— Ты тут какими судьбами? — поинтересовался я. — Вот уж кого не думал тут встретить.
— Так это ж авиация, летаем повсюду, — объяснил Егор, улыбаясь во всю ширь лица. Ему бы в киноартисты податься, все девчонки бы о таком мечтали. — А тут авария…
— С самолетом что? Нормально хоть долетели? Сели без приключений? — начал я расспрашивать его.
— Да с самолетом всё в порядке, — махнул рукой Саблин. — А с штурманом нашим, Колей Четверухиным, беда приключилась — брюхо прихватило. Нет, представляете: война, стреляют, взрывают, люди гибнут от пуль и снарядов, а он — аппендицит. Вот и расскажи кому, ни за что не поверят.
— И где же штурман? — спросил я.
— Да в медсанбат свезли, операцию сделали, завтра, сказали, в госпиталь отвезут.
Кое-что у меня в голове начало складываться. А ну как повезет?
— Так вы вдвоем в Узино полетите? — спросил я.
— Конечно, где же я свободного штурмана возьму? — подтвердил мою догадку Саблин. — Но тут недалеко, не заблудимся.
— И бомбоотсек… пустой, да? — осторожно, чтобы не спугнуть удачу, уточнил я.
Пустой, каким ему еще быть? — терпеливо продолжил рассказывать Егор. — Говорю же, мы сюда случайно залетели, это штурманское чудо, как потом оказалось, три дня терпело, как девка, что в подоле принесла. Та тоже, говорят, надеялась, что рассосется. А тут две с половиной сотни не дотянули, а он помирать собрался…
— Саблин, дорогой мой человек, — оборвал я его, хватая за рукав. — Мне в Киев надо — кровь из носу, веришь? И доставить одну железяку, три центнера весом… ну не три, четыре, может…, она к вам влезет… должна влезть! Ну или закрепим ее как бомбу…
— Товарищ старший лейтенант, давайте вы не будете говорить то, в чем не особо понимаете. Надо будет, довезем ваши четыре центнера, невелик вес. И вас возьму, надо же должок отдать, — улыбнулся он.
— Вот свезло так свезло, — я не знал как выразить свою радость. — Я сейчас, схожу, постараюсь машину найти, перевезти груз сюда. Где твой самолет?
— Да вон, стоит, — показал Саблин. — Решайте с начальством, я подожду, конечно.
Аэродромное руководство меня огорошило. Смертельно усталый капитан, которому в распухшие от недосыпа глаза было впору вставлять спички, выслушав мою просьбу, отодвинул, едва взглянув, мои бумаги, и выдал заключение:
— Машину не дам. Потому что нет.
— Да я же видел, у вас тут…
— Мало ли что ты видел. Срывать выполнение боевых приказов не позволю, — и он продолжил что-то выстукивать на пишущей машинке одним пальцем, впрочем, довольно споро. При этом отвернувшись от меня. Дает понять, гад, что разговор окончен и посторонних просят покинуть помещение. Караул устал, и всякое такое.
— Так может, изыщете всё же хоть какой-нибудь транспорт? — взмолился я. — Не для себя же прошу! Там разведчики захватили ценный трофей и мне надо доставить его в управление фронта!
— Да хоть в наркомат обороны, город Москва, Гоголевский бульвар, шишнадцать, — передразнил кого-то капитан. — Автомобилей нет, сказано же. Можете поискать Степаныча, водителя кобылы. Поедете, на подводе вывезете, если тут недалеко.
Степаныч изображал бурную деятельность совсем рядом. Он как раз собирался снять правое переднее колесо с телеги, наверное, для того, чтобы, полюбовавшись на него, поставить на место.
— За деньги не поеду, — сурово ответил он, поглядывая на прерванную работу. Может, у него был план по снятым колесам? — За сахар. Очень уж она его любит…, — он погладил кобылу по крупу. Эх, Зоренька, давненько ты вкусного не ела.
«Ага, послезавтра как раз третий день пойдет», — подумал я, глядя на вполне сытую и не особо загнанную лошадку. Но вслух сказал совсем другое, конечно же:
— А морковку Зорька примет за плату?
