Да понятно, что это всё подростковая хуета, которую нужно просто пережить и двигаться дальше, но ни хуя приятного в этом нет – идти домой и огрести возле падика от каких-то уебанов, которых впервые видишь, за хуй знает что. После таких случаев страшно возвращаться домой.

Но как только я пытался вытащить этого ебанька из квартиры и отхуярить старой хоккейной клюшкой «Карьяла» с крюком на правую сторону, он сыкливо прятался за свою ебучую мамашу, которая выходила в подъезд вместо него и орала на меня так, будто это я не даю жизни её ебливому сынуле. Так было всегда, его хабалистая мать действительно разбиралась за своего пиздюка с его же малолетней братвой.

Я заебался терпеть этого пидораса и послал всё на хуй. Прошло четыре года. Я всячески избегал его и его дружков. Но не быть в курсе дел было нельзя – он же жил за ёбаной стеной. При желании я мог бы с ним перестукиваться, и, если бы он знал азбуку Морзе, я бы ему за нехуй делать настукивал каждый день по три часа ПОШЁЛ ТЫ НА ХУЙ, ПЯТАЧОК!

Когда он пропал, к нам пришли менты с расспросами, где и как давно мы его видели последний раз. И это было характерно для Воробья – напороть косяков и заныкаться от страха в пизде у своей мамочки.

Я случайно встретил его в две тысячи восьмом и совсем не возле дома. Он был под кайфом и звал меня поторчать с ним, объясняя, что нужно принять сначала и чем закинуться потом, чтоб как следует вштырило. Его лицо было усыпано мерзким говном и сразу стало ясно, что он начал бахаться. И что-то поздновато – в двадцать лет.

Он бегал к матёрому объебосу на девятый этаж, который варил у себя дома седло, не стесняясь своей мамы. Охуеть, да? Чувак варил седло прямо при матери-пенсионерке. Она ничего не могла с ним поделать. Перенеся инсульт, она еле ходила и запиралась от страха в своей комнате, пока её сын варил седло в другой и тащил в дом конский сброд, устраивая наркопати.

А как вы думаете, кого не смутил запах седла и весь конский сброд? Нет, не мусоров! В то время они на такие звонки не велись. Ещё попытки? Нет, не Воробья. Конечно, его ничего не смущало, он же с ними бахался. Ну, варианты? Правильно! Мамашу Воробья, которая, узнав, где тусуется её любимый сыночек и что делает, тут же примчалась и разъебала нахуй весь притон. А хули, опыта разъёбывать всех и вся у неё было хоть жопой ешь. Её огромной жирной жопой!

Вскоре торч, варивший у себя дома седло, передознулся и отъехал. Умерла и его старушка, не пережив второй инсульт. А Воробей догнал по ширине свою мамашу, женился и свалил в соседнюю общагу. Я никогда не видел его жену, но допускаю, что это могла быть та самая пиздюха, которая написывала ему с ошибками любовные признания на стене.

Я вздохнул с облегчением, потому что больше никто не слушал на весь дом «Чёрные глаза» на репите сутки напролёт, а в подъезде не торчали его дружки, которые сегодня с ним корешились, а завтра хотели его ёбнуть, потому что он их сдал ментам. И почему-то именно я должен был помочь им его найти или выманить из квартиры, потому что – что? Правильно! Все боялись его мамашу.

Двор стал заметно чище. Кто-то заехал на кичу, кто-то сдох, кто-то просрал свою квартиру по пьяни, переписав её мошенникам, и теперь вообще хуй знает где. Казалось, со всего подъезда не подох только один алкаш – мой батёк. И хотя подрастала смена, которая уже успела разрисовать все этажи, всё обосрать и сто раз поджечь мусоропровод, я знал, что до такого пиздеца молодняк точно не опустится. Слишком многое изменилось за десять лет.

Летним днём девятого года я, возвращаясь домой с работы, вышел из лифта и наткнулся на крышку гроба.

