– Нет, – ответил Бенгтссон.

В хижине послышалось слабое хныканье, вскоре перешедшее в крик. Под шалью кто-то сильно ворочался. Молодая мать, которую Нильс в сумраке по ошибке принял за девочку, пыталась приложить ребенка к груди. Стена за ней была покрыта брезентом, на котором, как страны на карте мира, проступали пятна плесени.

«Неужели эти люди живут здесь и зимой? – подумал пораженный Нильс. – Как же они выживают?» В подведомственных ему кварталах люди обитали в подвалах – но здесь было еще хуже.

Он снова повернулся к Бенгтссону.

– Короче, как я и сказал, полиция будет здесь рано утром.

Он быстро вышел из хижины и двинулся вниз по тропинке. Становилось темно, и между хижин, в свете фонарей, различались тени фигур.

Парнишка по-прежнему сидел в лодке. Увидев Нильса, он подтянул лодку и подождал, когда тот влезет.

Дорога домой была как в сне. Они скользили сквозь зелень, напоминающую джунгли, по протоке, блестевшей в лунном свете. Парень размеренно греб. Он так и не сказал ни слова с тех пор, как они днем покинули полицейский участок. (Днем? Казалось, прошел уже год!)

С берега поднялась в воздух серая цапля. Она летела вдоль полоски лунного света прямо перед лодкой, а с ее перьев, словно расплавленная латунь, капала вода.

«Это что-то нереальное. Я сплю», – думал пораженный Нильс.

И тут он вправду заснул. Погрузился в сон – и очнулся, лишь когда в лицо ему дунул свежий речной ветер. Корабли обозначали себя в темноте звуками сирен и мигающими фонарями.

Вскоре они были уже у каменной лестницы канала Эстра-Хамнканален. Парнишка ухватился за швартовочное кольцо, чтобы удержать лодку на месте, пока продрогший и не совсем проснувшийся Нильс выбирался на сушу.

Когда он перешагивал через борт на ступени, рука парня на секунду оказалась прямо у его лица. Она удерживала кольцо, и пальцы были растопырены. Уличный фонарь горел прямо над ними, и в его свете Нильс отчетливо увидел полупрозрачную перепонку между указательным и средним пальцами, доходившую до первого сустава.

– Звонил доктор Хедман из морга, относительно мужчины, найденного на реке Севеон. Это, очевидно, вы, Гуннарссон, приняли заявление? – спросил комиссар Нурдфельд, бросив взгляд на бумагу у него на столе.

– Да, это так, комиссар.

– «Я был доставлен на гребной лодке в поселение так называемых подбирал», – процитировал Нурдфельд рапорт Нильса.

– Именно так, комиссар. То еще приключение… Примечательное местечко. У его обитателей кошмарные условия жизни. С трудом верится, что в наши дни люди могут так жить.

Нурдфельд раздраженно поморщился.

– Отдел надзора за неимущими предлагал им помощь, но они ничего не хотят – и натравливают собак на тех, кто пытается сойти к ним на берег. Меня удивляет, что они пропустили вас к себе.

– Пропустили? – Нильс горько ухмыльнулся. – Скорее вынудили залезть в эту лодку. Меня увез подросток – похоже, умственно отсталый, но весьма напористый. В поселке мною занялся один мужик в модной шляпе и с золотой серьгой в ухе, как у пирата. Во рту ни одного целого зуба, но страшно сильный. Он знал, как меня зовут.

– Это был Панама-Бенгтссон, их предводитель. Похоже, он впервые по собственной инициативе послал за полицией. Интересно почему…

– Практически к их порогу приплыл труп, и они не хотели навлечь на себя подозрения.

– Ну повод подозревать подбирал есть всегда… Вы проверили его карманы?

– Нет, – признался Нильс.

– Не играет роли. Вы бы все равно ничего там не нашли. Все, что плавает, принадлежит им, так обстоит дело. И тут вдруг появляется отлично одетый господин с туго набитым кошельком… Остается только проверить, что попало в сеть.

Нильс подумал о ветвях ив, свисающих прямо в воду и цепляющих все, что несет течение.

