Иду куда глаза глядят, оказываюсь перед огромной мечетью; останавливаюсь перед монументальным мавританским зодчеством. Если у мечетей и церквей свои архитектурные законы, то нет никаких правил при строительстве еврейского молитвенного дома; для обращения к Богу может сгодиться любая чистая комната. И даже под открытыми небесами Всевышний услышит тебя… Миную центральную улицу, дальше старые кварталы, на окраине города бедные хлипкие строения, которые вряд ли защищают от холода и жары.

Ничего мне не грозит в городе, куда съезжаются самые даровитые люди Испании. Надеюсь, что от бедности я застрахован знанием медицины, а от одиночества тем, что непременно встречу подобного себе восторженного поэта, и, конечно, не обойдёт меня и любовь. А пока хожу по ночному городу и вспоминаю стихи ибн Гвироля – своего воображаемого друга и единомышленника. Никто так проникновенно не писал о завораживающей луне, тихих шорохах, обострённых ночью запахах цветов.

Город с великолепными дворцами, мечетями, садами неотделим от истории. Представляю время, когда римляне во втором веке до нового летоисчисления одержали верх над местным населением – финикийцами. Здесь на плодородных землях люди селились ещё в древности. В начале восьмого века город был завоёван арабами. Сейчас находится под управлением просвещённых правителей, которые назначают образованных евреев на видные государственные должности, берут в советники, казначеи. При этом мы не забываем о недавнем погроме: при исламском правлении в Гранаде мусульмане убили около трёх тысяч евреев. Нельзя забывать о том, что мы живём в чужой стране и всякое возвышение может вызвать недовольство толпы. Тогда в Гранаде первыми министрами были назначены два иудея: поэт, раввин, глава еврейской общины – Шмуэль ха-Нагид и его сын Иосиф. Они брали единоверцев на главные государственные посты и даже не скрывали своих предпочтений. Погром был спровоцирован слухами о том, что евреи вынашивают планы превратить мусульманские города в иудейское королевство. Мы, бессильное меньшинство, должны сделать вывод: не злить толпу; чем более высокие должности станем занимать, тем больше зависти и ненависти вызовем у мусульманского и христианского простонародья. Ну да, бесчинства толпы, сопровождающиеся еврейскими погромами, существуют с давних времён. О страшной резне в Александрии в начале нового летоисчисления оставил свидетельство философ и историк Филон Александрийский, или иначе его называют Филон Иудей. Поначалу со стороны языческого населения мои единоверцы в Александрии не встречали препятствий; синагоги наравне с языческими храмами обладали правом убежища. Нужно ли искать причину ненависти – она всегда одна и та же: зависть, кровожадность и жажда власти. В четвёртом веке христиане разгромили и сожгли знаменитую Александрийскую библиотеку, в которой были древние свитки античного мира начиная c седьмого века до нового летоисчисления. Агрессия, жажда крови новообращённой толпы сопровождалась резнёй иудеев, что не соответствует миролюбию её учителя, говорившего: «Если тебя ударят по одной щеке – подставь другую». Первых христиан в Риме скармливали голодным львам в цирке, однако, когда носители креста обрели силу, они стали убивать инаковерующих. Вот и сейчас во время Крестовых походов воины Христа, проповедующего любовь, собрали в синагоге евреев Иерусалима и сожгли. Тут уж невольно сравниваешь веру в разум язычников и фанатичность, кровожадность христиан.

Поздно вечером, когда бродил по улицам Кордовы, наслаждаясь запахами апельсиновых и лимонных деревьев, услыхал из одного внутреннего дворика возгласы на иврите. Вошёл и тут же был приглашён к столу, уставленному кувшинами с вином. Поэты – братья по духу – призывали «залить огонь молодых сердец виноградной кровью бокалов», они с ходу стали обращаться ко мне в стихах, и я без труда рифмовал ответы. Все разом в мою честь подняли кубки и провозгласили напутствие мудреца Авиценны:

Я тут же подхватил слова провидца:

Все говорили стихами и ни слова прозой, должно быть, то обычная форма общения, выражения чувств, передачи сведений. Здесь, в Андалузии, как нигде в другом месте, расцвела еврейская поэтическая жизнь. Один из присутствующих прочитал стихотворение Моше ибн Эзры из «Книги ожерелья»:

Под утро казалось, будто никогда не расставался с нечаянно встреченными единомышленниками. В следующий вечер меня приняли как старого знакомого, и я снова сидел в компании себе подобных, слагающих гимны вину, любви, дружбе, красоте природы. Должно быть, мои новые друзья не только говорят, но и думают стихами.

Из ночи в ночь мы всё так же сочиняем восторженные оды кувшину с вином, красоте женщин, хвалу друзьям и почитателям. Я чувствую себя на равных, более того, вдохновение среди коллег по перу рождает надежду на успех, и если не на славу, то на приговорённость к призванию. Вспомнилось четверостишье из стихотворения ибн Гвироля:

Я быстро усвоил проникшую из арабской поэзии манеру писать стихи о любовной страсти. Девушка – предмет вожделения – лань, газель, которую хочет заарканить влюблённый охотник. Она – преследуемая, и она же – хозяйка отношений, ибо в её власти освободить очарованного ею от снедающей страсти. Хоть глубокие душевные переживания любви при этом не предполагаются, однако одержимый влечением юноша, впрочем, может быть не только юноша, на грани безумия. Она – объект желания – и солнце, и луна, и свет, и тьма; она воскресает и убивает. «Слёзы влюблённого обильней дождей»; разлука с газелью грозит смертью. Одним словом – караул! С одной стороны, меня занимает общепризнанная тема любовного томления, вина и радостей жизни; с другой – образцом служат стихи ибн Гвироля о бренности бытия, скоротечности наших дней и необходимости найти высший смысл пребывания в этом мире.

Не стоило большого труда усвоить правила написания стихов восхвалений, в которых нужно перечислить достоинства человека, будь то знакомый или просто заказчик, который заплатит в зависимости от того, насколько наделю его воображаемыми добродетелями. То есть если он не умён, не щедр и не пользуется уважением, значит, нужно придумать что-нибудь замечательное о нём. Не зря же стихи восхваления пишутся на заказ и за них платят деньги. Завершают подобные вирши добрыми напутствиями и надеждой на благосклонность к пишущему их. Хвалебные и дружеские оды, даже если они не отражают достоинства адресата, побуждают того соответствовать написанному – быть лучше, добрее. Однако настоящее вдохновение приходит, когда пишешь не за деньги, а по побуждению души; тут уж и впрямь звучат искренние, неподдельные чувства. Не чужд мне и обличительный пафос в отношении самодовольных, ограниченных соплеменников.