Мужчина кивнул, вытащил из внутреннего кармана пиджака записную книжку и карандаш, чиркнул что-то, вырвал страницу и передал мне.

— Это телефон парткома. Спросите Мишина. Меня, то есть.

— Хорошо, договорились, — я пожал ему руку и, мы с Верой наконец-то ушли. Привокзальные часы показывали без двадцати шесть.

— Давай в метро быстрее! — жена потащила меня за собой. — Опаздываем уже!

Нам повезло: поезд пришел почти сразу, как только мы подошли в краю платформы. Красные Ворота, Кировская, Дзержинская и, наконец, Охотный ряд. Поднялись наверх, почти пробежали мимо гостиницы «Москва», пересекли перекресток, услышав раздраженный гудок чьего-то ЗИСа и я протянул руку, чтобы открыть массивную дверь «Националя» перед своей немного запыхавшейся женой.

Но меня опередили. Изнутри дверь открыл небольшого роста мужчина, хоть и пожилой, но выглядящий весьма солидно в темно-зеленом мундире с вышитым золотом с обеих сторон воротника названием ресторана и фуражке с двумя опять же золотыми лентами по околышу и очень красивой кокардой на тулье. Слегка дрожащей рукой он поправил густые, хоть и совершенно седые, кавалерийские усы и неожиданным для своего небольшого роста басом спросил:

— Столик резервировали?

Думаю, не заказавшие заранее столик при этих словах должны были немедленно куда-нибудь сбежать. Но не мы.

— Нас ожидают, — спокойно ответил я и добавил чуть громче, заметив легкий поворот головы швейцара налево, видать, правым ухом он лучше слышал: — Кирпонос Михаил Петрович.

— Минутку подождите, я сейчас, — кивнул он и скрылся за дверью. Переживать было не о чем: это я заказывал столик на имя комфронта. Конечно же, швейцар очень быстро вернулся и, торжественно открыв перед нами дверь, впустил внутрь. — На второй этаж, пожалуйста, — показал он нам на лестницу, где нас ждала молодая женщина в строгом костюме.

Чудо, а не лестница! С красной ковровой дорожкой, выглядевшей так, будто ее только привезли со склада и постелили непосредственно перед нашим приходом. А перила с переплетенными листьями такой тонкой работы, что и трогать их страшно было: вдруг оторвешь ненароком кусочек. Женщина довела нас до зала, над дверью в который красовалась надпись «Ленинград» на русском и чуть пониже латинскими буквами.

Вдруг дверь одного из залов дальше по коридору открылась и оттуда выкатились двое мальчишек, сцепившихся в один клубок. За ними тут же выбежала совсем пожилая дама в таком же строгом костюме, что и наша провожатая и, разняв драчунов, затащила их назад.

— Там у нас детская комната, посетители могут оставить там своих малышей под присмотром педагога, пока родители заняты, — ответила на наш безмолвный вопрос женщина и открыла перед нами дверь.

Да, братцы, такого мне точно раньше видеть не довелось! Покрасивее чем в Кремле было! Как в музей попали. На стенах лепнина, потолок расписан, висят картины в золоченых рамах. Столы… ну не знаю даже, что и сказать. Скатерти белоснежные, о складку, наверное, порезаться можно. А по паркету, дорогие друзья, ходить страшно, красота такая. Только и напоминаний про войну, что окна в светомаскировке, на окрестности не полюбуешься.

Ладно, думаю, где наша не пропадала? Прижал покрепче к себе руку жены, которая, судя по тому, как вцепилась в мой рукав, тоже немного оробела.

— Давай, Вера Андреевна, пойдем, что застыла? — подбодрил я ее.

И мы пошли. Кирпоноса, сидевшего в одиночестве, я сразу увидел. Это адъютант и темной ночью среди леса должен сделать, не то что в освещенном зале ресторана. Публика, конечно, большей частью военная, я со своими старлейскими петлицами самый младший по званию, наверное. Но и гражданские тоже попадались, и немало. Дамочки в шелках, все в каменьях и золоте. И в боевой раскраске. Я, правда, в этом мало что понимаю, вот тол от аммонала с закрытыми глазами отличу, или цемент какой марки по цвету определить могу, а это… Не мое. Тут я не спец ни разу. Но наверняка дорогое, раз в такое место нацепили. Блестит, конечно, как без этого. Разноцветное. Больше подробностей вы от меня всё равно не получите.

