Сверляще ледяной взгляд Мирослава бил мне прямо в лицо. Прошибал. Был виден и шок. Все, кажется, еще хуже, чем я могла себе представить. Он не просто меня возненавидел. Он проклясть меня готов одним лишь этим взглядом.

— Отпусти меня…

— Замолчи, — сразу обрывает Мирослав ледяным голосом.

Затем резко подступает ко мне. Я закрылась руками и пискнула. Думала, ударит. А он за курткой своей потянулся. Надел ее на себя рывком и вышел на улицу. Так дверью хлопнул, что я подскочила.

Заскулив, я опустилась на колени и вновь разрыдалась. Еще громче прежнего.

Зачем… зачем я сказала ему?..

Я должна была молчать! Оставить это в себе. Не причинять ему эту боль, которую все эти годы не могла заглушить в себе. Теперь, видя каким стал Мирослав, мне не трудно представить, какую боль он испытал. Он бы точно не отказался от своего ребенка, не поступи я так и не испугайся отца. Теперь я это знаю точно.

А больнее всего то, что я в миг стала для него никем. Еще несколько минут назад он хотел все вернуть, а теперь…

Но даже решись я развестись с мужем и вернуться к нему, я бы не смогла быть с ним и жить с этой правдой. Это и так долгие годы меня съедало, а будучи при нем с этой скрытой правдой — убило бы. Так что, все правильно я сделала. Он должен знать все о той, о которой питал иллюзии.

— Устина…

В прихожую вбежала Полина и застала меня такой. Боже, нет… Что же я делаю.

— Полина! — отрываю ладони от лица и спешу встать на ноги. — Ты… ты принесла мозаику?

— Да. Она рядом с елкой лежит. А почему ты плачешь? У тебя черное вокруг глаз…

— Правда? — резко поворачиваюсь к зеркалу. — Ой… — рукавом платья как попало вытираю черные разводы у глаз.

— Папа ругался на тебя? Поэтому ты плачешь?..

— Нет, милая, — поворачиваюсь к девочке. — Папа не ругался. Совсем не ругался. Мы просто разговаривали.

— Но ты плачешь… Почему? — искренне переживает девочка. — И где сейчас папа?

— Он вышел свежим воздухом подышать. Пойдем… пойдем начнем собирать мозаику без него, хорошо? Пойдем?..

— Хорошо, пойдем, — мне все же удается добиться улыбки Полины.

Иду с девочкой в гостиную. Мне нужно было успокоиться. Полина поможет мне с этим. Я не смогу реветь при ней. Нельзя. Она и так уже достаточно видела. Не то, что положено видеть ребенку в новогоднюю ночь.

К тому же, бежать куда-то прямо сейчас… плохая идея. Мирослав, скорее всего, сейчас на крыльце, и ничего хорошего из нашего скорого столкновения не выйдет.

— Вот, я соединила! — радуется Полина и хлопает в ладоши. — А ты…

— Я тоже вот нашла. Смотри.

— Так, это снеговик! Давай еще от него поищем детали?…

— Да, сейчас, Полина. Я только посмотрю, что там за окном, — встаю с мягкого ковра.

Мне показалось, что я что-то слышала с улицы. На самом деле я беспокоилась. Что-то долго его не было.

Смотрю в одно окно — ничего не вижу. В другом тоже. У третьего застываю и одергиваю тюль в сторону.

Мирослав откапывал мою машину. Взял большую лопату для снега и с яростью кидал снег в разные стороны. Уже прилично откопал.

Я прислонила ладонь к своей груди и, как бы не держалась, проронила одинокую слезинку.

Теперь он и сам рад от меня избавиться. Вон как старается решить мою проблему с отъездом.

— Устина!

— Да! Я иду, — всхлипываю и отхожу от окна. Поправила шторы и направилась к девочке.

— Ты папу видела в окне?

— Да, Поль, — усаживаюсь на ковер и изо всех сил стараюсь не разреветься.

Вдруг Полина кладет свою руку поверх моей. Я смотрю в ее глаза и понимаю, что так еще больше реветь хочу. Мне отчего-то настолько больно смотреть на нее. Нет, девочка мне очень нравится. Я вообще люблю детей. Но сейчас у меня так тяжко на душе от ее вида, что выть хочется.

— Все будет хорошо. Не плачь, Устина.

— Я не плачу, милая… У меня просто плохое настроение.

— Помнишь, ты сказала мне не грустить? Теперь ты не грусти. Новый год же! Если ты не хочешь собирать мозаику, то мы можем пойти смотреть мультики.

