– Вот!

Чистенький красно-желто-голубой мяч покатился к нам. – Камни на улице найдем, – сказала я подружкам.

Марина кивнула.

– А еще нам нужны мальчишки. С ними интереснее играть в «семь камней». У тебя есть знакомые мальчики? Друзья есть у тебя?

– Мне не разрешают выходить во двор без взрослых, – сказала Гаянэ. – И играть с мячом не разрешают, чтобы я не поранила ноги. Я занимаюсь балетом.

– Серьезно? – я сразу потеряла интерес к мячу. – И ты на пальцах стоять умеешь?

– Конечно!

– Я тоже умею! Вот смотри!

Я подбежала к зеркалу.

– Марина, помоги!

Опираясь на Маринино плечо, я согнула все десять пальцев на ногах и чуть-чуть, с огромным усилием, оторвала пятки от пола.

– Видишь? Я на пальцах стою!

– А надо не так! – сказала Гаянэ и из какого-то шкафчика достала шелковые туфельки с длинными розовыми лентами.

– Это что? Никогда таких не видела! Это которые на балеринах?

– Это пуанты! – так важно сказала Гаянэ, что мы с Мариной, не сговариваясь, показали ей языки.

– Можно потрогать? – спросила Марина.

– Конечно!

Пуанты были изумительно шелковые, с шелковыми розовыми лентами.

– А можно мне их примерить? – спросила я. – Можно!

С невероятным трудом, как сестры Золушки в хрустальную туфельку, я втиснула свои стопы в эти пуанты.

– Помогите встать!

– Вика, не надо! – тихо попросила Марина. Но меня уже было не остановить.

Одной рукой схватив за шею Гаянэ, другой опираясь на плечо Марины, я оторвалась от стула, выпрямилась и тут же грохнулась лицом вниз. Это было ужасно унизительно, но я не могла даже представить, как можно в них стоять, ходить, да еще и танцевать.

Но Гаянэ стянула с меня пуанты, как-то очень легко и свободно надела эти кандалы (иначе не скажешь) на свои ножки, запеленала лентами, изящно встала и прошлась перекрестным шагом по паркету, затем подпрыгнула и присела в реверансе. Мы с Мариной смотрели на нее, уронив челюсти.

Спасла нас от экзекуции совершенством бабушка Гаянэ.

– Ай, бала-джан, – сказала она внучке ласково, – мы же тебя просили не танцевать в комнате. Паркет скользкий.

И повернулась к нам.

– А вы помойте руки в ванной, я там чистое полотенце приготовила. Будем пить чай.

В ванной комнате, открыв воду на всю мощность, чтобы никто не подслушал, мы с Мариной дали друг другу самые страшные клятвы, что никогда в жизни не станем такими воображулями, как Гаянэ.

Бабушка показала, куда кому садиться вокруг стола.

Чай был подан в лучшем, наверное, сервизе. На большом блюде красовались мои самые любимые пирожные – заварные. На специальной подставке стоял торт, сверкая розами из крема всех цветов – красными, розовыми, желтыми с зелеными листиками. Я мечтала о таком торте всю свою жизнь, прилипнув к витрине кондитерской, разглядывая его через стекло. Мама мне никогда не разрешала есть этот торт. Я умирала, как хотела его попробовать, но мне было раз и навсегда запрещено прикасаться к этому ужасному торту с этим ужасным жирным кремом. Но я его так хотела, так хотела… А тут и торт, и пирожные, и печенье, и варенье, и конфеты дефицитные. Чего только не было на столе! У меня глаза разбежались, а Марина уставилась на Гаянэ. Эта великолепная девочка брала изящную чайную чашку, не вставляя палец в ручку, держа ее спокойно на весу двумя тонкими пальчиками, и беззвучно отпивала глоток. Хорошо, что мы с Мариной чай в блюдца не налили.

Перед нами сидела принцесса, вела себя как принцесса, даже чай пила как принцесса.

Я подняла руку вверх, сжала кулак и сказала Марине:

– Помни клятву!

И Марина ответила:

– Чтоб мы сдохли!

