С самолета мне хорошо была видна зеленая лента долины реки Инн и нанизанные на нее, как бусины, дома пастельного цвета, зажатые горами. Безусловно, вид зачаровывал, хотя воспоминания о годах, проведенных здесь, были неоднозначны. Самолет опускался все ниже, я заставила себя отвлечься от детских воспоминаний и того, что слышала от отца, и принялась составлять список того, что предстояло разузнать. Самое главное, нужно было пролить свет на судьбу моих прабабушки и прадедушки, Софии и Самуила Шиндлер.

На следующий день я углубилась в содержимое тонкой бежевой картонной папки, обнаруженной среди документов, вывезенных из дома Курта. В папке лежали ветхие, обтрепанные по краям листы; были и испачканные, оборванные, неполные: они ведь прошли через множество рук. Даты середины XIX века указывали, что это, пожалуй, самые старые из доставшихся мне оригиналов. Они написаны красивым, но уже еле видным почерком. Тогда я еще точно не знала, что это такое, но имена Софии и Самуила прочесть все же смогла. Я, если можно так выразиться, села им на хвост.

Поначалу чтение вызывало одну только досаду. С тех пор, когда девочкой-подростком я осторожно делала первые шаги в немецком языке, я выучилась говорить на нем бегло, но слова, на которые я смотрела теперь, не значили для меня ровным счетом ничего. Начертание многих букв было совершенно непривычным – S напоминала P, а H походила на S. Вместо двойных согласных стояло по одной, а вторую обозначала горизонтальная черта, поставленная над буквой. Я понимала разве что одно слово из двадцати. Пришлось обращаться к одному из своих инсбрукских друзей-историков, Михаэлю Гуггенбергу, и он помог мне расшифровать текст, написанный готическим курсивом (Kurrentschrift), которому больше ста лет обучали в школах Германии и Австрии.

Однажды в воскресенье Михаэль вместе со мной склонился над ветхими листами, как будто обучая чтению маленькую девочку. Дело продвигалось медленно, но неделя шла за неделей, и слова становились все понятнее, а потом мне и вовсе начали нравиться черные кружочки и палочки.

Вместе со шрифтом из тени стали выходить и мои предки. Рождение Софии Шиндлер (девичья фамилия Дубски) 27 февраля 1857 года подтверждалось изрядно потертым свидетельством, выданным Римско-католической церковью в Будвайзе. Сам этот документ назывался метрикой (matrik), и выдавали ее «евреям, проживающим в городе Гратцен». Так по-немецки назывался городок на границе Богемии и Австрии, в наши дни носящий чешское имя Нове-Гради. Вероятно, соответствующие данные были получены из синагоги, где зарегистрировали рождение девочки.

Еще одного весьма любопытного документа – Taufschein, или свидетельства о крещении, – у еврейского ребенка, казалось бы, вовсе не должно быть. Чтобы хоть как-то приспособить его к ситуации, слово «крещение» (Tauf) вычеркнули в шести местах, а в названии заменили словом «рождение» (Geburt). И это была не единственная странность. Понятно, что пол Софии был женским, однако вычеркнутое слово Taufpathen («крестные родители») почему-то заменили термином Beschneidungs Zeugen («свидетели обрезания»). Точно ли это ошибка малограмотного чиновника? Мохелом (Beschneider), то есть лицом, совершившим обрезание, был записан не кто иной, как книготорговец Исаак Дубски.

Я отправила копию свидетельства одному архивисту в Чехию, и он объяснил мне, что выдача такого рода документов, вроде бы странных, была обычным делом; наверное, он потребовался Софии для заключения брака или каких-то других официальных целей. Важно, что им подтверждалось место ее рождения: Нидерталь, небольшой поселок в районе Каплиц (ныне Каплице в Чехии), прямо на границе Богемии и Австрии. Разглядывая эти места на карте, я поняла, что моя прабабушка появилась на свет в холмистой Богемии, расположенной южнее Праги.

Сейчас земли бывшего Королевства Богемия представляют собой западную часть Чешской Республики. Когда София появилась на свет, королевство управлялось из Вены кайзером – императором из рода Габсбургов, а населяли его представители нескольких национальностей из множества больших и маленьких, составлявших 36-миллионное население империи Габсбургов (численность по переписи 1851 года). Сердцем страны была Австрия, но власть империи распространялась (по крайней мере, в теории) на Венгрию, отдельные районы современных Польши, Украины, Балкан, немалую часть современной Северной Италии и побережье Адриатики вплоть до Греции.

Но больше всего меня заинтересовали средние колонки в свидетельстве Софии. Я как будто вернулась на два поколения назад. Отцом был записан Элиас Дубски, сын Соломона Дубски. Мой прапрадед владел в Нидертале домом № 29 и держал там лавочку, где торговал бренди. Он продолжил семейную традицию: его отец Соломон Дубски тоже был домовладельцем и винокуром (Brandtwein), только в соседнем городке Хлумец. Итак, я происхожу из длинной череды винокуров и владельцев питейных заведений, которые в первой половине девятнадцатого столетия расселялись по Южной Богемии.

Я обнаружила, что жизнь евреев в империи Габсбургов была очень непроста и ограничивалась множеством запретов. Евреи вынуждены были подчиняться законам, направленным на сокращение и собственно численности их национальности, и круга допустимых для них видов коммерческой деятельности, – так, евреям не разрешалось вступать в гильдии; жениться мог только старший в семье сын, да и то по достижении определенного возраста; а чтобы поселиться в каком-нибудь городе, требовалось особое разрешение.

Мне стало очевидно, что не просто так евреи Центральной и Восточной Европы занимались именно винокурением и содержанием питейных заведений. До 1860-х годов это были одни из немногих разрешенных им занятий, и понятно, почему продажей алкоголя в Богемии заправляли евреи, а искусство его производства передавалось из поколения в поколение. Рецепты хранились в семьях под строгим секретом – то были и разнообразные водки (их делали из богатых крахмалом культур, например ржи или картофеля), и бренди (из винограда или других плодово-ягодных культур), и прозрачные крепкие напитки с запахом и вкусом трав и фруктов, которые в Германии называют шнапсом (Schnapps).

Кроме того, питейные заведения ставили евреев в самый центр жизни маленьких городков. Именно в кабачках люди встречались, узнавали новости, судачили, спорили, становились друзьями, заключали сделки и даже, бывало, поступали на военную службу. Евреи контролировали производство, поставку и сбыт алкоголя, и неудивительно, что со временем они стали играть большую, хотя и неоднозначную роль в обществе, что отразилось в следующей песне:

Это весьма стереотипное представление о религиозном еврее и пьющем нееврее (гое), который не в силах устоять при виде бутылки. Иногда вместо davenen («молиться») поют lernen («учиться»), но суть не меняется: один умерен и серьезен, другой несдержан и бесшабашен. Смотрел ли еврей свысока на посетителя нееврейской национальности, когда наливал ему очередной стакан? Недолюбливал ли гой еврея за ту огромную власть, которую последний взял над ним?

Я как следует поразмыслила о том, что узнала из свидетельства Софии, и все начало вставать на свои места. Вспомнилось, как девочкой я ездила вместе с Куртом на сельскохозяйственно-алкогольные ярмарки, которые проводились в Австрии и Англии; мы разгуливали между прилавками, он пробовал то одно, то другое и заводил с продавцами разговоры, что мог бы помочь им прорваться на новые рынки. Чтобы войти в доверие, он рассказывал историю своей семьи. Тогда я и представления не имела, что по линии прабабушки принадлежу к династии винокуров, занимавшихся своим делом еще с середины XVIII века.