А вот и ответочка.

— Наши специалисты готовы быстро повторить устройство, — прокашлявшись, сообщил Кирпонос. — Тем более в свете планов наркомата по минированию города…

Про это я ему напел, пытаясь оставить танкетку в Киеве. Мне удалось, хоть и пришлось для этого поделиться кое-какими деталями своего плана. Ну обозвали лишний раз авантюристом, невелика плата за то, что вышло по-моему.

— Да, вы хорошо помогаете 4-й дивизии НКВД, — согласился Берия. — Но Голиаф надо привезти в Москву! Тут с ним быстро разберутся. Это приказ!

— Есть, товарищ генеральный комиссар, — вытянулся комфронта.

— Не тяните там, — Лаврентий Павлович сказал это вскользь, будто на отходе… но такие просьбы лучше не игнорировать. — Кстати, Соловьев, — Берия улыбнулся мне своей акульей улыбкой. — Тут такая интересная история вышла… Твои родственники объявились. Говорят что подменили тебя. Шпион ты немецкий, а не лейтенант Петр Соловьев.

Сердце ухнуло в пятки, но я постарался сохранить нейтральную мину на лице. Трудновато, когда главный чекист заявляет такое.

— Вот как? — надеюсь, легкую дрожь в голосе заметил один я.

— Да, представляешь? — непонятно было, шутит Берия или говорит серьезно. — Заявление в органы написали.

Берия разглядывал меня, наконец улыбнувшись. Кирпонос усиленно изучал подробности оформления Георгиевского зала.

— И что теперь? — спросил я, думая, что ладошки неплохо бы протереть: пот с них чуть не капал.

— А ничего. Мы объяснили вашему отцу и матери, почему в Правде было фото другого человека и о специальной операции рассказали. Без подробностей. Взяли подписки, естественно. Ладно, товарищи, отдыхать некогда, пойду я, — и Берия, сверкнув при развороте стеклами очков, ушел.

Фу… У меня чуть не подкосились ноги от облегчения. По самому краешку прошел.

*****

Младлей, дождавшись пока я останусь один, сам подошел ко мне. Отхлебнул из бокала шипучки, поставил в сторону.

— Как хоть это пить можно? Кислятина, пузырьки эти потом всё наружу просятся, разговариваешь с кем, рыгнуть боишься.

— Ты на еду налегай, — посоветовал я ему. — Где еще сегодня перекусить удастся?

— А что ж мы, даже не познакомились, непорядок, — сказал летчик. — Меня Виктор зовут.

— Петр, — представился я. А в голове крутились и складывались детальки. Младлей, летун, таран над Москвой в августе, Виктор… Кажись, сходится. Вот подвезло мне такого парня встретить! — Талалихин, — сказал я. — Ты же Виктор Талалихин?

— Ну да, — снова покрылся красными пятнами мой сосед. — Меня после того киносборника с Орловой многие узнавать начали.

— Не видел, извини, — признался я. — Тут сил иной раз еле хватает до сортира добраться, не до кино.

— Да у меня там и роли никакой почти не было, — стушевался Виктор. — Так, постоял рядом с Любовью Петровной. Какая актриса…, — мечтательно протянул он.

— Актрис до хрена, в том числе и красивых, — не согласился я, — а Героев мало. Это она должна гордиться тем, что с тобой рядом стояла!

— Совершенно с вами согласен, товарищ…

— Старший лейтенант Соловьев, товарищ Верховный Главнокомандующий! — как и предписывалось с давних времен, вид и меня был молодцеватый и с легкой придурью, как нравится всем без исключения начальникам. То-то я думаю, Талалихин стал, будто черенок от лопаты проглотил. Надеялся, что это он меня заслушался, а он, оказывается, самого большого вождя увидел. А мое красноречие здесь совершенно ни при чем.

— Не кричите, товарищ Соловьев, мы вас хорошо слышим, — чуть улыбнулся Сталин. И начал разворачиваться, чтобы пойти дальше. Нет, ребята, такой момент я не пропущу!

— А у меня к вам поручение, товарищ Верховный Главнокомандующий! — сказал я погромче уже почти в спину Виссарионыча.

— Интересно, от кого же? — мне удалось удивить его и он, надеюсь искренне, приподнял брови.

— От моего товарища, младшего лейтенанта Ахметшина. Разрешите изложить?

