Даже в русле догматических религий, где Непостижимое часто не находило необходимого для своего выражения простора, ко многим мистикам оно всё же смогло пробраться. Христианская святая Тереза Авильская, вынужденная всю жизнь защищать свой опыт от упрёков догматиков в ереси и дьявольщине, вспоминает о своей внеобразной встрече с Богом: «Всё ещё пребывая в большом замешательстве, я тотчас пошла к своему исповеднику, чтобы рассказать ему о случившемся. Он спросил, в каком образе я увидела Господа. Я сказала ему, что не видела никакого образа. Тогда он спросил: «Как же ты узнала, что это был Господь?». Я ответила, что не знаю, как это поняла. Но меня не оставляла уверенность, что именно Иисус Христос был рядом со мной, что я чувствовала Его присутствие…однако нет такого сравнения, которым можно описать подобное видение. Позже я узнала от отца Петра Алькантарского, человека большой духовности, а также от других образованных мужей, что это видение относится к наиболее величественным, в которые дьявол меньше всего может вмешиваться»55. То же отсутствие ясных образов в мистическом переживании можно заметить у её ученика святого Иоанна Креста. Он пишет о тщетности попыток схватить опыт в постигаемом умом образе: «У нас не остаётся отпечатка, который мы могли бы уловить, как определённую форму…хотя тайная и сладкая мудрость эта так много говорит сокровенным глубинам нашей души»56.
Непостижимый Бог не удостаивает своим посещением разум, структурирующий реальность в образы. Он не ступает на почву рассудка и потому не оставляет на нём следов, и всё же это не мешает нам ощутить всю силу Его воздействия. Следует вспомнить значение слова «мистический» – тайный, скрытый. Окончательная природа пережитой в мистическом опыте реальности неизменно остаётся сокрытой для разума при всей её открытости нашему сердцу. Мистик – всегда первооткрыватель, ступающий по terra incognita, но его Новый Свет не суждено увидеть никому, кроме него. Он может сделать снимки, схватывающие лишь отдельные части открытого им материка, но едва ли по ним можно судить обо всех красотах неизвестной земли.
Каждый раз, пытаясь осмыслить это мистическое открытие и втиснуть в рациональную картину мира, человечество неизбежно теряло его след. Динамичная непостижимость реальности принимала окостеневшую форму и разглядеть первоначальную чистоту опыта становилось почти невозможным. Удивительно точно об этом сказано в одной из книг Агни-Йоги «Зов»: «Это Тайна из Тайн, Сокровенное из Сокровенного. Не понятое людьми, Оно остается ясным. Понятое людским разумом, Оно теряет свою прозрачность»57. Именно непонятность становится охранителем чистоты высшего знания. В Упанишадах об этом говорится: «Кем Брахман (Абсолют) не понят, тем понят, кем понят, тот не знает его. Он не распознан распознавшими, распознан нераспознавшими»58.
Постигая духовные основы, удивляться тут и там выскакивающим парадоксам не приходится, они становятся незаменимыми спутниками мистических состояний сознания. Я надеюсь, к концу нашего пути читатель перестанет на автомате ставить жизнь на узкие рельсы логики, привыкнет к антиномичности духовного опыта и сможет, к примеру, по-новому прочувствовать прекрасный фрагмент из «Дао де цзин» о постижении загадочного Дао: «Смотрю на него и не вижу, а поэтому называю его невидимым. Слушаю его и не слышу, поэтому называю его не слышимым…Встречаюсь с ним и не вижу лица его, следую за ним и не вижу спины его»59.