Пока шли, я старался по сторонам не глазеть. Посматривал, конечно, но головой не вертел. И Вера, молодец, шла, будто ей уже слегка надоело сюда ходить и сейчас просто снизошла по просьбе вот этого красавца, который рядом идет. Потому что такому не откажешь — Герой Советского Союза всё-таки.

Генерал уважил, конечно: из-за стола вышел, Вере ручку поцеловал, мне тоже. Тьфу ты, совсем зарапортовался. Мне он руку пожал, конечно же. Ну, официант подбежал, тут всё на высоте, ждать не пришлось. Меню в таких папках подал, что только держись! Одной обложки килограмм, не меньше. Посмотрел я на это меню, даже перевернуть захотелось. Ничегошеньки не понятно. Вроде буквы наши, а слова… только отдельные понятные. Я чуть не рассмеялся вслух. Столько лет по лагерям — «селедка за решеткой по владимиро-центральски», «отбивная пробитая заточкой», картошка «век свободы не видать»… Вот это мне понятно. А тут…

Кирпонос, глядя на мои мучения, пришел на выручку. Говорит, мол, принеси-ка нам, дорогой товарищ, горячего да закусок каких попроще, без этих ваших финтифлюшек. И водки триста грамм, не на пьянку же собрались, а награду отметить.

Зато жена меня удивила, этого не отнять. Позвала официанта, давай ему допрос учинять. Дескать, а вот это у вас так? А это — сяк? А что скажете вот про это? Ну ладно, несите тогда вот это и это, а вот это чуть позже подадите. И все эти непонятные слова произносит будто сама их придумала! Вот это я понимаю, Вера Андреевна! Не хухры-мухры какие!

Ну, принесли всяких вкусностей, налили мы себе водочки, Вера винцо какое-то пьет, выпили за звезду — и так мне хорошо стало. Всё напряжение, которое целый день держало, отпустило. Будто нет войны. Вокруг народ отдыхает, вилки-ложки тарахтят, рюмки с бокалами звенят, в углу кто-то на рояле тихонечко что-то романтическое наигрывает.

И по второй налили, за мудрое руководство выпили, как без этого. Закусили. Михаил Петрович меня нахваливает, какой я хороший попался под его началом служить. Я на ус мотаю, чтобы в следующий раз, когда он немного по-другому мою работу оценивать будет, сравнить с чем было. Верочка смешные истории из врачебной практики рассказывает. То про мужика, который за один вечер три раза лампочку в рот засовывал, никак понять не мог, как так получается, что она назад не выходит. То про алкоголика, который жене звонил в расческу, считая ее телефонным аппаратом.

Хорошо сидим, короче. И вот откуда этот взялся? Только что не было — и нате, получите, хрен на блюде! Кирпонос как раз встал, отошел куда-то, Вера тоже пошла носик попудрить. Вроде перерывчик небольшой получился. И я сижу, жду, когда закуски продвинутся дальше и освободят место в желудке для горячего. И вдруг подходит к нашему столу мужик этот. Маленький какой-то, одна голова здоровенная. И пьяный вдрабадан. Такое впечатление, что у него уже, как в том анекдоте, капуста в горле плещется. Волосы темные, на лбу залысины. Выбрит плохо, небрежно. Щетина на верхней губе, такая, знаете, когда усы отпускают и с недельку уже не брил там, криво подровнена. А над ней нос крючковатый нависает. И костюм: видно, что дорогой, но уже сильно пострадавший в пьянках, весь в винных пятнах. Зато сорочка накрахмаленная, белоснежная, будто ему ее только что поменяли. А галстук — опять-таки, в голодное время из такого супчик сварить можно, наверное.

Подошел и стоит покачиваясь. Что-то в нем такое было, в этом головастике, растерянное, что ли? Будто он только что здесь оказался и не знает что дальше делать. Но тут мужик этот моргнул и снова превратился в прежнего пьянчугу.

— О, награду обмываем? — говорит он, всматриваясь в меня, будто резкость никак навести не может. — Это дело хорошее. Поздравляю, — и с совсем не пьяной ловкостью схватил наш графинчик с водкой, набулькал скоренько в схваченный бокал (Кирпоноса, кстати) грамм сто пятьдесят и выпил одним глотком. На весь этот фокус у него пара секунд ушла.