Гаянэ занималась в балетной студии Дворца пионеров Шаумянского района – лучшего Дворца пионеров города Еревана. Это был действительно дворец. Великолепное новое здание из розового туфа с огромными окнами от пола до потолка и хрустальными люстрами. Прямо в огромном фойе был разбит зимний сад с бассейном и фонтаном из камней причудливой формы. В бассейне плавали большие рыбы, блеск люстр отражался в воде. Это было так красиво! Все сверкало и сияло! Мы, дети, мечтали хоть как-то прикоснуться к этому дворцу, но туда было так же трудно попасть, как в Оперный театр. А записаться в какую-нибудь группу или кружок могли только самые талантливые дети Еревана, прошедшие жесточайший отбор, или члены семьи партийной элиты.

Эти везунчики раз в год устраивали отчетный концерт для родителей и друзей – чтобы показать, чему они научились, объяснила нам бабушка Гаянэ. Пока ее внучка готовилась к выступлению, она провела нас с экскурсией. Мы обошли весь Дворец, побывали в кружках шахмат и юных натуралистов, моделирования самолетов и в радиокружке, заглянули в учебные классы – музыкальные, танцевальные, акробатические; где-то разыгрывался и настраивался оркестр, где-то разминались гимнасты. Заглянули даже в костюмерную балетной группы, где мама Гаянэ наносила дочке на лицо макияж.

Мы с Мариной так устали, что готовы были лечь на пол рядом с бассейном с рыбами и так же, как они, беззвучно открывать рот. Мы задыхались, еще не понимая, почему.

Наконец-то настало время концерта. Бабушка Гаянэ провела нас к нашим местам, мы упали в бархатные кресла и приготовились смотреть.

Представление нас потрясло. Оркестр звучал слаженно, дети прекрасно пели и читали стихи, танцы сменяли выступления акробатов и гимнасток с разноцветными лентами.

И вот наступил кульминационный момент! Объявили выступление балетной группы Дворца.

Зазвучала бравурная музыка, и на сцену выпорхнули итальянские крестьяне и крестьянки с тамбуринами в руках. Это была тарантелла. Девочки и мальчики закружились в танце.

Мы с Мариной усиленно вертели головами, но никак не могли определить, которая из танцующих – Гаянэ. Все девочки были на одно лицо. Музыка заводная, ножки балерин стучат по паркету сцены, изящные ручки бьют в тамбурины, мальчики задают ритм хлопками в ладоши, все кружится и несется кувырком! Мы с Мариной притопываем и прихлопываем. Музыка летит к концу! Последний крут и шквал аплодисментов. Все встают – это последний номер программы. Овации, крики «браво». Гаянэ с танцорами отвешивают поклоны на краю сцены…

И вот наступает конец этого длинного дня. Родители Марины – тетя Роза и дядя Миша встречают у выхода из Дворца. Усаживают нас с Мариной на заднее сиденье, долго прощаются с бабушкой Гаянэ, обещают снова встретиться, пригласить в гости, благодарят за прекрасный день. Мы с Мариной сидим почему-то нахмуренные, мрачные, смотрим исподлобья. Дядя Миша наконец-то заводит мотор, а тетя Роза поворачивается к нам с пассажирского сиденья и радостным таким голосом спрашивает:

– Ну что, подружки, как прошел день?

И мы с Мариной, совершенно не сговариваясь, неожиданно, вдруг как зарыдаем! Громко, в один голос, как маленькие, хлюпая носами и размазывая слезы по лицу. И уже не просто рыдаем, а воем.

Родители Марины перепутались:

– Что? Что случилось?

А мы смотрим на них, ревем, широко открыв рты, икая и всхлипывая, и ничего объяснить не можем.

А разве могут объяснить дети, что происходит с ними в десять лет? Что взрослые комплексы приходят из этого счастливого детства и остаются навсегда? Когда какая-то девочка настолько красива, восхитительно талантлива, настолько безупречна, что на ее фоне ты – некрасивая, глупая и никогда не сможешь так танцевать и бить в тамбурин, и никогда у тебя куклы не будут в накрахмаленных платьях, и сама ты не знаешь, почему этого никогда не будет. А не будет, потому что ты – другая. Но в детстве тебе этого не понять, и никто не может объяснить. И ты рыдаешь не от зависти к красивой девочке, нет, – от поражения по всем фронтам.

На следующее утро моя мама – тетя Света – спустилась с нашего третьего этажа на Маринин второй и позвонила в дверь.

Открыла тетя Роза.

– Как Марина? – спросила мама.

– Спит еще. А что?

– Не знаю, чем там их кормили. Мы всю ночь не спали. Вику рвало, марганцовкой желудок промывали.