— Нет, давай собирать мозаику. Ты же очень хотела этого, — участливо и торопливо начинаю искать нужные детальку к снеговику.

Неизвестно, сколько мы еще сможем провести времени вместе. Как только Мирослав вернется, я должна буду уйти. Ему даже мне на дверь указывать не придется. Я просто уйду. И на этот раз навсегда.

Прошло около получаса. Мы уже четверть мозаики с Полиной собрали, а ее отца все еще не было. Он там что, все улицу принялся отгребать?..

— Как красиво! — радовалась Полина. — А давай сделаем перерыв пять минут? Я торта хочу! Как раз папу подождем!

— Давай, — поднимаюсь на ноги.

Усевшись за столом, Полина попросила положить ей кусочек побольше.

— Вот такой?

— Еще больше. Да, вот этот!

Девочка с большим аппетитом стала поедать торт, но вдруг остановилась, перестала жевать.

— А почему ты не ешь тортик?

— Не хочу, Поль…

Дернулась, резко оглянувшись назад, когда услышала открывающуюся дверь. Мирослав вернулся. Затопал ногами, чтобы снег с себя бросить. Снял куртку. Повесил ее. Я все это слышала. И представляла. А также его выражение лица и разыгравшуюся ярость в душе.

— Папа, мы здесь! — выкрикнула Полина, но Мирослав ничего не ответил.

Шел сюда, а я поспешила отвести взгляд, чтобы не видеть его лица.

Он молча прошел мимо и краем глаза я увидела, как он направился к лестнице, по которой стал подниматься.

Это… это мой шанс. Убраться отсюда, чтобы больше никому не делать больно. Ни себе, ни ему.

А Полина… Я ей чужая. Уже через неделю она забудет обо мне. С ней обязательно все будет хорошо. Ее мать не была такой эгоисткой. Не избавилась от нее, когда осталась одинокой. Эта женщина определенно была лучше меня.

— Ты куда, Устина? — спросила девочка, когда я поднялась с дивана.

— Полина, я… На улицу выйду. Прости меня…

— За что?

— Просто… прости.

— Возвращайся поскорее, — просила меня Полина, когда я уже направлялась в прихожую.

Я ничего не отвечаю. Только коротко оглядываюсь, чтобы в последний раз посмотреть на девочку. А мне и нечего было сказать. Не лгать же ребенку.

Вбежала в прихожую, схватила пальто, накинула его на себя как попало, и за дверь.

Вьюга утихла. Так тихо стало. Выбегаю с очищенного Мирославом двора и мчусь к машине.

Мирослав и впрямь хотел, чтобы я уехала. Расчистил как надо. Садись и езжай. Что я, впрочем, и сделала. Села в машину, завела ее и поехала. Медленно поехала. Все на его дом смотрела. На окна. После чего ускорилась. Лучше не сбавлять скорость. Только вперед.

А куда ехать?..

К Дашке? Нет уж. Спасибо ей большое. Уже помогла. Если бы она меня не бросила тут с ним, то мне бы не пришлось через все это проходить.

К родителям? Это сразу отпадает. Достаточно утренних поздравлений. Меньше всего мне хочется видеть отца, а также мать, вечно ему поддакивающую из страха.

Домой? Да, туда я и поеду. Некуда мне больше. Нужно к прежней жизни возвращаться. А если Дашка Сашке про Мирослава проболтается, то и это не страшно. После того, в чем мне пришлось признаться — мне уже ничего не страшно.

Еду, еду… На салюты попутно гляжу. Слышу смех, крики, счастье. Новый год же. Только я никакого праздника не ощущаю. Суровый будний день, приправленный горечью. И ничто не заставит меня теперь забыть об этом. Ни через месяц, ни боюсь через год.

Вроде правильно свернула. Скоро в город буду заезжать.

Видимость плохая теперь не из-за снега, а из-за слез, которые я не могу остановить. Как пеленой все застилает.

Оживляюсь, когда замечаю яркий свет позади. Смотрю в зеркало заднего вида и вижу машину, которая ехала в аккурат моей. Черт, объехать что ли нельзя? Не могу я быстрее. Разобьюсь в таком состоянии. В какой-то степени мне даже хотелось прекратить свои страдания, но эти сумасбродные мысли мне стоило выкинуть из головы. У меня все еще есть своя жизнь. Свое любимое дело. Я должна жить дальше. Несмотря ни на что.