– Сэйнн, а ты видела свою богиню лично? Дискордия, она вообще какая? Красивая? Страшная? А в Италии пицца отличается от нашей? А правда, что там детям дают пить кофе даже за ужином?

Я отвечала, что Дискордия совсем не страшная – люди бывают куда страшнее. И что пицца в Италии – объедение. Еще я стала покупать себе кофе и однажды угостила Хэйни. Не стоило этого делать – после одного маленького стаканчика сестра не спала всю ночь, за которую прочла полторы книги и связала крючком двухметровый шарф из остатков разноцветной пряжи. Шарф она подарила мне, чтобы я со своим темным и холодным сердцем не мерзла при нашей жуткой погоде. Он оказался удобным и стильным, я все еще иногда его ношу.

Через год, когда я снова прилетела в Рим для Ритуала, мы с Герцен гуляли в апельсиновом саду. Деревья шумели, проснувшись после зимы, сверху золотым водопадом лилось теплое весеннее солнце, поэтому мне совсем не хотелось говорить на мрачные темы. Хотелось есть джелато и гулять до бесконечности.

– Тебе повезло с сестрой, Сэйнн, – вдруг сказала Герцен. – Она очень любит тебя. Даже если ты не можешь любить ее в ответ и твое сердце остается темным, все равно иметь на своей стороне такого светлячка – большая удача.

Это я уже слышала миллион раз – как мне повезло с Хэйни, как родителям с ней повезло и как не повезло со мной. Я не хотела это обсуждать, поэтому прикинулась, что любуюсь видом, – мы как раз дошли до смотровой площадки. Потом спросила, чтобы сменить тему:

– А Ливень… которого спасал мой отец. Он тоже лампирид?

– Почему ты так думаешь?

Герцен очень удивил мой вопрос, она даже развернулась ко мне, всмотрелась в мое лицо, будто пытаясь рассмотреть что-то новое. Потом уже, вспоминая этот момент, я догадалась – это был проблеск надежды на то, что я могу оказаться человеком. Если я способна почувствовать чужой свет, значит, я не дискорд. Но я ответила просто:

– Ну… Он тоже хороший. По человеческим меркам. И у него горячие ладони, как у вас.

Герцен, не отрывая от меня взгляда, на секунду сложила ладони и переплела пальцы, потом, будто опомнившись, спрятала руки в карманы длинного плаща цвета карамели. И сказала:

– Возможно. Среди детей больше лампиридов, чем среди взрослых. Не все светлячки выдерживают тяжелые удары, иногда они гаснут. Может, однажды вы снова встретитесь, и тогда можно будет сказать наверняка.

– Зачем нам встречаться? – не поняла я.

– Ты по нему скучаешь?

Скучать для меня значило не находить себе места, если кого-то нет рядом, а место, как и дело, я вполне себе находила, хотя с Ливнем мы не виделись уже больше года. Герцен знала об этом, конечно, но спросила все равно.

– Нет. Но мне жаль, что с ним так вышло, – сказала я после некоторых раздумий. – Правда жаль, доктор Герцен. Даже не потому, что он был в шоке, а просто… ну он тут ни при чем. Он не виноват, что хотел со мной дружить и что именно в этот день зашел к нам домой. Я не скучаю по нему, но я бы хотела, чтобы с ним этого не случилось.

Про отца я промолчала. Мне не было его жаль, ни капли. Но Герцен об этом не спросила.

– Знаешь, в Италии есть легенда о девушкедискорде Элизе Черное Сердце, – проговорила она, глядя вдаль, на сверкающие под солнцем городские крыши. – Элиза была самой красивой из всех своих сестер, но никогда никого не любила, даже отца с матерью. Домашние собаки, которых она касалась, заболевали, канарейки замолкали и падали мертвыми, стоило внести клетку к ней в комнату, лошади сходили с ума и сбрасывали всадников в ее присутствии. Даже дикий виноград, который оплетал стены дома, где она жила, не вился у ее окна. Однажды в Элизу влюбился юноша с очень светлым и сильным сердцем и предложил ей его в подарок, потому что ему больше нечего было подарить – он был очень беден, а ее семья была самой богатой в городе. Девушка отвергла его дар и посмеялась над его наивностью. Но тем же вечером на дом ее отца напали убийцы – он успел не только разбогатеть, но и нажить немало врагов. Наемники убили всю семью и слуг, но один старый слуга спрятался в камине, а когда убийцы ушли, оставив после себя разоренное гнездо, он выбрался и нашел Элизу. Она была вся в крови от глубоких ран, но еще дышала и попросила привести того юношу. Слуга разыскал его и привел к ней. И юноша отдал ей свое светлое сердце, оно забилось у нее в груди, а он упал рядом бездыханный и умер. Когда девушка увидела его мертвым, она заплакала первый раз в жизни, потому что теперь она была по-настоящему жива, она испытала и любовь, и горечь потери. Она хотела, чтобы так любивший ее юноша остался в живых, но уже ничего нельзя было изменить.

