– Никогда, запомни! Никогда не смей их снимать! – отец грозил ему пальцем. Лицо его при этом болезненно кривилось.

Мальчик удивленно рассматривал тонкую белую ткань перчаток, обхватывающую ладони от кончиков пальцев до запястий. Он не знал, отчего отец выглядит таким печальным и обреченным, но, чтобы успокоить его, закивал.

– Я не стану их снимать.

Отец расплылся в улыбке и потрепал его по голове. Впрочем, боль в его взгляде никуда не делась.

Лэйт сидел в своем кабинете, просматривая многочисленные бумаги, собранные в единую папку для удобства. Это были счета, и их набралось не меньше двух сотен. Лечение младшего брата обходилось очень дорого. Слишком дорого, вот как надо сказать.

Лэйт подсчитал итоговую сумму, занявшую всю нижнюю колонку на последней странице, и аккуратно вывел каждую цифру, оттягивая момент неизбежного признания: таких денег у семьи Дарк нет. Он сложил бумаги обратно в папку, запечатал ее, как полагается, и отодвинул в сторону.

За дверью не было ничего, кроме тишины: этим утром, пока родители навещали брата в больнице, он находился в доме один.

Лэйт откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Где-то глубоко в голове поселилась усталость, пульсирующая болью в каждой клеточке мозга, но он с ней успешно боролся. По крайней мере, до этого момента. Лэйт постепенно погружался в сон, даже не желая этого. Перед внутренним взглядом всплывали картины прошлого и настоящего, перепутываясь, перекликаясь друг с другом, оставаясь безрадостными и горькими, как его собственный вкус.

– Если бы в тот вечер я владел собой, ничего этого не было бы! – кричал отец на мать. Он всегда кричал на мать, когда на него накатывали волны безысходности. Он стучал кулаками по столу и плевался ругательствами, становился похож на перегревшийся чайник, способный облить кипятком того, кто нечаянно приблизится к нему.

Мать в такие моменты просто уходила. Лэйт не знал, что она чувствовала, но догадывался, что такое поведение отца ее очень и очень расстраивало. Любила ли она его когда-то?

– Послушайте меня, послушайте меня очень внимательно – обычно, когда отец напивался, его пробивало на историю собственной жизни, и она непременно кончалась одним и тем же: Не повторите моей ошибки, не сгубите себе все на корню, как это сотворил я!

Брат в такие моменты тихо добавлял:

– Спасибо, что считаешь нас ошибкой, папаша.

Отец, не замечая его, с жаром продолжал:

– Если бы мой отец мне все объяснил, все было бы совсем иначе! Если бы я знал, к чему все это приведет, я бы никогда не совершил этой ошибки! И, – тут его глаза неизменно обращались на них, и в черных зрачках ничего нельзя было разглядеть, кроме пьяного тумана, – Я знаю, о чем думает каждый парень в вашем возрасте. – Он говорил так всегда, сколько бы лет им не исполнилось накануне, – Но вы должны гнать от себя эти мысли, гнать, как проклятую малярию! Или навсегда застрянете, как я, с такой женщиной, как ваша мать!

– Мы все уже поняли – с зевком сообщал брат. – Мы не снимем чертовы перчатки до брачной ночи, будь уж в этом уверен.

Отец, игнорируя попытку прервать свою нравоучительную речь, затыкаться не собирался.

– Анализы доказали, что у вас, как у всех членов семьи Дарк, имеется одна специфическая особенность.

Брат зевал снова.

– Поэтому, если вы вдруг вздумаете прикоснуться к кому-нибудь своими чертовыми, грязными руками, вам придется понести ответственность за это! Как только ваша кожа вступит в контакт с чужим телом, вы можете смело назвать себя отцом! Но, вы еще можете справиться с этим, если убьете эту ведьму, что заставила вас сделать это!

– Отец! – брат от возмущения заорал едва ли не громче. – Прикрой свою пасть!