Переживание непостижимости Высшего Начала воплотилось в апофатическом, или отрицательном, богословии – особой территории внутри религиозных традиций, определяющей Бога через Его неопределимость. Если катафатическое (положительное) богословие описывает конкретные качества Бога, то апофатическое (негативное) богословие, напротив, лишает Божественное ясных черт, подчёркивая Его невыразимость. Как заметил П.Адо, апофатизм есть «символ неизрекаемой тайны бытия»60. Так, в упанишадах несоотносимость Высшего Начала ни с одним из известных понятий и образов выражается словами «нети-нети» (не то, не то), а христианские мистики, тяготея к апофатическому выражению своего опыта, часто использовали понятие «ничто». Например, у христианского поэта-мистика Ангелуса Силезиуса есть такие строки:
«Бог – чисто ничто вне мест и вне эпох;
Чем больше тянешься к нему, тем дальше Бог»
Безусловно, подобные слова необходимо расшифровывать во избежание буквального понимания. Мистики, осмелившиеся называть Бога словом «Ничто», вовсе не имели в виду Его несуществования или ничтожности. Напротив, это слово-метафора подчёркивало необъятность Бога, Его величие и несоотносимость ни с чем и ни с кем известным. Неизбежность всегда вынуждала мистиков использовать земные слова для выражения неземного опыта, поэтому ложные интерпретации их текстов нередко порождались переложением поверхностного смысла слов на глубоко метафорические образы, вложенные в эти слова.
Вторая же строчка из приведённого выше стихотворения прекрасно иллюстрирует опыт, с которым сталкивались многие духовные искатели: чем сильнее мы стремимся к Богу и чем ближе Его узнаём, тем недосягаемее Он становится, поскольку нам открывается сладостная таинственность и неисчерпаемость Его бытия.
В действительности, апофатическое и катафатическое богословие всегда состояли в нерасторжимом единстве, играя общую роль: они передавали опыт встречи с Божественной природой, являющейся нам в разных ипостасях. Без катафатического, положительного, описания образ Бога для большинства людей был бы слишком недостижимым, а для кого-то и вовсе сухим и безжизненным. Но без апофатического, негативного, выражения он упростился бы, лишившись своей глубины, столь притягивающей и вдохновляющей людей, познавших её.
Апофатический и катафатический опыт взаимно оттеняются своей контрастностью, придавая один другому весомость и жизненность, наиболее полно познаваемые лишь в их сочетании. В широком сознании мистика чередуются, гармонично сочетаются и дополняют друг друга противоречия, неизбежные при воплощении безграничного опыта в ограниченной мысли.
Как бы ни открывалось нам Божественное, оно всегда остается неуловимым. Даже если нам кажется, что мы постигли Бога целиком, за горизонтом всегда брезжит знание о Нём, до которого мы не достаём. С этим связано ещё одно открытие – переживание вечной изменчивости Бога, проявляемой Им, несмотря на всю Его неизменность. Каждое мгновение своего бытия Бог обновляет Себя в нашем сознании, открываясь иным образом, и даже если в этот миг нам кажется, что мы окончательно познали Его, в следующий мы обнаруживаем, что Он «умчался» от нас за тысячу миль. Однако кажущаяся дистанция между нами и Богом не препятствует всё новым и новым встречам с Ним в просторах нашего сердца. Божественные откровения неистощимы, и потому чаша переживания непостижимости никогда не опустошится. Ещё одной иллюстрацией этого открытия может послужить диалог индийского йога Парамахансы Йогананды и его учителя Шри Юктешвара, разворачивающийся после продолжительного самадхи Йогананды.
– Хотелось бы знать, сэр, когда я найду Бога?
– Ты уже нашёл Его.
– Нет-нет, я так не думаю!
Гуру отвечает усомнившемуся ученику: «Бог – это вечно обновляющаяся радость. Сколько ни медитируй, его не исчерпать: Он будет радовать тебя с бесконечной изобретательностью… Можно ли пресытиться вечным блаженством, если оно никогда не повторяет себя?». На Парамахансу нисходит озарение: «Теперь я понимаю, сэр, почему святые называют Бога непостижимым. Для того чтобы Его понять, было бы мало даже вечной жизни»61.