– Ебать! – подумал я. – Ну что опять за говно?

Я прошёл к двери своей квартиры и обнаружил, что гаражные ворота соседей были распахнуты настежь. Я зашёл домой.

– Представляешь, – сказала мне мама, пока я снимал обувь, – Серёжка Воробьёв умер.

– Ништяк! – ответил я. – А я весь день гадал – почему сегодня такая хорошая погода?

– Повесился в ду2ше.

– А чё они дверь-то в хату открыли?

– Чтоб люди заходили и прощались. Сходи посмотри.

– Ну вот ещё, делать мне больше нечего. Боюсь, я не смогу сдержаться и наблюю ему на лицо или навалю кучу в его новое жильё.

Сразу же появился слух, что его повесили. Честно говоря, я тоже удивлён, что этот тупой мелкий жирный говноед сумел разобраться, как сделать петлю и вздёрнуться.

Можно спрыгнуть с крыши, порезать себе вены, застрелиться, броситься под поезд или под автобус, набухаться и захлебнуться собственной блевотиной, утопиться или просто выпить яд. Зачем люди вешаются? Это же пиздец как сложно. Мало того что нужна крепкая верёвка и добротная петля, так ещё нужно найти что-то, что выше тебя ростом хотя бы на голову и выдержит твой вес хотя бы на протяжении пяти-десяти минут, пока ты не обгадишься. Так?

Если бы я решил повеситься, я бы заебался несколько раз в процессе, передумал бы и плюнул на это дело. Но если у него действительно получилось, значит, Воробей был гораздо умнее и целеустремлённее меня.

Помните старую загадку?

– Маленькое, чёрное, на букву В, сидит на потолке. – Не знаю. – Муха. – Почему на В? – Выёбывается. А вот ещё: маленькое, чёрное, на букву Д, на полу. – Не знаю. – Муха. – Почему на Д? – Довыёбывалась.

Про Воробья. Только цвет надо изменить на коричневый.

Довыёбывался и повесился или довыёбывался и повесили – кому какое дело? Ведь мировая рэп-индустрия знает гораздо более трагичные истории про бандитскую житуху, изложенные речитативом в бессмертных сагах, чем отпиздил сорок человек, шваркнул на бабло гору лохов и выебал двадцать баб.

И всё, что сегодня напоминает о моём соседе, – еле заметная старая надпись про кончу (я не знаю, как её ещё перевести) «Воробей I love you! My milk!» на грязной подъездной двери, которую, я уверен, тоже когда-нибудь поменяют.

Кто знает, может, это была его поклонница, может, это написала его будущая/бывшая жена, может, он вообще сам оставлял себе признания в любви бабским почерком, а может, просил старших сестёр или свою мамашу.

Спустя три года во сне умерла и она, но, как ни странно, отряд не заметил потери бойца, даже такого массивного и громогласного лидера. Численность их семейки как будто только возросла, ведь в квартире за стеной по-прежнему балаган, который слышно по выходным и по праздникам.

Цыгане, хули.

Когда мне было одиннадцать лет, я был на юге в детском лагере за границей. Утреннюю зарядку там вёл дядя КМС, хотя никому он был никакой не дядя. В смысле – дядя, конечно, но не дядя. Он играл с нами в настольный теннис, волейбол, футбол, кого-то учил плавать.

Однажды мы сидели с ним в столовой, говорили о футболе и смотрели, как по стене ползёт жук. А может, это был таракан. Таражук лез вверх, передвигался быстро, и вот он уже перебрался на потолок. Тут дядя КМС сам себя прервал на полуслове и спросил:

– Знаешь, Автор, почему все насекомые могут сидеть на потолке?

– Нет, – мотнул я головой.

– Потому что у них мозгов нет! – выдал дядя КМС.

Вполне допускаю, что он шутил, только я был маленьким, чтобы понять его иронию. А может, он и правда так думал. А может, это так и есть.