табунов многомастных пасти
Заставил лучших пастухов.
Батыров, вздохом своим одним
Способных горы разворотить,
Тех, чьи шеи меч не берет,
— Заставил прислуживать себе —
Мой отец, благородный царь.
У него есть любимый конь,
Что дороже богатств любых.
В бедах другом способен быть.
Краса — средь коней других.
Нет огня — он огонь достанет,
Нет воды — воду он достанет,
Чтобы море перелететь —
Надо — птицею он станет.
Грива — что белоснежный шелк,
Цветом — в сероватый отлив,
Прям и строен он вдоль крестца,
На дрожащих стоит копытах —
Что, как шило, тонки в концах.
Медный — глазом, ухом — камыш.
Яблоки глаз — белые, белые,
Узок в боках, в холке высок,
Точно щука, протяжен телом.
Морда ястреба, ноздри враздув,
Парносбит в коренных зубах,
Остер подбородок, скулы худы,
Двойная макушка крутого лба —
Дам тебе я того коня.
Ты тогда на Урале своем,
Я — в пространстве водном своем
Счастливо жизнь свою проживем.
Выслушав эти слова, Хаубан сказал:
Сдадкоречьем обманут так,
Я не раз оставался ни с чем.
Нет обещанного у тебя —
Меня словами не улещай.
На это утка ему отвечала:
Я единственная дочь царя,
Тебя обманывать буду ль я?
Пожалевши добро и скот,
На суше с жизнью прощусь ли я?
Это озеро — мой дворец,
Окунаюсь, как птица, я,
Когда восходит солнце, тогда
В светлой радости я веселюсь.
Коль возьмешь ты меня, егет,
Вмиг на земле я твоей умру.
Принесешь ли домой к себе —
В кусок мяса я превращусь.
Лишь два выбора есть, егет,
А не сможешь — век в нищете
Проведешь ты бесславно жизнь.
Отпусти ты меня, егет,
И, не оглядываясь, иди!
В разномастных табунах
Выйдут кони — ты их подожди!
Стадо недоенных коров
С ревом вывалит без телят,
Овцы семенящей толпой
Выйдут следом за рядом ряд.
С шумом озеро расколов,
Вызвав бурю по всей земле,
Акбузат выйдет — дух живой
За скотиною всей вослед.
Если погладишь холку ты,
Обретет он тотчас язык,
Все пожелания твои
Исполнить готовый в тот же миг.
Плетка подвешена к ободку
Позолоченного седла,
Булгарской кожею
11 сплетены
Драгоценные удила.
Потник с ленточками подпруг
Сшиты вместе надежным швом,
Чтоб вовеки не оторвать,
Хитрым сплетенные узлом.
Коль захочется пощипать
Травку — сам отойдет, куда
Волос подпалишь — и на зов
Он тотчас к тебе придет.
Пропадет ли вдруг весь твой скот—
Он останется с тобой,
Станет другом твоим, судьбой,
И батыром в битве любой.
Отпусти же меня, егет,
Повелю я своим, егет,
Обещанье исполнить свое.
В водном царстве ты мне позволь
В счастии пребывать, егет.