– Прихватив кошелек и золотые часы, они предоставляют полиции позаботиться о трупе, – продолжал Нурдфельд. – Их наглость поразительна. А то, что не движется, может легко быть сделано подвижным, не правда ли? Чуть подпихнуть здесь, малость подтолкнуть там… «Ой, груз свалился в море!» Разве не так они делают в порту? Прокрадываются на борт и сбрасывают товары, которые позднее подбирают…

– Вы думаете, покойника могли столкнуть в реку? – Нильс на секунду задумался. – Возможно. Но это трудно доказать. Наиболее вероятно, что мужик выпил лишку и свалился где-то выше по течению. Утонул по пьянке. Это происходит постоянно. Ничего странного.

Нурдфельд согласно кивнул.

– Вот именно. Ничего странного, Гуннарссон. – Он почесал коротко стриженный затылок. – Вот только он не утонул.

– Что? Не утонул?

– Нет. Вот почему звонил доктор Хедман.

Совершенно новый морг Сальгренской больницы помещался в отдельно стоящем здании, вместе с залами вскрытия и часовней для отпевания покойных. Последние хранились в охлаждаемых стерильных секциях; эти комнаты были столь свежи и современны, что становилось почти жаль, что их обитатели уже не способны это оценить.

Мужчина, найденный подбиралами, лежал на спине на металлическом столе. Простыня закрывала его обнаженное тело до пояса. Сильное освещение, исходившее от направленной на него лампы, обнаруживало детали, которые Нильс на заметил в сумраке хижины: густые темные ресницы и ямочка на квадратном подбородке. Язык выглядел темнее и более отекшим, чем он его помнил.

Но самое бросающееся в глаза было ниже: вдоль всего горла шел шрам, полный запекшейся крови.

Комиссар Нурдфельд сквозь зубы пробормотал что-то похожее на ругательство. Нильс подумал, что это в его адрес. И хотя вопрос не прозвучал вслух, он звучал для него так отчетливо, словно ему прокричали его прямо в ухо: «Уму непостижимо, как вас угораздило пропустить это, когда вы осматривали труп на месте!»

– У него на шее был шарф, когда я впервые увидел его, – извиняющимся тоном произнес Нильс – и сам понял, как по-идиотски это прозвучало.

Нурдфельд ничего не сказал; его широкие скулы затвердели. Он, наверное, в бешенстве, подумал Нильс. И, конечно, на этот раз за дело. Старший констебль и сам не понимал, как мог допустить такой промах.

Доктор Хедман поднял веко покойника. Глазное яблоко было выпучено, белок покраснел от лопнувших сосудиков. Нильс попытался припомнить, чему его учили в полицейской школе.

– Повешение? – спросил он, бросив взгляд на судебного врача, пожилого мужчину с длинными костлявыми пальцами и бесцветной кожей, словно свидетельствовавшей о том, что он уже давно находится рядом со смертью.

– Скорее удушение, – возразил тот и отпустил назад веко.

Нильс наклонился рассмотреть рану на горле. Затем снова отступил назад. На расстоянии она напоминала собачий ошейник. Ничего подобного он раньше не видел, это точно. И все же это казалось смутно знакомым, как будто он читал об этом или слышал разговоры.

– Для удушения выглядит очень необычно, – заметил Гуннарссон. – Вы видели раньше что-то подобное, доктор?

– Да, но давно, лет десять-двенадцать назад, когда работал в Стокгольме. – Доктор Хедман обменялся взглядом с комиссаром Нурдфельдом, кусавшим губу со странным видом. – Три идентичных случая, – добавил он.

– Но если это не повешение и не обычное удушение, что же это тогда? – удивился Нильс.

Врач взял край простыни, натянул на лицо умершего и произнес:

– Гаррота.

– Это было еще до вашего появления в уголовном розыске, Гуннарссон. Всего было четыре случая: три в Стокгольме и один здесь, в Гётеборге. В точности один и тот же способ умерщвления.

– Мне кажется, я читал об этом в газетах, – припомнил Нильс.

Они с комиссаром направлялись к себе в угрозыск и только что вышли из трамвая номер шесть у остановки «Слоттскуген», чтобы затем пересесть на «двойку», идущую к парку Бруннспаркен. Вокруг них толпились шумные дети, которые вскоре должны были сесть на поезд до залива Аскимсвикен, чтобы бесплатно учиться там плаванию, а затем пить молоко. Две молодые женщины в светлых летних платьях руководили их перемещением в сторону близлежащей станции железнодорожной ветки Сэребана из Гётеборга к полуострову Сэре. Зелень на деревьях и подвижные дети сильно контрастировали с выложенной кафелем комнатой, которую они только что покинули.