Вообще, предстоящая новая и заслуженная пора, – знаете ли, необычайна и завлекательна. Приятного, может быть, и вправду кот наплакал, но, поистине, времечко сие весьма трепетное.

Вон, глядите туда, по ту сторону горы возраста государственного иждивенца, где по её склонам стекает милое прошлое. А вот, гляньте сюда, – по сию сторону годов его, где непредсказуемо и непрестанно бьёт ключом… не будущее, нет. Настоящее. Но необыкновенное. И струится будто вечно. Здесь – начало становления действительно клокочущих жизненных сил на поприще утаённых ранее возможностей человека. Оно бесподобно. И аж дух захватывает, да так берет, что, поверьте, чувство это посильнее прорвавшегося как-то, в ранней молодости первого подобного зачатка. Помните, когда вы, после избрания основного занятия, начинали овладевать всеми его тонкостями? Вы посвятили ему всю жизнь, вы слили его с неповторимой собственной личностью! Вы и тогда почувствовали некий выпуск из какой-то там ранее необоснованной жизни. Сильный такой выпуск, ничем не удерживаемый. Вон он там, в милом прошлом, стекающим по ту сторону поднятого возраста, а если и вытаскиваемым оттуда, то лишь воспоминаниями, по сути, повтором, то есть, при отсутствии свежести. И теперь выпуск. Но разница несравненная. Тогда впереди зияло будущее. И его предвосхищение напрямую подводилось к широкому горлу этого будущего, действительно какого-то грядущего, ревностного и ненасытного, уходящего за пределы осознанного пространства. Оно ведь на самом деле поглощает всё. Потому что оно главнее настоящего. И больше. И возможностей у него столько, что ни сказкой сказать, ни пером описать. А наставшее теперь новое начало совсем иное. Оно вообще вне соперничества. Оно само по себе. Оно сверхсущественно, и по этому признаку превосходит все ожидания в пережитом былом. Кажется, будто этим началом соизволилось даже смещение плоскостей времени вокруг оси вечности. Похоже на то, что у нашего товарища проклюнулся выпуск в мир поистине вроде бы неизведанности, туда, где не только прошлым, но, извините, как раз и будущим-то никто не помышляет баловаться. Только настоящее, и более ничего. И тот мир уж, знаете ли, никогда не провалится в безвозвратное, хоть и действительно – до пронзительности милое прошло-минувшее, висящее на волоске памяти. Одним словом, то новое, что произошло, оно просто ВЫПУСК. Выпуск как таковой. По сути своей. ВЫПУСК. При всем при том, сколько завораживающего и одновременно жутковатого упрятано в этом имени существительном!

Любомир Надеевич улыбнулся. Не знаем, что его умилило. Неожиданный поворот в произведении грёзоискусства или внезапная искорка воспоминания чудесного прошлого.

Однажды его выпустили из тёплого материнского чрева. Затем последовала цепочка выпусков из одного за другим учебных заведений, – тоже чего-то материнского. Далее – выпуски по должностным ступеням. Один сменялся другим. Так, все эти неповторяемые выпуски то и дело, куда-то выталкивают человека всю его жизнь. И каждый из них таит в себе что-то будто завораживающее и вроде жутковатое. Такая здесь явилась парочка имён прилагательных, но ни к чему не приложенных, и потому имеющих смысл существительных: завораживающее и жутковатое. Сия чета является перед взором после каждого выпуска.

Любомир Надеевич глубоко вздохнул во сне. Глазные яблоки, закрытые веками, едва заметно вздрогнули.

И предстанет ведь ещё один выпуск. Он же последний. Вот почему этот, который предпоследний, никогда не уйдёт в прошлое. Никогда. Некому будет его наблюдать. Очи-то навек сомкнуты. Оттуда не увидишь ничего. Последний выпуск отправит нас в сущую бездну вселенского пространства. И с той же парочкой имён прилагательных, ни к чему не приложенных. Сначала – чего-то жутковатого, затем – чего-то завораживающего… Но не стоит его предвосхищать.

