Итак, на взгляд современного человека, все это выглядит довольно странно: мы видим цензоров, высоко оценивающих стиль и литературные достоинства книги, вместо того чтобы вырезать из нее крамолу, короля, распространяющего на нее свою милость, и гильдию книготорговцев, которая делит эту милость и продает по частям, как некое имущество. Что в действительности происходит? Чтобы разгадать эту головоломку, нужно воспринимать книгу XVIII века так же, как некоторые банки с джемом или коробки с печеньем в Англии, которые привлекают внимание иностранцев тем, что произведены «для особого пользования Ее Величества Королевы». Книги были ценной продукцией, они имели высочайшую апробацию, выдавая которую цензоры ручались за высокое качество текста. Цензура не сводилась к уничтожению крамолы. Она была позитивной и являлась королевским одобрением книги и официальным приглашением прочесть ее. Ключевым понятием в этой системе является «привилегия». Привилегии вообще были организующим принципом в эпоху Старого режима, не только во Франции, но и во всей Европе. Закон не распространялся на всех в равной мере, ведь предполагалось, что все люди рождены неравными – и в этом нет ничего плохого, так как иерархия была определена Богом и является частью природы. Идея равенства перед законом не приходила в голову большинству европейцев, за исключением нескольких философов. Закон был особым распоряжением, выдаваемым конкретным людям или группам лиц согласно традиции и по соизволению короля. И подобно тому как привилегии даровались знатным людям из хороших семей, их получали и высококачественные книги. Более того, в издательском деле привилегии действовали на трех уровнях: привилегия была у книги (современная идея авторского права еще не существовала нигде, кроме Англии), у книготорговца (он обладал эксклюзивным правом продавать книги как член гильдии) и у гильдии (она имела определенные права, например освобождение от большинства налогов). Короче говоря, монархия Бурбонов выработала сложную схему управления силой печатного слова. Как продукт системы, обсуждаемая в этой главе книга служит лицом целого режима. С точки зрения цензора Таковы были официальные условия книгопечатания при Старом режиме. Как выглядела эта система за внешней поверхностью титульных страниц с напечатанными на них текстами привилегий, то есть с точки зрения самих цензоров? К счастью, подборка рукописей в Национальной библиотеке Франции изобилует информацией о том, как цензоры выполняли свою работу в 1750‐е и 1760‐е годы. Тысячи их писем и рапортов главному директору Управления книготорговли (Direction de la librairie) К. Г. де Ламуаньону де Мальзербу описывают их методы работы и, что особенно интересно, причины, по которым они удовлетворяли запрос на привилегию или отказывали в ней20. Как и в тайной переписке с Мальзербом, в рапортах книги рассматриваются с откровенностью, немыслимой в официальных оценках. Иногда цензоры просто, на всякий случай, убеждались, что в рукописи нет ничего, оскорбляющего религию, мораль или государство, – это были основные критерии, которыми они должны были руководствоваться. Но многие положительно отзывались о стиле и содержании, даже если их отзыв состоял всего из пары строк. Вот, например, типичная рекомендация к привилегии: «Я изучил, по приказу господина канцлера, „Письма г-на де Ларивьера“, Lettres de M. de la Rivière. На мой взгляд, книга хорошо написана и полна разумных и поучительных рассуждений»21. Когда цензорам нравился текст, они засыпали его похвалами. Один из них дал тщательный отчет обо всех качествах, которые оправдывали выдачу привилегии книге о Британских островах: безупречное расположение материала, великолепное историческое повествование, точнейшая география, все то, что нужно, чтобы удовлетворить любопытство читателя22. Другой цензор хвалил книгу по этике в основном за эстетические качества. Хотя автору недоставало величественности слога, текст был прост и ясен, расцвечен забавными случаями и написан так, чтобы удерживать внимание читателя, убеждая его в преимуществах добродетели23. Некоторые одобрительные рапорты доходят до того, что напоминают рецензии24. Один цензор увлекся похвалами книге о путешествиях, но потом остановил себя и решил отправить краткий отзыв, «дабы не впасть в журналистику»25.
