Максимыч был за рулем и гнал нашего «железного коня» с приличной скоростью, где-то под девяносто. Рисковое, надо сказать, это дело, когда такая махина, как наш «КамАЗ», разгонится навроде легковушки. Надо иметь немалый водительский опыт и хорошо знать дорогу, чтобы себя обезопасить и других ненароком не задеть. Груженый тяжеловоз все сметет на своем пути, он не умеет останавливаться с маху.

Так и летели мы, значит, почти до места, благо трасса была свободной, так и мчались на всех парусах. И чуть не проскочили старый оптинский поворот, бывший когда-то главной дорогой к монастырскому парому, на котором переправлялись через Жиздру монахи и паломники, гости монастыря. Здесь самое время притормознуть, потому что до города остается всего ничего, и Максимыч, немного задержавшись, начал сбавлять скорость.

А я на монастырь смотрел, просто по привычке. Уж больно весело он глянется, когда солнышко на золотых куполах играет. Радостно на душе становится и сладко, петь хочется. Славное, чудесное место, очень русское. И все это въявь, можно запросто подойти и прислониться к старым монастырским стенам, воздуха благовонного вдохнуть под сенью монастырской.

Только подумалось мне об этом, как в сердце что-то кольнуло. Кольнуло, а потом и сдавило так сильно, что пришлось просить Максимыча остановиться. Максимыч посмотрел на меня, ничего не сказал, но мотор, конечно, заглушил. Встали мы посреди деревни Стенино, неподалеку от монастырского поворота.

– Извини, – объясняю я Максимычу, – что-то сердце прихватило. Вдохнуть больно.

– Побледнел ты, – говорит он мне. – Давай-ка на свежий воздух. Я подожду… Сам-то выберешься?

Я кивнул, открыл дверцу и вылез из кабины. Постоял на обочине, выхлопных газов понюхал. Лучше не стало… Решил отойти от машины подальше, поближе к травке. Обошел потихоньку нашего «коника» вокруг, огляделся по трассе и…

Конечно, я ее сразу узнал, едва заметил. Она стояла на противоположной от нас обочине, прямо возле дороги и немного позади нас. Я тут и думать забыл о своем сердце, мигом вылечился.

– Аленка! – кричу ей. – Ты что?! Что ты тут делаешь?

– Па-а-па-а! – визжит она сквозь слезы. – Па-а-па!

Бегу к ней через дорогу, ничего не понимая. Что такое, откуда ты здесь, с кем? А она знай себе рыдает и слова толком сказать не может. Я тогда хватаю ее в охапку и тащу в машину. Сажаю в кабину к Максимычу, и тут она понемногу успокаивается. Оказывается, не одна она тут бродит, вместе со старшими. Правда, старшим этим до ума еще топать и лопать, но для нее они – что ты, авторитеты великие!

– Что ж ты от них тогда убежала? – спрашиваем.

– Испугалась я, – говорит.

– Они тебя обижали, что ли? Кого ты испугалась?

– А тучи, – отвечает. – Туча нашла такая страшная, черная. Все небо закрыла.

Мы с Максимычем переглянулись и пожали плечами. Целый день солнце светит, на небе ни облачка, – какая еще туча? Но перебивать не стали, решили ее до конца выслушать.

Рассказ у Аленушки получился странным и невнятным: какие-то русалки, колючий ветер, Божья коровка… Словом, списали мы все на ее возраст, уразумев одно: дети, самовольно удрав из дома, гуляли где-то возле озера и что-то там у них произошло. Поразмыслив, мы решили прежде добраться до нужного нам строительного объекта, скоренько там выгрузиться и тот же час – обратно, вместе с Аленкой, за остальными гуленами.

Так мы и поступили, возвратившись уже через полчаса на то же место. Грунтовка в сторону Жиздры хоть и была изрядно побитой, но для нас вполне проходимой. Максимыч аккуратненько спустился на нее и повел машину тем же путем, каким шли дети. Палец Аленки служил ему указателем.

Вскоре мы остановились. Где-то здесь, слева, было то озеро, которое нам нужно. Собственно, это и не озеро, а так себе, небольшой пруд, даже прудик, чуть меньше миргородской лужи, описанной Гоголем. Разве что поглубже. Так мне тогда думалось, пока шли мы с Аленкой к этому самому пруду.

