Валя смутно помнила дорогу в детдом. Помнила только, что везли в кабине машины, как она теперь понимала – в полуторке. С тех пор она не может ездить ни на каких машинах, ей становится так плохо, что даже десятиминутная поездка на самом распрекрасном дорогом легковом автомобиле выбивает её из жизни, полдня она потом отлёживается, вся зелёная, пытаясь прийти в себя от слабости и тошноты, только драминой теперь и спасается, выпивая её за полчаса до предполагаемой пытки.

А тогда она, восьмилетняя девчушка, не понимала, куда их везут, зачем, а главное, надолго ли?

Колю определили в приют для малышей, а Лёлю и Валю – в Заиграевский детский дом, в километрах двух-трёх от Коли. Сначала их поместили в так называемый изолятор, отрезали косы, постригли под мальчиков, намазали голову вонючим дустом, повязали косынкой, потом отмыли хозяйственным мылом, переодели в одинаковые кофточки и шаровары (они почему-то называли их финны), а их одежонку сожгли в топке печи.

Лёля, хотя и была старше сестры на целых четыре года, долго сторонилась чужих, смотрела исподлобья и была нелюдимой, Валя же, напротив, перезнакомилась и быстро сдружилась со всеми.

Детский дом представлял собой длинное деревянное двухэтажное здание. В больших комнатах всё было просто, но чисто, тепло и уютно по-домашнему.

А вот на летние каникулы их вывозили в пионерский лагерь! Настоящий! С играми, купанием в пруду и, конечно, песнями у костра!

Прудов для купания было два: отдельно для девочек и мальчиков. Валя «плавала», стоя на одной ноге, активно бултыхая в воде руками и второй свободной ногой, так и не научившись плавать. Винила она во всём змей, которых в ту пору было почему-то очень много. Они свешивались, раскачиваясь, с кустарников и ветвей деревьев и с огромным удовольствием бултыхались в воду, им, видимо, тоже хотелось немного охладиться. Дети же с визгом выскакивали из воды и неслись подальше от пруда. И хоть воспитатели и уговаривали их, что бояться не стоит, что это всего лишь ужики, но где там! Поэтому купаться приходилось поочерёдно со змеями!

С братиком им разрешали видеться нечасто. Она хорошо помнила, как однажды уже в конце следующего лета они с Лёлей шли проведать Кольку по безлюдной степи, крепко держась за руки.

Степь была везде, куда хватало глаз, было уже не очень жарко, лёгкий ветерок, поднимая пыль, играл с перекати-полем. Деревьев не было видно. Сначала они шли, весело болтая, Валя, как всегда, что-то напевала, но, когда они стали приближаться к самому опасному месту, веселье как рукой сняло. Справа то и дело стали появляться невысокие холмы, которых девчонки сторонились и боялись. Поговаривали, что за этими холмами живут бурятские шаманы. Но самое жуткое место было впереди, и по мере приближения к нему страх всё больше охватывал их тщедушные тельца.

Это дерево, вон оно, уже близко. Они старались обойти его как можно дальше. Но всё равно всё было видно и даже слышно. Это было странное дерево, будто живое, сплошь увешанное разноцветными ленточками, танцующими в такт с ветром. И звук, непонятно было от чего, как будто лёгкий звон тысячи маленьких колокольчиков заполнял всё пространство около этого волшебно-сказочного дерева. Зрелище было таинственным и завораживающим, детское любопытство так и тянуло подойти поближе, взять себе хоть одну красивую ленточку, но девчонки в детдоме строго-настрого предупредили, что ни в коем случае этого делать было нельзя – шаманы утащат. Кто такие эти шаманы, как они выглядели – никто из них не знал, но дети ведь всегда придумают, из чего сделать страшилку.

Уже почти приблизившись к этому месту, девчонки, закричав от страха, не сговариваясь, пустились бежать, и всё им казалось, что кто-то их вот-вот догонит и схватит!

Вообще жили они в детдоме вовсе неплохо, кормили их хорошо, никакой «дедовщины» отродясь не было, жили, как говорится, одной семьёй. Спальные комнаты были большие, с кроватями в ряд, как в детском саду. И окна огромные, высокие. Валя очень любила сидеть на подоконнике и петь, представляя себя большой артисткой, подстать Бурлаковой Фросе!