Литературные соображения особенно заметны в негативных отзывах, от которых скорее можно было бы ожидать сосредоточенного выискивания крамолы. Один из цензоров осудил «легкомысленный и шутливый тон» трактата о космологии26. Другой не высказал теологических возражений против биографии пророка Мухаммеда, но нашел ее поверхностной, а проведенные исследования недостаточными27. Третий отказался рекомендовать учебник по математике, потому что задачи не излагались там в должной мере подробно, а также не для всех величин приводились вторые и третьи степени. Четвертый отверг юридический трактат на том основании, что там обнаружились терминологические неточности, неправильные датировки документов, неверные истолкования основных принципов и множество орфографических ошибок28. Оценка военных кампаний Фридриха II29 вызвала негодование пятого цензора не из‐за неподобающей оценки международной политики Франции, а так как это была «компиляция, составленная без всякого вкуса и ума»30. А шестой отказался одобрить труд, защищающий ортодоксальную религию от нападок вольнодумцев, в первую очередь, из‐за небрежности автора: Это вообще не книга. Невозможно понять ход мысли автора, пока не дочитаешь до конца. Сначала продвигается в одном направлении, а потом возвращается назад. Его аргументы слабы и поверхностны. Когда он пытается придать живость слогу, то становится просто нахальным… Стараясь ввернуть красивую фразу, он часто производит нелепое впечатление31. Разумеется, в рапортах содержится множество комментариев, осуждающих новые идеи. Безусловно, цензоры защищали церковь и короля. Но они работали, исходя из того, что апробация – это положительный отзыв о книге, а привилегии подразумевают поддержку короны. Цензоры выражали свое мнение как образованные люди, желающие защитить «честь французской литературы», как сказал один из них32. Они часто принимали надменный тон, жестко критикуя сочинения, не соответствовавшие стандартам, которые могли быть установлены еще в Великий век, Grand Siècle33. Один из цензоров был не менее резок, чем Никола Буало, самый въедливый критик XVII века, отвергая альманах, где не было ничего предосудительного, кроме языка: «Такой стиль непростителен»34. Другой не принял сентиментальный роман потому, что тот был «плохо написан»35. Третий осудил перевод английского романа только потому, что нашел его скучным: Я обнаружил только унылое морализаторство вперемежку с мелкими приключениями, плоскими шутками, невнятными описаниями и тривиальными рассуждениями… Такая работа не заслуживает официальной апробации36. вернутьсяBibliothèque nationale de France, ms. fr. 22137–22152. Из этих обширных реестров первые три содержат jugements, предоставленные цензорами Мальзербу и собранные под их именами. Остальные двенадцать представляют собой набор документов разных типов, в том числе многие jugements. При всей своей детальности, документы охватывают только период с 1750 по 1763 год, когда Мальзерб был директором по книжной торговле. Друг и покровитель нескольких просветителей, он был известен гибкостью и толерантностью и был вынужден постоянно защищать власть государства от попыток церкви, университетов и парламентов вмешаться в надзор за книготорговлей. Преемник Мальзерба, Антуан де Сартин (1763–1774), в целом продолжал его либеральную политику, но при более поздних директорах были периоды репрессий, особенно при Ле Камю де Невиле (1776–1784). Следующие наблюдения ограничены директорством Мальзерба, хотя я обращался ко всему материалу из обширной коллекции Аниссона-Дюперона и старался прочесть все документы за 1769–1789 годы. Полный обзор этой коллекции см.: Inventaire de la Collection Anisson sur l’histoire de l’imprimerie et la librairie principalement à Paris (manuscrits français 22061–22193), 2 vols. (Paris, 1900). Среди исследований цензуры во Франции XVIII века, на мой взгляд, лучшим является: Raymond Birn, Royal Censorship in Eighteenth-Century France (Stanford, 2012). Другая работа (Nicole Herrmann-Mascard, La Censure des livres à Paris à la fin de l’Ancien Régime, 1750–1789 (Paris, 1968)) заимствует многое из сенсационной работы J.