–– Да. Отпечатков масса, но все старые. Проверяем персонал. На заколке есть волосы. Есть отпечаток следа. Предположительно, мужской. Сейчас снимают, вычищают. Он увел ее отсюда затемно. Чтобы не видел никто. Часа в четыре утра, наверное.

Боровой поморщился. Чуть-чуть опоздали. Ну, след это уже хоть что-то.

–– Редакторша когда ответит?

–– Сказала, как слово скрутит, так и позвонит.

–– От опергурппы никаких новостей? Камеры по пути следования? Проверка друзей? Это… На радио… Эфир послушали?

–– Работают, товарищ майор, – Петренко развел руками. Прошло меньше суток с момента похищения. В анализе информации задействовали всех. Но чудес не бывает. Зазвонил телефон. Петренко посмотрел на дисплей. Или бывает?

–– Петренко слушает.

–– Алтарь!!!

–– Что?

–– "Я во тверди люд мирской речью объединяющий". Это – алтарь! Я – это Аз…

–– Стоп! Спасибо! Я вам верю! – Петренко повернулся к майору, – Алтарь, товарищ майор.

–– Что алтарь?

–– Потащили ее на алтарь! Ну в смысле, слово: "Я во тверди… "

–– А! А? Алтарь?! Чер-р-рт! – Боровой бегом бежал из подвала.

–– Опергруппы, проверяем все церкви. Сколько их в городе? Начинаем с ближайших.

Боровой, Петренко и еще около трех десятков экипажей прочесывали все церкви города. Привлекли даже свободные экипажи ППС. Владислав Федорович как раз ехал в соседний квартал, когда раздался звонок:

–– Товарищ майор, – лейтенант из аналитиков явно волновался. – Товарищ майор, есть одно интересное совпадение: звонок в эфир, один из очень странных звонков, совершался с симкарты, зарегистрированной на Мещерескую Марию Владимировну пятьдесят седьмого года рождения. Но звонил мужчина. У Мещерской есть сын, Мещерский Сергей Викторович. Безработный. Так вот, сын этот уже сутки не появлялся дома. А сама Мещерская, знаете, где подрабатывает? Уборщица в Доме Культуры!

Боровой еще раз чертыхнулся. Ну конечно! У кого есть ключи от всех помещений? У руководства и у уборщицы!

–– Адрес! Адрес этой Мещерской!!!

Машина развернулась на ближайшем светофоре. Боровой с Петренко неслись к Марии Владимировне.

-– Где может быть ваш сын?

–– Я не знаю, – пожилая женщина чуть не плакала. – Он у меня обычный, нормальный. Не преступник! Он книги читает. Старинные.

–– Покажите книги.

–– Вот, смотрите, псалтырь на старославянском. Ему батюшка дал, – Боровой замер, как гончая в стойке.

–– Какой батюшка?

–– Богородицкого храма. Наш храм Сережа не любит. В Богородицкий ездит. Хоть и далеко, но…

Боровой уже не слушал Марию Владимировну. Младший следователь остался снимать показания, а Боровой с Петренко запрыгнули в патрульную машину, и, включив мигалки, понеслись к Богородицкой церкви.

У самого храма сирену выключили и заходили тихо, как обычные прихожане. Петренко тихонько подошел к служителям, аккуратно показал корочки. Церковь, между тем, уже оцепили.

–– Да не может быть у нас похитителей! – служитель не понял, почему к нему обращались тихо. Закричал на весь храм:

–– Отец Михаил! Тут к вам из милиции!

Боровой от досады аж заскрипел зубами. Отметая служителей, понесся за алтарь. Никого. Неужели ошиблись?! Навстречу вышел батюшка. Явно недовольный происходящим.

–– У нас сигнал, – рявкнул Боровой.

–– Какой еще сигнал в доме Божьем?!

Разговор прервали крики снаружи. Вылетели во двор.

–– Снять оцепление, а то я ее сброшу.

Мужчина средних лет стоял на колокольне и держал за шиворот девочку. Школьница в форме болталась в его руках, словно кукла. Боровой, проклиная всех служителей культа, камня и речей объединяющих, несся наверх, на колокольню. Петренко звонил пожарным. Нужны были лестницы, спасательный батут. Пока ехали спасатели, приказал всем работникам свалить под колокольней все возможные коробки, мешки с тряпьем, хоть что-то, чтобы смягчить возможное падение.

