— Благодарю... — начал я, но, как оказалось, дед ещё не закончил реплику.

-...поскольку узы... связывающие его с нашим миром... будут разорваны.

Выждав время, чтобы убедиться, что тот действительно закончил говорить, я учтиво поблагодарил его:

— Ну, это и так было понятно. Не нужно объяснять всё настолько подробно. И медленно! Но всё равно спасибо!

— Внимай великую истину: место, где стоишь ты, где стою я, где стоит это сооружение, сейчас, оно определяется тобой лишь образом... в твоей голове. Содержание образа зависит не столько от церкви, сколько от тебя самого. А ты знал, что на самом деле...

Больше слов я не расслышал, поскольку уже вышел наружу. Нужно поскорее вернуться домой, рассказать Снолли, что для избавления от проклятия, как я понял из слов еретика, нужно убить этого подонка Гъялдера, что проклял род наш и землю.

По дороге назад я вновь чувствовал, что какая-то никчемная секта снова помогла больше, чем краясианская церковь все эти годы, что я ей посвятил всецело и слепо. Время от времени я отгоняю подобные мысли. Однако с момента, как я приехал, я стал чаще размышлять о “таких вещах”. Надеюсь, мои думы не привлекут внимания Господа.

Возвращаясь домой, я многое обдумал. Снолли была моей сводной сестрой. Мой отец, Споквейг Дархенсен, не хотел раскошеливаться на домработницу и где-то как-то удочерил маленькую Снолли Йонт. Тогда мне было семь. Ей четыре. Не смотря на свой неживотный склад ума, даже он не мог научить её выполнять простую работу по дому, поскольку Снолли оказалась на редкость хитрой, ленивой и изворотливой. Однако он не стал выдворять её, нет, напротив, он увидел в ней “дюжинку здравомыслия” и начал муштровать её своими сумасбродными здравоучениями. До появления Снолли отец пытался “выклопить”, как он выражался, из нас с Авужликой “круговерти угловатые в головах ваших”, но ничего у него не выходило, ничего он так и не “выклопил”. Споквейг рассказывал нам всякую ерунду про пещерный геноцид, про лютых речеволков. Строил помещения для чисел, чтобы “всем чисел хватило”, возводил огромные идолы и избивал их булавой, чтобы “боги не выпендривались мне тут”, совершал бесчисленное множество безрассудств. Только Снолли из его слов улавливала какой-то смысл. И вот однажды, семнадцать лет тому назад, он собрал нас троих и, пожав плечами, сказал, что так уж получилось, все мы теперь как бы прокляты. Также пожелал, чтобы я с Авужликой поскорее “свалили куда-нибудь, желательно навсегда”, а то у кого-то в курятнике свадьба, и нужно заселить молодожёнов, а свободных комнат для интеллигенции не хватает. По его словам, всё равно мы “растеряли свои промежуточки междумысленные” и не можем оправдать отцовских надежд. С тех пор он совсем из ума выжал последние капли логики с кровью и погрузился в безумие. Проклятие. Проклятие охватило его и тех, кто жил с нами. Произошло что-то странное. Никто не мог объяснить, что именно изменилось с того рокового дня, когда какой-то загадочный религиозник по имени Гъялдер проклял Хигналир. Всё стало как-то не так и хуже. Атмосфера перевернулась, необъяснимо и кардинально. И я заметил кое-что: Снолли — единственная, кто никогда не сетовала на проклятие в отличие от всех жителей Хигналира.

Увлечённо изучая воспоминания, к которым так давно не прикасался, я добрался до дома. Нужно идти библиотеку. В самой ли церкви была причина или же в старике, но волнение по поводу “всепоглощающей тьмы” сменилось любопытством.

Я храбро отворил дверь в библиотеку. Снолли всё ещё была там: она сидела на полу и рисовала мелом дьяволов и гусей, изрыгающих злаки. Внутри было душновато, скорее всего, из-за здоровенной лампы и двух тоже далеко не маленьких, что ярко освещали длинное помещение с полками поперёк стен, расписанных в оккультическом интерьере.

— С какой ещё “тьмой”? — проронил я дрожащим голосом, хотя обещал себе, что буду тверд.

— Что? О чём ты? Пришло время рассказать тебе правду о нашем проклятии, — произнесла сестра, не отрываясь от своего занятия, — может, тогда ты поймёшь, зачем я убила Спока.