Отец, никак не реагируя на него, заканчивал:

– Но вам придется смириться, если вы совершите последнюю глупость – самую ужасную глупость в вашей жизни!

– Отец…

– В том случае, если вы попробуете свою избранницу на вкус, вы получите зависимость от нее и будете вынуждены, пробовать снова и снова, чтобы не сойти с ума и не мучиться от ломающей тело боли… – отец замолкал.

В кухне наступала полная тишина.

Лэйт встал из-за стола, задвинул за собой стул и подошел к двери. Он мог бы повторить проповедь отца слово в слово, настолько часто слышал ее. От этого становилось невероятно противно. Кончики пальцев, скрытые за тканью перчаток, слегка покалывало.

Он сдернул перчатку зубами, не находя времени для того, чтобы задействовать другую руку. Инстинкт ненавязчиво подсказывал ему, что следует делать. Лэйт наклонился, позволяя опьянению взять контроль над разумом, и снова приник к губам перед собой. Серебряные глаза смотрели на него с куда меньшим туманом, и если бы Лэйт понял, что пьян в этой комнате только он один, все, может быть, было бы иначе. Но он в последнее время слишком мало спал и слишком много думал; голова жаждала избавиться от этой тяжести. Пальцы осторожно прикоснулись к чужой щеке и соскользнули с нее на шею, оставив после себя темные следы…

Он знал, что поступает неправильно, совершает чудовищную ошибку, и, в первую очередь, все портит не только для себя… Еще один поцелуй.

А ведь все только-только начало образовываться. Эйфория кружила голову вместе с выпитым алкоголем, и пришла странная мысль – может, он всегда этого хотел? С самой первой встречи…

Он чувствовал на губах сладкий, невыносимо сладкий вкус, такой сильный, что по сравнению с ним меркли все известные. Он понимал, что попал в зависимость от этого вкуса. Один скромный поцелуй может погубить все. Отлично. Значит, это вовсе не он все испортил… Но разве не стоило рассказать?

На него, не отрываясь, смотрели серебряные глаза. Они знали о его мыслях по обреченности, написанной на лице, но были не против. Совсем не против. Они хотели этого едва ли не больше него.

Лэйт провел рукой по вздрогнувшему телу перед собой, пачкая его своими следами, поддаваясь осознанию, что уже поздно. А если так, то чего же теперь бояться?

Его ладонь наощупь нашла чужую, и пальцы соединились, прижавшись друг к другу. Теперь сладкий вкус был не только во рту. Он распространился по всему телу, захлестнул его, как волна, не оставив никаких тревог или размышлений. Все мысли, что еще остались в голове, закружились в водовороте и взорвались фейерверком.

Реальность перестала существовать, отошла на задний план, осталась только эта маленькая комната. Не осталось ничего, кроме сладкого вкуса, не имеющего себе равных, и существа, которому этот вкус принадлежал. Лэйт целовал снова и снова, не заботясь о том, куда именно, имея своей целью лишь не прекращать это кружение дурмана в крови, даруемого этой нестерпимой сладостью. Он забыл обо всем.

Он даже не замечал, как в ответ его целовали чужие губы, и, открываясь, беззвучно шептали:

– Я люблю тебя.

Вся реальность расплывалась, превращаясь в пятно краски, еще раз подтверждая, что этот вечер он, скорее всего, никогда не вспомнит.

Лэйт огляделся, прежде чем пройти в услужливо распахнутые ворота. Зеленая леденцовая девушка смотрела на него выжидающе, но без наглости, с присущим для прислуги терпением.

В саду его встретили высокие карамельные деревья, посаженные в два ровных строя по бокам от дорожки. Дорожка была тщательно выметена и не содержала на себе ни крупицы сахара – только идеально ровные и гладкие шоколадные плитки, наполняющие воздух легким приятным ароматом. Ветки карамельных деревьев подрагивали от налетающего ветра, приносившего с собой запах корицы, и временами сбрасывали вниз свои острые листья – тонкие настолько, что те ломались при соприкосновении с твердой корочкой брауни, заменяющей землю.