Максимыч остался в машине. Он обдумывал, какого рода обструкции подвергнуть внука, как только тот отыщется. Надо же: пропал, не успев толком с дедом познакомиться! Максимыч считал, что во всем виноват Ромка, потому как он парень, москвич и все такое. Должен соображать, что творит.

Уж не знаю, что он там придумал, только времени у него было достаточно, чтобы вспомнить все возможные методы борьбы с тинэйджерами и выбрать наиболее приглянувшийся. Потому что мы с Аленкой очень долго искали эту русалочью лужу. Она мне наконец-таки объяснила, что за великая идея привела их сюда. Или это я, проплутав в чистом поле минут сорок, наконец-таки понял, что дело тут нечисто.

Беда же была в том, что мы с ней так и не нашли этого треклятого озера. Оно как сквозь землю провалилось, не оставив по себе и следа.

Два прудика мы обнаружили, это да, а третий – потерялся. Трижды мы обошли все вокруг, но его нигде не было. Между тем я сам был совершенно уверен, что видел его раньше по меньшей мере раз пятьдесят и видел именно здесь. Где же он?

– По-моему, – размышляла дочка, оглядываясь по сторонам света, – он там. Мы шли сначала сюда, а потом – сюда. И вышли прямо к нему.

– Да нет, – говорю, – Аленушка. Там мы уже два раза были.

– Тогда, может быть, там, – тянет она ручку в другую сторону.

– И там были… Давай лучше мы с тобой покричим, покликаем их. Вдруг услышат.

– Давай, – отвечает, – попробуем.

И стали мы тогда кричать. Сначала по именам выкликали ребят, потом просто так орали, лишь бы погромче.

– Э-э!

– А-а!

– О-о! – вопили мы во всю глотку, помогая себе руками для полноты звука.

Мы взмахивали ими, как крыльями, при каждом новом оре так, что все птицы в округе попрятались. Куда им, пичужкам, до таких шустрых солистов, эмоции которых льют через край. Все улетели, все до одной. Зато объявился Максимыч.

– Ты что, Слава, – с недоумением оглядывал он меня, – что ты орешь как резаный? У вас что, игра такая?

– Если бы…

Мы и не заметили, как он подошел к нам, но очень ему обрадовались. Максимыч – человек трезвый, опытный в жизни и всякое, как говорится, повидал. Уж он-то наверняка подскажет, что нам делать, где нам искать сбежавших детей и пропавший пруд. С этими вопросами к нему Аленка и полезла в надежде, что дедушка Саша поумнее ее отца, порассудительней. Не тут-то было!

– Почем я знаю, – буркнул в землю Максимыч. – Давайте к речке подъедем, больше им некуда деться. Только не орите так, пожалуйста, вы не в лесу. Кругом видимость на километр. Нет их здесь…

– А пруд ты помнишь? – спросил я. – Вот тут где-то был.

– Может, и был, – вздохнул Максимыч, – да весь, видно, сплыл.

– Как это – «сплыл», куда?

– А куда он сплыл, – подмигивая Аленке, закончил он свою присказку, – про то я забыл… Пошли в машину, сыщики.

До речки мы ехали молча, все трое – с очень серьезными лицами. Какая-то тоскливая тревога гуляла в этом поле, растекалась по цветущему лугу, и мы ее явственно ощутили, надышались этой тревогой. Вся надежда оставалась на речку. Или дети там, или…

На Жиздре, у песчаной косы, отдыхали человек тридцать, а то и больше. У берега плескались дети, но наших среди них не было. Переглянувшись с Максимычем, мы промолчали, а Леночка присела на корточки. В руках она держала спичечный коробок, который слегка приоткрыла и что-то там, в этой щелке, рассматривала. Потом она поднесла коробок к уху и прислушалась.

– Что там у тебя? – поинтересовался я, потому что с каждой минутой молчание давалось мне все тяжелее.

– Божья коровка. Я нашла для нее домик, и теперь она будет все время со мною.

– Она там у тебя задохнется.

– Нет, не задохнется. Это не простая букашка, – Аленка снова поднесла коробочку к уху. – Она умеет говорить. Когда надо будет ее выпустить, она мне скажет.

– Вот как, – выдохнул я, вспомнив о русалке, – и тут чудеса.

Максимыч посмотрел на Леночку, улыбнулся и сказал:

– Это здорово, когда у тебя в руках говорящая Божья коровка. Не так скучно жить… Она тебе сообщила что-то интересное?