– Выступает народная артистка Советского Союза Валентина Попова! – это она, тёмным летним вечером сидит на широком подоконнике детского дома и, вдохновлённая чудесным свежим августовским яблочным воздухом, поёт во весь голос любимые песни: «Ландыши, ландыши, светлого мая привет…», «Портрет, твой портрет, рабочий паспорт и костюм!»

Да, да, вот именно так: «рабочий паспорт и костюм». Ей, десятилетней детдомовской девчонке, было невдомёк, что слова этой песни она бессовестно переврала и пела как услышала: вместо «…работы Пабло Пикассо» в её «исполнении» был паспорт, причём почему-то рабочий, и костюм. Какой там Пикассо в её послевоенном детстве!

Пение изредка прерывалось на поедание ранеток. Никогда больше она не пробовала таких вкусных пахучих и сладких, как мёд, ранеток, как в этом детдомовском яблочном саду. А может, ей только так казалось, что вкуснее этого лакомства ничего нет на свете. Разве что замороженные зимой кусочки ржаного хлеба.

Не удивляйтесь. В детдоме их вполне неплохо кормили, однако хоть война и не коснулась их напрямую – они не видели смерть от разрывов бомб и не прятались в бомбоубежищах, испытывая панический животный страх от низко летящих самолетов с чёрными крестами, но нищету и голод военного детства они испытали и запомнили навсегда. Поэтому, видимо, на всякий случай, оставляли с ужина нарезанные на ровные квадратики кусочки ржаного хлеба и закапывали их в сугробе, втайне друг от друга. Какое счастье было находить через день-два эти превратившиеся в твёрдый камень на сорокаградусном морозе ломтики и угощать ими подружек. Краешек хлебушка нужно было подержать, немного причмокивая, во рту, и когда он чуть растает, отгрызть от него маленький кусочек, распадающийся во рту на тысячу мелких вкуснючих крошек. А летом они придумывали новое лакомство – кусочек чёрного хлебушка сбрызгивали обильно водой и посыпали сахаром, получались настоящие конфеты! Это очень вкусно, не верите – проверьте!

Её голосом заслушивались все в детдоме – от воспитателей до нянечек, и вот однажды объявили, что повезут её записываться на радио в Улан-Удэ!

Ехать пришлось в кузове ненавистной полуторки, шатающейся из стороны в сторону и подскакивающей на каждом ухабе, поэтому сами понимаете, доехала она в полуобморочном состоянии. И пока подружки с воспитателями гуляли по городу, ходили в музеи и объедались мороженым, Валя полуживая отлёживалась в гостинице, пытаясь прийти в себя. Но не могла она пропустить такое событие, к тому же пение для неё всегда было лучшим лекарством.

Уже вечером была профессиональная запись на Улан-Удэнском радио, где в её сольном исполнении прозвучала песня «Ровесники, ровесницы, мальчишки и девчонки!»

Всё, как она и мечтала когда-то:

– Исполняет детский хор Заиграевского детского дома. Солирует Валентина Попова!

– Вдруг и сейчас где-то в фондах этого радио хранится и мой голос! – подумала она. – Вот бы услышать!

В конце лета 1956-го в детдом приехала мама и забрала их.

Полкило муки стоило матери шесть лет колонии, там она и подорвала своё и без того слабое здоровье, стала курить. Валя и запомнила её такой: простой сатиновый халатик, сверху неказистый передничек, а в правом кармашке обязательно пачка папирос и спички.

На хорошую работу маму уже не брали, кое-как устроилась истопником в школу. Лёля оставалась дома на хозяйстве, а Валя с Колей помогали матери, чем могли.

Раз в неделю к школе подъезжал грузовик, привозил дрова, распиленные на полуметровые чурки, сваливал у кособокого крыльца горой, теперь их надо было расколоть на поленья. От тяжеленного колуна мама быстро уставала, и тогда ей на помощь приходил хромоногий школьный сторож дядя Боря. Мальчишки в школе шептались, что одна нога у него вовсе даже деревянная, но девчушка не верила: как это – деревянная?

Валя с Колей носили охапки поленьев и складывали их ровненько под навес сарая. Чтобы полешки не раскатились в разные стороны, а лежали ровной красивой стеной, с обеих сторон по бокам их сдерживали выложенные из тех же поленьев «колодцы».