-– Вы утратили знание! Вы утратили связь, – лепетал, задыхаясь, мужик с красными глазами. – Вы забыли слово божье, слово, что дает силу, силу над миром.

Боровой поймал момент, когда он отшагнул от окна, чтобы эффектней выступить и бросился на него. Сила слова – это, конечно, мощно, но левый хук тоже никто не отменял.

Фанатик, не ожидавший нападения, медленно осел. Владислав Федорович подхватил девочку на руки и передал стоявшим сзади оперативникам. Достал наручники. Мужик не двигался. Ну вот. Еще выговор объявят. За неправильное ведение переговоров с террористами.

Петренко с майором стояли около кареты скорой помощи. Врачи осматривали девочку, рыдающая мать не выпускала ее из объятий, штатный психолог пыталась понять глубину шока. Успели. Живая. Боровой вдруг почувствовал, что двое суток не спал и сутки не ел.

–– Ты это, редакторше позвони. Скажи, что молодец. Нашли ребенка.

–– А я к ней лучше заеду, – Боровой удивлённо посмотрел на капитана, – а что? Мне ей термокружку отдать надо, – хитро прищурился Петренко.

То, что он собирался сделать было незаконно, аморально и, черт возьми, больно! Потели и дрожали руки, пересохший язык прилип к небу. Ханс Шнайдер наносил рисунок на руку, боясь ошибиться.

Какому чудовищу это пришло в голову? Кто сказал, что должно быть так? Так, а не иначе?

Сейчас, еще один штрих…

Парень сидел в абсолютно пустой комнате и под светом голой лампы выводил на руке татуировку: несколько чуть овальных делений шкалы. У него их было три. Он рисовал четвёртое и пятое.

Никто не помнит, с чего это началось. Нет, эта шкала, напоминавшая родимые пятна, была всегда. Поговаривали, что тысячу лет назад это был отличительный признак одной из семей. Но потом кровь сильно перемешалась и эти пятна стали появляться сначала у всей нации, потом у всего человечества. Доминантный ген избранной расы.

Путем наблюдений и нехитрых умозаключений эта шкалу связали с успешностью человека. С его способностью к самореализации. "Лучи славы". Ее так называли. Считалось, что если твоя шкала три – пять и более делений, то ты будешь успешен на высоких должностях. Пять – семь – добро пожаловать на руководящие позиции. Выше семи – тебе рады сильные мира сего. Поговаривали, что у Рейхканцлера было десять делений.

У Ханса было три. Причем третье было очень бледным. Сначала Ханс не обращал внимания: до двадцати двух лет шкала могла проявляться. В двадцать два делали анализ крови на процентное содержание доминантного гена. Результат этого анализа, по сути, определял твое место в жизни. Это мог быть билет в прекрасное будущее или приговор. Двадцать два Хансу будет в этом году.

Парень продолжал наносить рисунок самодельной машинкой. Процесс был очень болезненный. Его уже тошнило от напряжения. Перед глазами все плыло, и света лампы явно не хватало.

Ханс добросовестно учился, строил карьеру. У него в голове была масса идей, и он с пеной у рта доказывал руководству их жизнеспособность. Он не боялся экспериментов и умел рисковать. Он мог бы заработать для своей компании миллионы. Только дайте. Но нет. Все в совете директоров первым делом смотрели на его шкалу. "Проект интересен, молодой человек, но мы не можем рисковать. А давайте поговорим после того, как вам исполнится двадцать два?"

Двадцать два через три месяца. Шкала не росла. Руководство хмуро и задумчиво посматривало в его сторону. Руководитель его отдела намекал ему, что повышение задерживают, потому что "оно ему не по шкале". Коллеги все реже приглашали выпить. Девушка. Грета. Черт, она просто бросила его! Даже не стала ничего выдумывать. "Я не собираюсь связывать свою жизнь с трехбальником!". Ее слова до сих пор звучали у него в ушах. С трехбальником. Это о нем! Чертова шкала!