***
— Не, ты б, товарыш старший лейтинат, сказал, что не для себя стараешься, — всё еще плохо веря случившемуся, в десятый, наверное, раз толковал Степаныч. — Я ж думал, барахлишко какое у полюбовницы вывезти, или шкап бесхозный. А ты свои деньги тратишь на то, чтобы какую-то железяку в Киев отвезти. Я уж думал, что такие только в кинопостановках бывают…
Морковку я купил у той самой женщины, которая мне передала красноармейские книжки погибших в Таранском бойцов. К своему стыду, я понял, что так и не познакомился с ней. Не называть же ее «извините, пожалуйста». Так что я покаялся в этом грехе сразу, как только мы подъехали к ее дому. Она так же копалась в огороде и три рубля за ведро морковки, похоже, посчитала самой лучшей продажей в своей жизни. Эх, пустое. Деньги у меня есть, да и куда мне их тратить? Да и что ей эти купюры? Я, получается, даже вроде как и обманул её. По уму, она урожай должна припрятать, да есть потихоньку со своими. А то для немцев мой трояк ничего не значит. Спасибо тебе, добрая женщина София Андреевна из Конотопа!
Так что Егор на КПП особо нас и не ждал. Дольше всего, наверное, Степаныч прилаживал наполовину снятое колесо на место.
Капитан, правда, посмотрев на трофей, который я собрался взять с собой, заерепенился. Не пущу, мол. Это вам не станция Конотоп-грузовая, а военный аэродром, а вы тут… Ну и так далее. Самодур. И фанфарон впридачу.
Решил сразу зайти с крупных козырей, чтобы время не тянуть. Затребовал связи с управлением фронта.
— Скажите еще, что самому командующему звонить будете, — проворчал капитан.
— Вы документы мои видели? — спросил я, протягивая бумаги. — Может, глянете повнимательнее? До хрена вопросов в сторону уйдет.
Командир аэродрома и окрестностей ознакомился. Повертел. Только на зуб не пробовал. Но в итоге опять затянул ту же шарманку: не положено, не оформлено, не… не… не…
— Пойдемте, свяжемся с управлением фронта и там подтвердят мои полномочия, — прервал я торжество военной бюрократии.
Связи с Киевом не было никакой. Наверное, что-то с атмосферой, как сказал капитан. Но я не отчаивался и запросил начштаба двадцать первой армии. Аэродромный начальник уже, наверное, и не рад был, что связался со мной. Хорошо, что Василий Николаевич оказался на месте и официально разрешил мне вывезти трофей на самолете. Вот с этого самого аэродрома. На том самолете, на котором собирался. И пара теплых слов капитану Евсееву, который сам со всякой ерундой разобраться не может.
Танкетка вошла в бомбоотсек как родная. Саблин, конечно, поворчал, прилаживая ее вместе со стрелком радистом (тот, правда, признался, что рация ни хрена не работает, так что радист он только по названию). Ну, а потом меня впихнули в кабину штурмана, одев в теплую кожанку, завели один мотор, второй, самолет разогнался — и вдруг я понял, что мы летим. Понятное дело, на самолетах я и до этого перемещался. Не то чтобы жил в воздухе, но и совсем уж неопытным не был. Но вот так, небо перед тобой, а земля под ногами далеко-далеко — впервые. Нет, штаны у меня остались сухие, но было всё это… не совсем удобно.
Хорошо хоть, лететь было недалеко. Меньше часа. Только разогнались, я вроде как начал привыкать (если это то, к чему можно привыкнуть) — и мы заходим на посадку, а земля начинает мчаться навстречу.
— Ну как, впечатляет? — сияя улыбкой, спросил Егор, когда мою тушку вытащили из кабины штурмана и поставили на твердую землю. Чему я был несказанно рад.
— Сумасшедшие, что с вас взять? — махнул я рукой. — Да чтобы я по своей воле хотя бы раз!..
— И это мне говорит человек, который возится с тоннами взрывчатки, — засмеялся Саблин. — Так что насчет сумасшедших еще надо посмотреть, где они.
В Узино как будто и не было войны. Каких-то жалких две с половиной сотни километров, а тут травка растет, чуть ли не птички щебечут. Ни стрельбы, ни висящей в воздухе пыли пополам с сажей, которую потом долго и упорно выкашливаешь вместе с собственным нутром. Вот мимо прошел боец в чистой форме. А под деревьями и вовсе десятка три гражданских, сидят, как на вокзале. И прямо вреди них трое, а, нет, четверо, в два кларнета, скрипочку и какую-то неведомую мне по названию дудку наяривают вальсок. Такой, знаете, на все сто процентов довоенный. На миг почудилось, что рядом танцплощадка и на ней кружатся в танце парочки.
