— О чём ты хотела поговорить, Жлика?

— Что-то серьёзное намечается в курятнике, Лэд, — полушёпотом произнесла она и эхо... из-за которого галлюцинирует в храмах...

— Чего вообще серьёзного может намечаться в курятнике?

— Какое-то новое радикально настроенное движение. Вчера утром в поле обнаружили двух убитых коров. Им перерезали горло. Фродесс свалил всё на злых духов коров-агрессоров, но...

— Коровы сторожевые? — деловито спросил я.

— Что?.. Нет! — ответила обескураженная Авужлика, я умно кивнул. — Сегодня были новые жертвы: несколько обезглавленных свиней, причём их головы я нашла в курятнике. Важно отметить, что в день гибели Григхен там произошла перепалка, в которой погибло по меньшей мере четырнадцать кур. Думаю, происходит борьба за власть. Кто-то истово не хотел, чтобы наследство Споквейга досталось Юзенхен и попытался устроить кровавый переворот. И вот, буквально полчаса назад, я наткнулась на труп двоюродной сестры своей замечательной подруги госпожи Кьюлиссии. А ещё госпожа Юзенхен куда-то запропастилась... Не нравится мне всё это, Лэд.

— Да что за куры такие?..

— Тихо! Ты слышишь?

Авужлика насторожилась. В погребальнице было темно и тихо. Сама погребальная представляла из себя несколько залов, соединенных между собой проходами. В зале, где мы находились, у стен стояли статуи в виде косматых мужиков с факелами в руках. Один из этих факелов был зажжён, он тускло освещал широкое помещение, наполняя его запахом жжёной пыли. Тут находились усыпальницы, полки с урнами, могилы, несколько коробов с фруктами, бочки с вином и ящики с продуктами. Погребальная была по совместительству погребом.

Вдруг я услышал шорох за кучей ящиков. Авужлика обошла лотки в направлении к источнику шума. Я сделал пару опасливых шажочков за ней. Из-за её спины я увидел, как маленькая курица пятится к стене.

— Ах ты маленькая паршивка, — грозно пискнула Авужлика, взяла колун, припрятанный промеж ящиков, и побежала к подслушивавшей нас курице. Ни с того ни с сего на Авужлику накинулся боевой петух: он неожиданно выпрыгнул из ящика и ударил коленом Авужлику по подбородку! Мгновение спустя из засады выскочили ещё две курицы и стали быстро-быстро топтать ногами лежащую Авужлику. Со всей силы я пнул первую попавшуюся курицу. От удара она отлетела в другую, маленькую, курицу, сбив её с ног, вместе они смачно шваркнулись о полки. Полки пошатнулись и сверху упала тяжёлая урна с химикатами Споквейга, размозжив насмерть обеих. Авужлика вскочила, схватила ранее обронённый топор и тяжёлым, но впечатляюще точным, взмахом разрубила голову курицы по диагонали, однако боевой петух достал где-то длинную трубу и исподтишка стукнул Авужлику по пояснице как раз во время её долгой размашистой атаки. Авужлика снова упала и вскрикнула от боли. Петух развернулся ко мне, прыгнул и, ловко перехватывая трубу лапами и крыльями в полете, приготовился к удару. Я вовремя отскочил, труба прошла мимо. Последовала следующая атака, от которой я тоже уклонился. Мой противник был твёрдо намерен расправиться со мной: произошла серия стремительных взмахов, труба то и дело пролетала в паре сантиметров от моей чудотворной головы, некогда освященной самим иеромонахом Инфернусом, я успешно избегал попаданий. Подгадав удачный момент, я каким-то образом, при моём росте и росте петуха, умудрился нанести удар кулаком в живот, он попытался отбить мой удар трубой, но промахнулся: труба едва задела предплечье, и громко врезалась в пол. Петух проскочил между ног, но я пнул его пяткой. Он блокировал пинок трубой, но отлетел, отскочив пару раз от каменного пола. Потом тяжело облокотился о крыло, сплюнул кровь и бросил пронзительный взгляд, исполненный петушиной злобы. Тем временем я подобрал лежащий на полу окровавленный топор, что весь бой роняла Авужлика, и двинулся на боевого петуха, который успел подняться, поправить свою красную повязку вокруг лба и встать в стойку. Не дожидаясь его действий, я сделал рывок, нанеся два максимально легких, но быстрых, удара. Первый был отражен рукоятью трубы. Второй задел цель: край лезвия пронёсся под его подбородком. Горячая кровь брызнула из шеи, капельками окропив перья. Проклятый воин куриного рода повержен.

