Вдруг дверь, ведущая в комнату для занятий, приоткрылась и оттуда выглянула мисс Торндайк. Лицо её было бледнее обычного, глаза покраснели от слёз, а губы дрожали.

– Джек, прошу тебя, не делай этого, – голос гувернантки звучал тихо, но девочка без труда расслышала каждое слово.

Доктор повернулся к учительнице, и пальцы его сжались в кулаки.

– Немедленно закрой дверь, Джорджия, и жди меня там! – угрожающе прорычал он сквозь сжатые зубы.

Мисс Торндайк тут же скрылась, затворив за собой дверь, а мистер Вудс повернулся к Амелии.

– Ты всё ещё не выпила лекарство?! – его глаза бешено выпучились, уставившись на девочку. – Хочешь, чтобы я влил его в тебя силой?!

Он даже сделал шаг к кровати, и Амелия торопливо стала пить горькое снадобье большими глотками, едва не захлёбываясь. Когда чашка опустела, доктор вырвал её из рук девочки и широкими шагами направился к выходу.

Дверь захлопнулась. Амелия опустилась на подушку и натянула одеяло до самого подбородка. Ей было по-настоящему страшно. Почему мистер Вудс так взбесился? Что за порошок он высыпал в её чашку? Амелии исполнилось всего двенадцать лет, но глупой она не была и понимала, что лекарства, выпрямляющего ногу за одну ночь, не существует. Может он решил отравить её? Но зачем? Она ведь не сделала ему ничего плохого.

Раньше у них был семейный доктор, которого звали Томас. Его все любили. Когда приходил Томас, то в доме слышался его бодрый весёлый голос, и все тут же невольно начинали улыбаться, даже ворчливая экономка миссис Френч. Если Амелия простужалась, то доктор Томас давал ей сладкий сироп от кашля и шутил, что такая рыжая, как солнышко, девочка не должна болеть простудой.

Он всегда был гладко выбрит, выглядел очень ухожено и опрятно, в руках носил кожаный саквояж с множеством блестящих загадочных инструментов, а осматривая девочку, надевал белые перчатки. Доктор Вудс был полной противоположностью Томасу. Одежда его всегда казалась пыльной и засаленной, борода нечёсаной, руки грубыми, а под ногтями виднелась грязь.

Девочка не могла понять, почему гувернантка не позвала доктора Томаса лечить её. Может, отец после смерти мамы решил, что прежний доктор не справился со своими обязанностями? И всё же, папа никогда не нанял бы мистера Вудса – ему не нравились люди, которые так себя запускают.

Амелия почувствовала, что ей становится холодно. Её начал бить озноб, руки и ноги заледенели. В животе тоже происходило что-то непонятное. Где-то внутри появилось жжение. Оно разрасталось, накатывая волнами. Несмотря на то, что конечности оставались холодными, всё тело наливалось жаром. Дышать стало трудно.

Может быть, следует позвать доктора? Амелия попыталась подняться с кровати, но желудок отозвался резкой болью. Девочка застонала и опять легла. Ей пришлось повернуться набок и подтянуть колени к груди. Боль то отпускала, то снова накатывала. В животе словно ворочался огромный еж. При каждом его движении иглы царапали и рвали её нутро. Амелия каталась по кровати и стонала, прижимая руки к больному месту. Она попыталась позвать на помощь, но к горлу подкатила тошнота, и девочка закашлялась.

Всё её тело теперь трясло, словно в лихорадке, холодный липкий пот выступил на лице, затекая в глаза. Амелия стащила с себя одеяло и, превозмогая боль, стала подниматься с кровати.

«Боже, я не хочу умирать! – билась в голове отчаянная мысль. – Пожалуйста, пусть мне кто-нибудь поможет, умоляю! Я стану хорошей, буду мало есть и спать. Я буду всё время молчать, перестану улыбаться, выучу всю Библию наизусть. Только бы прекратилась эта невыносимая боль!»

Амелия очень боялась смерти! Мисс Торндайк говорила, что она некрасивая и непослушная девчонка, и таких Бог не любит, и если Амелия умрёт, то никогда не попадёт на небеса к маме, а будет вечно мучиться в аду. Это её пугало больше всего.