Разве Ятин в былые дни возмущал мозг предвосхищением? Скажем, когда он отпал от привычного детского состояния беззаботности, да вышел прямо на порог возмужалости? Разве он представлял тот миг, когда уж непременно освободится от бесконечно продолжающихся успехов меж изнурительной общественно-трудовой деятельности? Неужто он старался тогда углядеть выход на уготованное государственное пособие, подоспевшее только теперь, да почти вдруг? Нет. Успехи, может быть, и представлял, но их окончание скрывалось за горизонтом событий.

И о чём он думал в миг ужаса при исходе из материнского лона? Занимала ли его дума о неотвратимом выпуске из вот-вот лишь наступающего детства, из этой блаженной и унизительной поры – в какую-то невероятную взрослость? Нет же. Когда оно ещё случится, да и случится ли вообще. Потянулся к тите, не замечая дуновений времён, и ладушки.

А при истошном упоении собственного зачатия – о чём помышлял Ятин? Хе. Разве предполагался вообще этот внешний мир?

Впрочем, названные нами прилагательные, а именно, завораживающее и жутковатое, надо думать, к чему-то всё-таки приложимы. Кто знает, вдруг Ятин позволит себе как-нибудь жениться. Немедленно. Чего тянуть? Немножечко потом.

Любомир Надеевич заложил руки под затылок. М-да. Забудет ведь все грёзы, когда проснётся.

Заметим в скобках: Ятин, бывало, всё-таки имел дело с женщинами, и не раз, а, порой, немалой продолжительности. Но… вот, видите – «но». Словечко маленькое такое, однако ж, несущее в себе огромное сомнение.

Любомир Надеевич кашлянул от капли слюны, упавшей в дыхательное горло. И будто пробудился.

А произведение грёзоискусства немедленно перекочевало из сновидения внутрь воображения. Невзирая на принадлежность этого творения выдающемуся умельцу, Любомир Надеевич счёл его неуместным там и тут. Но чем выключить? «Отведаем, – подумал утренний мыслитель, – попытаемся употребить самостоятельные действия без помощи сынка племяшки». И пальцы пытливо потыкались подряд наобум во всевозможные точки ладони, так и достигнув цели. И пусть себе. Само закончится.

Ладонеглядка для госиждивенца – орудие бесплатное. Оттого его обладателю заказано использовать пальцы второй руки, правой. За подобное право надо платить. Хм, любое право бесплатным не бывает. Значит, приходится, в данном бесплатном случае, тыкать пальцами в собственную ладонь (если действительно не хочешь платить), что всяко неудобно. Впрочем, и вообще всё бесплатное – неудобно.

«Отклеить чёртову поделку, что ли? Но нет ни сил, ни сноровки. Она и не приклеена вовсе, а нарисована бесцветным кружевом, впитанным во все поры ладони. Вручена».

«Вымыть, что ли чудо совершенства человеческой выдумки? Бесполезное занятие. Кто нарисовал, то есть, вручил, тот и вправе смыть, иначе говоря, отнять. Не бесплатно».

Одним словом, внутри ума сама собой росла шершавая озабоченность, щекотала восприятие действительности и набирала силу.

Любомир Надеевич поднялся с постели и, в сопровождении беспредметных образов художественного произведения, ничем не отключаемых, но и несильно навязанных, прошёл в купальню.

«Вымоюсь весь», – подумалось ему.

Душноватой парилке он предпочёл свежее корыто с родниковой водой промышленного изготовления, насыщенной смесью безопасного омовения. И окунулся с головой, задерживаясь под водой на длину времени, отпущенную возможностью не дышать. Затем бесшумно вынырнул и реденько фыркнул. Начали возникать новые мысли. У него неизменно в купальне возникают новые мысли. Свежие. И, наряду с ними, чужое произведение новейшего вообразительного искусства благополучно завершило превосходно сколоченную слаженность, пикнуло где-то в высотах и исчезло, не оставив никакого впечатления. Одновременно, в мгновенье ока освободились многомерные области ума Любомира Надеевича. Полностью и начисто. И призывно зияли. Хорошо-то как! Что ещё надо для произведения собственных мысленных образов, искрящихся жгучим нетерпением и, вместе с тем, совершенно необыкновенных!

А вспыхнули думки о путешествии.