– Да какие они люди?! Бараны безмозглые…

– Откуда в тебе столько ненависти? – ласково спросила блондинка, заходя в каморку станционных смотрительниц. – В таком чудесном месте работаешь. Станция «Площадь Революции». Центр Москвы, в двух шагах от Кремля. Радоваться надо, а ты срываешься каждый раз.

– Радость, иди ты! – заворчала Гульназ. – Где тот центр? Мы его с роду не видели, даже не нюхали. С утра до вечера под землей торчим, как в гробу каменном. Дышим мертвым воздухом. От сигналящих поездов у меня уши уже не слышат ничего. Сидим тут, только морщинами раньше срока покрываемся, – она взяла со стола круглое зеркальце на гнутой подставке, поглядела в него и вздохнула. – Я в свои 43 выгляжу, как старуха… Не лицо, а яблоко сморщенное. Тебя, Лерка, то же самое ждет, вспомнишь еще мои слова, да поздно будет.

Валерия пожала плечами и присела на шаткую табуретку. Осторожно пристроила локоть на маленький столик, чтобы не смахнуть чайник, сахарницу или щербатые чашки.

– А кто виноват, Гулечка, что ты двадцать лет под землей сидишь? Сейчас время такое, что нужно постоянно двигаться, что-то придумывать, искать интересное дело, чтобы и по душе было, и денежки капали.

– Накапают тебе, как же. Думаешь, я двадцать лет назад приехала в Москву, чтобы заживо себя похоронить в метро?! – в голосе Гульназ звучали обида, злости и еле заметные нотки разбитых надежд. – Я хотела в кино играть, столько кастингов посетила… «Мы вам перезвоним». Как же, ни разу не позвали.

– В кино сложно пробиться. Там для мужчин много ролей, а для женщин всего две обычно. Первую отдают известной актрисе, чтобы на афишу поставить знакомое лицо и у фильма рейтинг был. Вторая достается любовнице продюсера.

– А если три роли? Или много, как в сериале?

– У режиссера, сценариста и оператора тоже есть любовницы.

– Да я бы и в любовницы согласилась, но…

– Ни разу не позвали, – усмехнулась Валерия.

Гульназ вспыхнула, но отвечать не стала. Тяжело поднялась со стула, потирая распухшее колено и шепча заговор от артрита.

– Следующий поезд в депо идет, надо проверить…

– Давай лучше я, – предложила напарница, – а ты отдохни.

– Чего вскочила, Лерка? Набегаешься еще.

– Сиди, сиди. Я сегодня последний день, так что давай за двоих отшагаю.

– Как последний? Почему мне никто не сказал?

– Все расскажу, милая, не сомневайся. Вот сейчас деповский отпущу, и поговорим.

– Нет уж, моя очередь, значит, я и пойду.

– Пойдем вместе, – Валерия взяла ее под руку.

– Сиди! – отрезала Гульназ, толкая металлическую дверь, а мысленно добавила:

«Не нужно мне твоих одолжений!»

Она шла по пустым вагонам, заглядывая под сиденья.

«Последний день! Неужели мои молитвы услышаны?»

Она обрадовалась, хотя и чувствовала досаду оттого, что не удалось своими руками вытолкать жизнерадостную малолетку со станции. Чесоточный клещ и тот не вызвал бы такого раздражения, как эта… Она не смогла бы объяснить, за что конкретно невзлюбила Валерию. Да, несомненно, присутствует зависть к молодости и красоте, хотя в этом Гульназ не призналась бы даже под пытками. Но было в девчонке еще что-то, неуловимое, знакомое. Нечто такое, от чего сама смотрительница давным-давно отказалась.

Конфликт у них начался с первого дня. Валерия с легкостью объяснила китайским туристам, как пройти к мавзолею. Гульназ за все двадцать лет вызубрила по-английски лишь несколько фраз, и все они сводились к категоричному тезису: «Я вам тут не справочное бюро!» А эта соплячка…

– Ты бы поменьше с иностранцами заигрывала, – одернула напарница. – Мало ли что.

– Бедолаги, они же заблудятся в переулках. Разве трудно помочь? – улыбнулась девушка.

«Нет, не сработаемся мы с тобой!» – решила тогда Гульназ.