— Ну рассказывайте, что вам поручил передать мне младший лейтенант Ахметшин? — окружающие охреневали. Типа, «а что, так можно было?». Они, высокие чины, бывает, по несколько недель ждут доступа к телу, а тут какой-то лейтенантишка, насекомое практически, лезет к вождю и тот с ним заговаривает.

Я рассказал укороченный вариант про Великую Отечественную. Ну, давай, будущий генералиссимус, признай, что ты сам придумал хорошую штуку!

Сталин постоял, подумал пару секунд. Даже тихо произнес словосочетание, пожевав губами. Все вокруг тоже замерли в ожидании.

— Хорошая задумка. Мне нравится, — кивнул наконец верховный. — Но вы же понимаете, что если это, как верно сказал товарищ Ахметшин, война всего советского народа, то товарищ Сталин за весь народ решать не может. — говорил он сейчас практически без акцента, совсем непохожий на свои киношные воплощения. — Наверное, будет лучше, если товарищ лейтенант напишет письмо в газету… «Правда» лучше всего будет. Да, напишете, а мы посмотрим, что скажут советские люди. Но один голос «за» у этого названия уже есть.

— Спасибо, товарищ Сталин, — только и произнес я и зачем-то добавил: — Постараемся не подвести.

— Поздравляю с высокой наградой Родины, — сказал вождь и пошел к трибуне. Пожилой дядька, сутулый даже, видно, что устал. Но речь толкнул минут на двадцать.

*****

— Молодец, хорошо выступил, — похвалил меня Кирпонос. Сдается мне, в здание веры в мою везучесть заложен еще один камень.

— Да само вышло, случайно, — попытался оправдаться я. — К слову пришлось просто.

— Ладно, хватит прибедняться. Давай, к жене, вечером, допустим, в шесть, жду вас в «Национале». Надо же награду обмыть. Не переживай, стол за мной, я угощаю! Я ведь, пожалуй что единственный комфронта, у которого адъютантом Герой Советского Союза. Так что повод выпить есть.

В Лефортово, в госпиталь к Вере, я летел как на крыльях. Особенно на «эмке» это хорошо получалось. Завезли Кирпоноса на Знаменку, в Генштаб, и поехали. Водитель сегодня был другой. Но перед госпиталем надо было заехать еще в одно место. Поковать горячее железо.

— Извините, а далеко редакция «Правды»? — спросил я водителя.

— Газеты-то? Не очень, верст шесть будет отсюда, — невозмутимо ответил тот. Вот ничем не удивишь их. Надо какому-то старлею в главную газету страны? Да пожалуйста, враз домчим.

Редакция газеты «Правда» размещалась на улице Правды. «Эмка» остановилась прямо перед подъездом. Вахтер меня пропустил, но, невзирая на форму и свеженькую золотую звезду, документы затребовал. Записал в какой-то гроссбух и кивнул на лестницу:

— Второй этаж, налево дверь. Пётр Николаевич на месте.

В приемной меня попыталась остановить секретарша, сухонькая старушенция, сидевшая за своим столом года с двенадцатого, или когда там газету основали. Однако прыткости годы ей не убавили. Она вмиг оказалась между мной и дубовой дверью с табличкой «Главный редактор Поспелов П.Н.».

— По какому вопросу, товарищ? Вам назначено?

— По вопросу письма в редакцию. Нет, не назначено, я проездом в Москве.

— Так это вам в отдел писем, что же, главный редактор с каждым обращением разбираться будет?

— А если это письмо посоветовал написать…, — и я посмотрел прямо над головой секретарши.

— Тогда… сейчас, одну секунду, — она исчезла за дверью. Всё она правильно поняла, там, куда я смотрел, не шестикрылый серафим появился, этого бы она в очередь посадила. Там висел неизбежный портрет известно кого.

Не прошло и минуты, как я был допущен в кабинет. Ничего необычного — стол для совещаний, стол начальника, казенные стулья, которые, наверное, специально делали такой формы, чтобы сидеть на них было очень неудобно. Книжные шкафы с рядами собраний сочинений вождей, еще парочка забиты какими-то папками. На стене опять-таки известно кто, а рядом с ним картина, изображающая Ильича, сидящего в кресле с неснятым белым чехлом и внимательно читающего эту самую газету. На дубовом столе явно дореволюционной работы пара стопок бумаг, два телефонных аппарата. Мало чем отличается от кабинета Кирпоноса в Киеве, в который я по сто раз в день захожу.