-P. Belin, Le Commerce des livres prohibés à Paris de 1750 à 1789 (Paris, 1913). Но немало ценного можно найти в более современных работах, в особенности William Hanley, The Policing of Thought in Eighteenth-Century France // Studies on Voltaire and the Eighteenth Century 183 (1980), 265–93; Barbara Negroni, Lectures interdites: Le travail des censeurs au XXVIIIe siècle, 1723–1774 (Paris, 1995); Georges Minois, Censure et culture sous l’Ancien Régime (Paris, 1995); и Edoardo Tortarola, Invenzione della libertà di stampa: Censura e scrittori nel Settecento (Rome, 2011). Есть две публикации, связанные с моими собственными исследованиями бумаг из Управления книготорговли: Reading, Writing, and Publishing in Eighteenth-Century France: A Case Study in the Sociology of Literature // Daedalus (Winter 1971), 214–56; Censorship, a Comparative View: France, 1789 – East Germany, 1989 // Historical Change and Human Rights: The Oxford Amnesty Lectures 1994 (New York, 1994), 101–30. вернутьсяAbbé Geinos, Nov. 24, 1750, Bibliothèque nationale de France, ms. fr. 22137, document no. 103. вернутьсяLagrange de Chécieux, Sept. 6, 1759, ms. fr. 22138, no. 2. вернутьсяSimon, May 2, 1752, ms. fr. 22139, no. 113. «Этой рукописи, предваренной вводным словом, недостает величественного и пышного стиля, которого можно было бы ожидать от такой темы. Но, несмотря на свою простоту, написана она внятно и может убедительно доказать, что добродетели, которые в ней обсуждают, могут принести преимущества и способствовать совершенствованию всех людей. В целом она полна интересных исторических замечаний, соответствующих рассматриваемым добродетелям, и забавных случаев, которые могут развлечь читателя, наставляя его поучительными максимами. Не найдя в рукописи ничего, что могло бы помешать ее изданию, я думаю, что должен ее одобрить». вернутьсяНапример, de Mareille, May 4, 1752, ms. fr. 22138, no. 111, на Vie de Grotius. вернутьсяLagrange de Chécieux, Nov. 6, 1757, ms. fr. 22152, no. 190. вернутьсяНедатированное сообщение Дегинье (ms. fr. 22137, no. 135). вернутьсяLe Blond, Oct. 2, 1752, ms. fr. 22138, no. 38. В похожем недатированном сообщении де Парсьё отказывает математическому трактату за «мешанину из огромного количества задач, в которой невозможно найти никакого порядка или метода… Автор обращается с задачами, как рабочий из Лимузина со штукатуркой… С начала [рукописи] до ее конца невозможно ничего усвоить, но было бы еще хуже, если бы это случилось. У нас и так довольно книг, которые плохо учат». Ms. fr. 22139, no. 3. вернутьсяНеподписанное и недатированное сообщение (ms. fr. 22140, no. 12). вернутьсяФридрих II Великий, король Пруссии в 1740–1786 годах, полководец, прославившийся победами над Австрией, а также над Саксонией и Францией в Семилетней войне. Инициатор и участник 1 раздела Польши (Речи Посполитой) между Австрией, Россией и Пруссией в 1772 году. При Фридрихе Великом значительно увеличилась территория прусско-бранденбургского государства. – Прим. ред. вернутьсяDelaville, Nov. 23, 1757, ms. fr. 22138, no. 19. «Это компиляция, составленая без ума и вкуса… Я нахожу работу отвратительной по форме и содержанию». вернутьсяFoucher, Jan. 17, 1754, ms. fr. 22137, no. 94. вернутьсяRémond de St. Albine, April 29, 1751, ms. fr. 22138, no. 78, где описывается отказ в апробации пьесы: «Содержание этой пьесы слишком банально, и этот недостаток автор не пытается компенсировать остроумием диалогов. В целом в сочинении не выдержан стиль, а автор даже допускает несколько грамматических ошибок. Огромное количество неверных рифм повсюду в тексте пьесы особенно оскорбит любого читателя с тонким вкусом. Я не вижу других причин для запрета печати этой пьесы, кроме урона, который наносит чести французской литературы невероятное изобилие произведений, не стоящих внимания читателя». вернутьсяТак после Вольтера стали называть эпоху правления Людовика XIV (1643–1715), когда творили основные авторы французского классицизма – трагики Жан Расин и Пьер Корнель, комедиограф Жан-Батист Мольер, поэт Никола Буало. Это было время расцвета французского театра, связанного также с творчеством композитора Ж.-Б. Люлли. Тогда же писали философы Блез Паскаль и Жан де Лабрюйер, тоже оказавшие влияние на литературный стиль. – Прим. ред. вернутьсяGuiroy, July 24, 1753, ms. fr. 22137, no. 136. Неподписанное и недатированное сообщение об отказе в апробации антиянсенистской работы было столь же прямолинейным. Ее содержание было полностью приемлемым, но «вся работа содержит огромное количество невнятностей, излишнего многословия, правильные аргументы подаются крайне неубедительно, а некоторые фразы просто не имеют отношения к французскому языку». Ms. fr. 22140, no. 17. вернутьсяНеподписанное сообщение: Simon, ms. fr. 22139, no. 107. «Этот роман плохо написан, содержит стилистические ошибки, большинство понятий использованы некорректно и даже не по-французски. Эта небольшая история лишена какого-либо правдоподобия, и пустые приключения, которые она описывает, недостаточно интересны, чтобы развлечь читателя. Не найдя ни малейшей пользы или наставления обществу, я нахожу своим долгом отказать ей в одобрении». вернутьсяDe Bougainville, Aug. 26, 1751, ms. fr. 22137, no. 33. |