Мы постояли еще немного, потом повернули назад и снова начали ходить по аллеям. Я обдумала эту историю, потом сказала:

– По-моему, это глупо. Если он хотел быть с ней, то какая ему польза от того, что она стала человеком, если сам он умер? Но, если бы он не отдал ей сердце, она бы никогда его не полюбила. Ерунда какая-то получается.

– Так бывает, – кивнула моя наставница. – Знаешь, как отличить настоящую любовь от влюбленности, Сэйнн?

– Нет.

Для меня не было никакой разницы между двумя абсолютно незнакомыми мне чувствами.

– Любовь – это когда желание помочь сильнее желания обладать.

Я очень старалась найти в этих словах какой-то смысл. Но они были похожи на скучную формулу из учебника, которая мне никогда не пригодится.

– Мне это непонятно, – призналась я наконец.

Герцен улыбнулась, легко коснувшись моего плеча кончиками пальцев. Наивысшее проявление наших объятий.

– Я знаю. Просто запомни на всякий случай.

Дома я рассказала легенду об Элизе своей сестре, и Хэйни пришла от нее в дикий восторг. Она заставила меня повторить эту историю раз пять и записала ее в один из своих блокнотов, которых у нее всегда был целый ящик. Текст она обклеила розовыми и золотыми сердечками, а под ним нарисовала влюбленную парочку.

– Сэйнн, это же здорово! – сказала она, покончив с этим занятием. – Если кто-нибудь тебя очень сильно полюбит, ты сможешь стать человеком. Не почти, а настоящим человеком!

– Зачем? Мне и так хорошо.

– Но тогда ты сможешь быть со своим возлюбленным.

– Угу. Хэйни, по-моему, ты кое-что упустила. Если я стану человеком, то мой «возлюбленный», – я показала пальцами кавычки, – сразу же умрет, и мы все равно не будем вместе. Как видишь, нельзя получить все и сразу.

– Ну… К тому времени я стану доктором и спасу его! Я обязательно что-нибудь придумаю! – пообещала Хэйни, пряча блокнот под подушку.

Я знала, что теперь она будет мечтать о том, как я стану нормальной. И промолчала, решив не портить ей это удовольствие.

В аэропорту Схипхол пограничник, грузный лысый мужчина со шрамом на щеке, задерживает взгляд на моей фотографии в паспорте. Я привыкла. В шестнадцать лет я красила волосы в угольночерный цвет с рыжими прядями и носила золотистые линзы. Из-за этого меня иногда не узнают на старых фотографиях. Не то что бы мне хотелось создать демонический образ – просто нравилось экспериментировать. Можно подумать, что дискорд, порождение тьмы, должен обязательно выглядеть так, как будто провинциальная дэт-метал группа пригласила его на сьемки своего дебютного клипа на сельском кладбище. Но это просто глупый стереотип. Карел обожает белые рубашки, многим дискордам нравятся светлые цвета и яркие аксессуары. Хотя, чтобы выделиться, нам часто даже не надо ничего делать – благодаря редкому сочетанию генов у дискордов бывает необычная внешность. У меня светло-русые волосы и карие глаза, так что на фоне голубоглазых нидерландских девушек я выгляжу иностранкой. Но встречаются и более причудливые сочетания – темная кожа и синие радужки, гетерохромия, седые пряди или черты лица какой-нибудь знаменитости, жившей в позапрошлом веке. Еще один признак того, что природа сошла с ума, пытаясь придать нам человеческий вид.

Аэропорт шумит, как гигантский многоярусный водопад, потоки людей разбиваются на брызги – одиночек, которые разбредаются кто куда.