Ситуация с единым органом, координирующим работу всех специальных служб, занимающихся разведкой и контрразведкой, была сложной с самого момента возникновения этой идеи в период Великой войны. Причиной этому была старая как мир, но со временем не утрачивающая остроты вражда основанная на борьбе за соответствующее финансирование. Борьба шла между разведчиками и контрразведчиками, между теми, кто работает за рубежом, и теми, кто работает внутри страны. Даже старожилы любого из ведомств и служб не могли вспомнить точно, когда вспыхнула эта вражда. Но всем было ясно, что она была, есть и будет всегда и никуда от нее не деться. Сам Мюллер считал, что все началось с момента перед франко-прусской войной, когда Штибер создал отдельную, не зависящую от прежних структур разведку. Которую потом подмяли под себя военные. Создание же Reichsnachrichtenshauptamt (Главного управления имперской разведки) эту борьбу только обострило. Возможно, стоило пойти каким-то другим путем, чем создание после неудач абвера в России независимого надминистерского органа, призванного координировать, анализировать и оценивать данные всех разведслужб. Но Вильгельм Третий всегда предпочитал простые и прямолинейные решения. При всех его симпатиях к военным, катастрофический провал военной разведки, причем не только в политической области, но и в военной, он простить не смог. Еще бы, даже про новые русские броневики разведчики ничего не знали. А в результате последовал катастрофический разгром «Варшавской добровольческой бригады». Причем сопровождавшийся такими утечками документов к русским, что дело едва не дошло до войны. А если учесть, что каждое из ведомств, занимавшихся внешней безопасностью, имело свои данные и свой взгляд на сложившуюся ситуацию… Сложить же их вместе и проанализировать никому не пришло в голову.
Если знать это, причины создания РНХА не вызывают никаких вопросов. Как не вызывает никаких вопросов и то, почему новый департамент, который создавался откомандированием сотрудников всех специальных служб, стал не только объектом межведомственной бюрократической войны, но и всеобщей почти не скрываемой ненависти. Тем более учитывая, что таким путем любая организация обязательно избавляется от самых неудобных сотрудников. Не всегда самых плохих, надо заметить. Гораздо чаще от тех, кто не смог вписаться в сложившийся коллектив или задает неудобные для начальства вопросы.
Иногда Генрих Мюллер, во время создания РНХА служивший в полиции Баварского королевства и считавшийся первым кандидатом на пост полицай-президента Баварии, а в будущем и всей Германии, жалел о своем решении согласиться на пост главы нового департамента. На этом посту он заработал прозвище «Папаша» и стойкую неприязнь глав Абвера, архивного департамента Министерства Иностранных Дел, отдела внешних сношений Канцелярии Его Величества Кайзера и всех департаментов международных полицейских расследований входящих в Рейх королевств и герцогств. Впрочем, к этому он уже привык. Как привык и к бюрократическим уловкам, добыванию утаиваемых данных его собственными секретными агентами в своих же министерствах, постоянным шепоткам за спиной на всех приемах во дворце. Даже явное благоволение Вильгельма Четвертого, считавшего Генриха одним из лучших профессионалов, доставшихся ему от отца, не могло переломить эту тенденцию. Впрочем, в обычное время Мюллер на все это обращал внимания не больше, чем на писк комара. Но не в то время, когда со всех сторон все явственнее и явственнее проступают признаки нового кризиса, который обещает быть опаснее «военной тревоги сорок первого». Опаснее и страшнее, потому что теперь в арсеналах империй имеются дальнобойные ракеты с атомными боевыми частями, способные за полчаса уничтожить город на другой стороне Атлантики. И проигрыш войны сейчас может означать не просто поражение, а полное уничтожение государства. Еще Великая Война и судьбы бывшей Австро-Венгрии и Франции показали, чем может обернуться для страны неправильная оценка разведывательных данных. А в нынешних условиях это может быть, по мнению Мюллера, страшнее в сотни раз. Именно поэтому необходимо наладить нормальную совместную работу всех специальных служб Империи. Первым шагом в этом направлении и должны были стать две сегодняшние встречи — Мюллера и Руге, а также заместителя Мюллера полковника Гелена с главой архивного департамента МИДа Целлариусом.
— Добрый день, Генрих, — на правах хозяина первым поздоровался Руге. — Я позволил себе сделать заказ, если в не возражаете.
— Добрый день, Фридрих, — здороваясь с адмиралом, Мюллер неожиданно подумал, что во главе специальных учреждений рейха стало очень много говорящих на хохдойч[1] с акцентом. Он — баварец, начальник абвера и его собеседника в том числе, генерал Эрвин Лахузен фон Вивремонт — австрияк, военный министр Кай-Уве фон Хассель родом из Восточной Африки, начальник Генштаба генерал Буркхард Мюллер-Гильтебрандт — из Лотарингии, а «дипломат» Целлариус вообще родился подданным кайзера Российского. Впрочем, мысль эта, промелькнув, скрылась где-то в глубине. — Полагаюсь на ваш вкус, Фридрих, — не стал тянуть он с ответом.
Пока официант расставлял приборы и блюда, собеседники обсуждали погоду. Вспомнили и новую посмертную выставку акварелей ставшего вдруг популярным художника-импрессиониста и архитектора, скончавшегося девять лет назад. Генрих в принципе не интересовался такими мелочами. Но раз уж завел разговор, приходилось соответствовать. Тем более, что пара неплохих картин этого художника на военную тему висели в коридоре главного здания его департамента.
— Признайте же, что акварели Адольфа выполнены более зрелой манере…, - похоже, Руге, не так давно назначенный на должность пытался таким образом «прокачать», как говорили в РНХА, своего собеседника.
— Поверьте, Фридрих, даже такой дилетант в живописи, как я, — не стал увиливать от неожиданной темы Мюллер, — заметит, что акварели герра Гитлера хороши. Но не более того. Выполнены, я полагаю, более профессионально, особенно поздние. Но в них нет той искренности и экспрессии, как в его фронтовых картинах. Вспомните знаменитую «После боя». Взгляд солдата, сидящего на краю забитого трупами окопа… Такое не придумаешь и впечатление от этого запоминается на всю жизнь.
— Может быть, вы и правы, Генрих, — неожиданно согласился адмирал. Отпустил закончившего сервировать стол официанта, предупредив, чтобы без вызова не беспокоили. И сразу преобразился из вальяжного бюргера на отдыхе в собранного капитана боевого корабля на мостике перед боем. Чему Мюллер нисколько не удивился. Он-то знал, что «кабинетный историк и теоретик» Руге начинал службу в колониях на колониальной канонерке, успел поучаствовать со своим корабликом в Тихоокеанском конфликте и поработать вместе с адмиралом Канарисом в военно-морской разведке.
— Я думаю, мы обойдемся без тостов, — поднимая рюмку со шнапсом, предложил Руге. Выпили. Быстро, по-солдатски зажевали. — И без предисловий, — откладывая вилку, добавил адмирал.
— Мне, как крестьянину, — хитро улыбнулся Мюллер, — такой подход нравится. Поэтому сразу начну с претензий. Скажите-ка мне, герр Руге, почему ваша служба скрывает важную информацию от моих мальчиков?
— Какие? — совершенно искренне удивился Руге.
— Например, участие ваших людей в военном перевороте в Чили. О чем мы узнали постфактум[2] и из других источников. Или о разоблачении штатовского агента в бурской резидентуре.
— Задержка вызвана всего лишь необходимостью внутреннего расследования, — тут же возразил Руге.
— Ха-ха-ха, — плебейски хохотнул Мюллер. — Коллега, давайте все же разговаривать честно. Я знаю, что вы знаете, что я знаю…
— Тем более, о чем может быть разговор. Не об этих же пустяках? — наигранно удивился Руге.
— Разговор о доверии, — ответил Мюллер.
— Доверять нельзя никому, — отбрил его Руге, осклабившись.
— Да, в наши дни доверять нельзя никому, — согласился Генрих. И добавил, улыбнувшись. — Мне — можно…
Еще пару минут они препирались на темы доверия-недоверия и прочих моральных и бюрократических моментах взаимной нелюбви двух служб. Потом дружно вспомнили про горячее, открыли накрытые крышками тарелки… и на время приостановили словесную баталию. Процесс наслаждения настоящим, великолепно приготовленным айсбайном[3], прерывался всего пару раз на поглощение рюмок шнапса под традиционное короткое «прозит»[4]. Покончив с блюдом, адмирал вежливо подождал, пока генерал отложит столовые приборы и продолжил разговор.