И это дало ей силы подняться с постели. Девочка опустила ноги на пол, неуверенно сделала шаг, и тут же её скрутил новый приступ боли. Такой сильный, словно желудок вырывали из тела живьём. Она упала на пол и захрипела. В глазах потемнело. Сердце билось всё реже и реже. Амелия поняла, что сейчас умрёт, и спасти её будет уже невозможно. Тень-клякса зашевелилась в дальнем углу и, словно живая, стала приближаться к ребёнку.

Она лежала на холодном полу, её тело сотрясали предсмертные судороги, рот открылся в беззвучном крике, зрачки закатились вверх, видны были только белки с красными прожилками мелких сосудов.

В последние секунды жизни Амелии Ричардс мозг ещё продолжал работать, а перед внутренним взором мелькали прежние мгновения жизни. Такие чёткие, словно они снова ожили в настоящем времени.

Вот она ещё совсем маленькая. Девочке всего пять лет. Папа держит её на руках и несёт к воде. Он ступает босыми ногами по золотистому песку, залитому ярким светом, а впереди видна бескрайняя водная гладь. Небо невероятно синее и огромное. Порывы ветра играют с волосами, треплют рыжую чёлку девочки. Волны с тихим шелестом набегают на берег, касаются папиных ног и, пугаясь, отползают обратно. Папа такой сильный, добрый и надёжный!

– Вода очень тёплая, – слышится рядом нежный голос мамы. – Малышка, тебе, несомненно, понравится море.

– Нет! Я не хочу в воду! – пугается Амелия и цепко хватается за папину руку.

– Не надо бояться, милая, – ласково говорит мама. – Папа тебя держит. Он никогда и никому на свете не позволит обидеть свою «Рыжую тыковку». Никогда…

Видение тускнеет и сменяется другим. Вот она уже в своей детской комнате. Нянюшка Агата пытается загородить своим телом дверь, но Амелия на четвереньках шустро проползает под её подолом, выскакивает в другую комнату, а затем в коридор. Няня что-то кричит вслед, но девочка не слушает. На её глазах слёзы. Она бежит босиком по холодному полу к маминой спальне, и хоть знает, что мамочки больше нет, девочка будет стучать в двери и звать её, надеясь на чудо…

Воспоминание растворяется и пропадает. Вместо него в памяти возникает зелёная лужайка и гнедая кобыла с блестящими умными глазами. Девочка слышит, как мисс Торндайк отчитывает конюха. Если бы Амелия сказала тогда, что чувствует себя плохо? Разве это остановило бы гувернантку? Вряд ли она стала бы её слушать. Можно было начать кричать, плакать, звать отца, но… что-то всегда останавливало девочку от неповиновения и мятежа, опутывало липким страхом, сковывало волю, делая послушной и бессильной.

Перед мысленным взором вспыхивает следующий кусочек памяти. Амелия лежит на кровати после приёма лекарства, а доктор Вудс и горничная выходят из комнаты, неплотно затворив за собой дверь. Слышится их невнятное бормотание. Девочка садится в постели, подтягивает ноги и смотрит на настенные часы.

Амелия помнит, что доктор вернулся в комнату только через пятнадцать минут. Она могла бы успеть дойти до двери и узнать, о чём он говорил с мисс Торндайк. Но девчонка на кровати всё сидит и боится встать. Амелия видит её словно со стороны – видит себя саму. Это так странно – рассматривать себя. Можно сосчитать все веснушки на лице, можно заглянуть в глаза и разглядеть выражение испуга. Амелия была сейчас словно бесплотным духом, душой, которая вернулась на несколько минут назад и застала себя на прежнем месте. Только эта девочка, сидящая на постели, не знает, что будет дальше, а Амелия знает, что доктор Вудс вернется, всыплет какой-то порошок в лекарство и заставит девочку выпить. И потом ей будет очень плохо. Вот если бы получилось вселиться в неё, как это произошло в прошлый раз! Можно было бы спасти малышку.

Бесплотная сущность Амелии приближается к напуганной девочке. Ближе… ещё ближе. Расширенные детские глаза заслоняют собой весь обзор. Амелия чувствует, что удаётся проникнуть в тело. У неё даже получается двигать руками и ногами.

Голосок девочки в голове что-то испуганно бормочет, но Амелия мысленно успокаивает её: «Не бойся. Так нужно. Я должна занять твоё тело, чтобы спасти нас». Голосок звучит всё тише. Он смирился, принял её, словно слился в одно целое с сознанием Амелии.