Я подошёл к сестре и помог ей подняться.

— Вот уж не думал, что увижу, как кто-то дважды за бой уронит оружие.

— Надо спрятать трупы, чтобы ни одна курица не узнала, что здесь произошло, — тяжело дыша, держась за спину, проговорила она.

Я кивнул, усадил Авужлику обратно на пол и собрал мёртвых птиц в мешок, и ещё полуживого боевого петуха закинул. Авужлика взялась сидя вытирать кровь и собирать химикаты Споквейга. Я оставил мешок и поднялся на поверхность, чтобы осмотреться. К счастью, поблизости никого не было, никто не должен был ничего слышать.

Я вернулся вниз к сестре, которая тем временем самостоятельно смогла встать на ноги и велела не ждать её: она остаётся устранять улики. Я осторожно вышел из погребальной и направился в наш дом. “Не стоит добру пропадать”, — умозаключил я и приготовил победный обед из одной из куриц.

Уже далеко за полдень, но всё никак не получается найти Снолли. Мне не терпится обсудить с ней известия из курятника. Я уже начал было подозревать, что это моё колдовство послужило причиной вспышки куриной агрессии, однако Авужлика напомнила мне, что трупы коров были найдены ещё до ритуала.

Когда-то давно Фродесс жаловался, что коровы провоцируют его на скандал. Выяснять отношения с животными — работа для нежных рук, а его руки были черствыми, неуклюжими. Я же относился к животным, как пастырь относится к группе набожных прихожан. Иными словами, я доминировал. Я использовал слово Божие, чтобы разбивать любой аргумент; я использовал крест-палицу, чтобы разбивать головы особо грешным особям; я использовал Библию, чтобы отнимать жизненную силу у молящихся и питать ею своего мастера — иеромонаха Маагон-Аткана Жаждущего, известного в еретических кругах как Инфернус. Это ему принадлежали слова: “Во грехе истина кроется, ибо суицидальное значение заповеди есть: праведность приближает нас к Нему, отдаляя нас от самих себя”. По правде сказать, для Инфернуса пути Господни исповеданы вдоль и поперёк... Все это давно позади. Я чувствовал, что, наконец, освободился от этой скверны. Старик Рикфорн прав: не настоящий я священник. Стоит отдать ему должное, как только выпадет свободная минутка-другая. “Хотя, в данный момент я особо ничем и не занят, так что прямо сейчас этим и займусь”, так подумал я и понес ему те самые подсвечники.

Я постучал подсвечником о дверь. Рикфорн узнал знакомый звук подсвечника и в мгновение выскочил на порог.

— Наконец-то! Мои старые подсвечники! — обрадовался он, — Кстати, погляди-ка на мои боевые грабли. Я их тут немного... усовершенствовал...

Он скрылся за дверью, затем вынес из дома те самые грабли, только на рукояти появилось удобное углубление, а зубчики грабель сменились огромными скрученными лезвиями. — Ну, как тебе?

— Ты не думал стать оружейником, Рикфорн?

— Я и есть оружейник! Просто всякий раз, когда я создаю оружие, я вдохновляюсь граблями. На, бери, безвозмездно.

Я поблагодарил его и попрощался. Мне уже было невтерпёж поскорее опробовать подарок на отцовских идолах.

— Если что понадобится — обращайся, я ведь не просто так бессмертный: и советом помочь могу, — улыбнувшись, шокировал меня напоследок Рикфорн и закрыл дверь.

Действительно, ещё Споквейг заметил, что старый грабельщик выглядит абсолютно так же, как выглядел, когда даже сам Споквейг был ребенком! Неприятно осознавать, что мы все для него как крестьяне — рождаемся и умираем в один миг.

Когда чувство тревоги начало отступать, я поднялся с крыльца, на котором пролежал последние несколько минут, свернувшись клубочком в ужасе от услышанного, и посетовал на свою впечатлительность.

“Эта часть мозга объявила суверенитет, и больше тобой не контролируется”.

Кто это говорит? Ах, да, всего лишь грибы-искусители. Не стоит вслушиваться к их разжижающим мозг речам, а то “расхлябаюсь в зюзю”, как в детстве предостерегла бабушка на смертном одре.