Через месяц она нажаловалась в отдел кадров, что новенькая по собственной инициативе укоротила форменную юбку и теперь позорит метрополитен имени Ленина непотребным видом. Комиссия нагрянула незамедлительно, но длинноногая бестия очаровала проверяющих, и вместо выговора получила приглашение на фотосессию. Оказывается, они уже давно искали симпатичную сотрудницу с озорной улыбкой на обложку юбилейного календаря. В итоге снимки красотки развесили на всех станциях, да еще и премию выплатили, за участие в рекламе столичной подземки. Мужики все одинаковые, чего еще от них ждать…

Пассажиры как с цепи сорвались, целый год подкатывали, умоляли о селфи. Валерия никому не отказывала, а когда плакаты сняли, и ажиотаж сошел на «нет», даже не расстроилась. Через месяц она попала на страницы всех московских газет, а в новостях по телевизору показали сюжет: дежурная по станции спасла пассажира, у которого остановилось сердце. Делала искусственное дыхание и ритмично нажимала на грудную клетку до прибытия скорой.

– Где вы этому научились? – спрашивали репортеры.

– В кино видела, – смущенно отвечала Валерия.

– Феноменально! – журналисты строчили в блокнотах, радуясь удачному заголовку.

«Ты нормальная? Кто ж такие вещи говорит!» – сокрушалась про себя Гульназ.

Она бы ни за что не стала связываться с припадочными. А вдруг умрет у нее на руках, потом проблем не оберешься. В инструкции четко сказано: вызвать бригаду врачей и поставить в известность полицию. А вся эта самодеятельность…

Был ведь еще один возмутительный случай. Футбольные фанаты устроили массовую драку на их станции. Человек сто, не меньше, и ведь угораздило же сойтись именно здесь. Не на «Лужниках», не на «Спартаке», тут и стадиона поблизости нет. Повезло, так повезло. Пассажиры разбежались, кто-то попал под горячую руку, полиция начала растаскивать драчунов, вызвали подмогу. Гульназ заперлась в каморке, благо дверь там железная, можно пересидеть любую заварушку. А что сделала эта дуреха? Вышла в центр станции и запела гимн России. Голос тоненький, почти детский. Половину слов не вспомнила, импровизировала на ходу. Как ни странно, это успокоило фанатов, многие даже подпевать начали. А полиция потом Валерии часы вручила, за храбрость.

После того случая, Гульназ решила надавить авторитетом:

– Слушай, прекращай эти закидоны! Давай не нарушать инструкцию, не лезть, куда не положено. Я знаю, что говорю. Я на этой станции двадцать лет сижу…

«Как дура» – добавила про себя, но девчонка, кажется, прочитала эту мысль.

С тех пор Валерия не раз принималась рассуждать о том, как опасно обрастать мхом.

– Смотри, вот я устроилась в метро только ради комнаты в общежитии и стабильной зарплаты, – говорила она, наливая чай. – Скоро найду себе дело по душе там, наверху, но даже если придется задержаться в подземке… Пфу-пфу-пфу через левое плечо. Но даже если придется задержаться, то я лучше по неделе отработаю на каждой станции. Это же гораздо интереснее! Столько новых впечатлений, новых людей…

Гульназ крутила пальцем у виска.

Она ненавидела людей. Не все человечество или какие-то отдельные народы, а конкретных людей. Пьяниц, бомжей, футбольных фанатов, иностранных туристов. А еще тех, кто кричит и дерется на перроне. Тех, кто ломится в дежурку с криками: «Я только спросить». Тех, кто забывает детей на станции, и этих самих детей, которые рыдают и цепляются за подол форменной юбки, – и по закону подлости, у них всегда грязные руки! Тех, кто роняет на рельсы шапки, сумки и телефоны, которые потом приходится выуживать. Тех, кто падает под колеса или нарочно прыгает с перрона, обрывая свою никчемную жизнь…

Но больше всего Гульназ ненавидела терщиков. Эти идиоты мечутся по станции, толкая пассажиров и даже, страшно сказать, дежурную по станции. Фотографируются, хотя это вопиющее нарушение закона. Носы бронзовых собак затерли до блеска, да и остальным скульптурам достается изрядно. Вы пройдите по станции, поглядите сами. Редкая без проплешин. А ведь двадцать лет назад, когда Гульназ только заступила на свой пост на «Площади Революции», такого безобразия не было. Студенты Бауманки хулиганили перед сессией, но экзамены, по счастью, не каждый день сдают.