— Ты убила Споквейга? Зачем? И курицу ты тоже убила? Хотя чёрт с ней, с курицей.

— А почему ты подумал, что курицу убила я?

— Ты же убийца, значит, вот и убила. Ты и меня убьёшь?

— Дай мне немного прояснить ситуацию, и ты сам сможешь ответить на все эти вопросы, — она прекратила рисовать очередного гуся.

— Тебе нужно убить Гъялдера! Если хочешь избавить нас от проклятия, разумеется, — рассказал я, сомневаясь в этом. — Дед-сектант из “Иконы Смерти” поведал, что, если уничтожить исконный источник, то... связи... духа... тоже исчезнут... вместе с духом.

— Где ты находишь эти свои грёбаные секты? Зачем слушаешь “дедов-сектантов”?

— Дед выглядел мудро и положительно воздействовал на меня. После общения с ним я как будто почувствовал, что по телу пошла волна самоосознания. Я о многом задумался и... о, погоди, вот, кажись, опять волна пошла. Прям по голове идёт... пешком, по спине... Ах, пошла, пошла... Я что-то осознаю своей макушкой... да, кажется... я... я просадил целых восемь лет своей жизни, потратив их на служение Господу, — с горечью заключил я.

Снолли, задумавшись, кивнула, произнеся краткое “хм”.

— Дело не в деде сектанте, а в пошатнувшейся вере. Вера сдерживала твоё проклятие. Но проклятие оказалось сильнее, — с таким видом, как за между прочим, объяснила она.

— Что ты сейчас сказала?

— Твоё самосознание. Ты чувствуешь, что уверенность медленно истощается под натиском аргументов твоего “проклятого” разума. Ты можешь объяснить, в чём именно заключается проклятие? Что конкретно поменялось с тех пор, как нас прокляли? Однозначно никто не сможет ответить. Но как по мне, ничего вокруг не изменилось, изменилось лишь наше восприятие окружающего нас мира. То есть разум. В моём случае, в лучшую сторону. Прими это проклятие как дар, и твоя судьба будет уничтожена.

— Э... чего?

— Будь уверен, ты добровольно порадуешься этому. Тебе захочется искоренить в себе ещё что-нибудь не нужное: инстинкт, предрассудок, эмоцию, суждение, умозаключение, привычку, принцип, веру — любой барьер, что постоянно контролирует мысли, ограничивает. И тогда ты, говоря твоим языком, “очистишься”, — она намеренно скорчила глупое лицо, — обретешь “истинную свободу”.

Снолли с трудом даются громкие устойчивые выражения, вроде “истинной свободы”.

— Но проклятие проявило в нас грешную натуру!

— Прими себя таким, каким являешься. Старания измениться тщетны: ты останешься таким, какой ты есть в самой-самой глубине души.

— Когда ты уверен в том, что “ты такой как есть, и ничего не попишешь” — то это называется оглупление, тупиковое заблуждение.

— Все мы в душе грешники для Бога, такова природа нашего естества. Наше проклятие вероломно избавляет от лицемерия, скрывающего правду от нас самих. Понимаешь?

— Даже если так, то зачем было проклинать нас проклятием, которое является “даром”? Да и как же Споквейг? Он тоже принял его как дар? Поэтому он слетел с цепких плеч здравоумия?

— Так уж сложилось, что Спок является эпицентром проклятия. И причиной. Ему досталось больше всех. Все остальные жители оказались вовлечены чуть позже, и, как мне кажется, отчасти самим Споквейгом. Проклятие будто проходило сквозь призму его больной идеологии. Насколько мне известно, Гъялдер призвал того, кто проклял Спока, а Спок, сам того не ведая, потому что двинутый у нас батя, распространил своё проклятие на всех нас, излучая его как... как хренов излучатель. Проклятие исказило его разум настолько, что он уже не мог мыслить в привычном для нас понимании. Помнишь, отец учил нас, что всегда нужно пытаться думать, рассуждать правильно, хоть он и не мог объяснить, как именно? Проклятый разум нашего отца всё ещё излучает безумие даже после смерти.

— Рассуждать “правильно” значит сойти с ума как он, полагаю?

Снолли пожала плечами, поднялась с пола, отряхнулась и подошла к полке. Она достала толстенную книгу под названием “Чтобырь”, открыла её и начала перебирать страницы. Через несколько секунд заговорила: