– Это почему?

– Единственное место, где смерть не прошлась. В общем, там трупов нет. А кстати, смерть с чем ходит, реально с косой что-ли? – Лицо Василия показало саркастическую улыбку, нотками легкомыслия коснулась моих ушей речь молодого майора. Будто полчаса назад его глаза не видели около полутора сотен разнообразно изуродованных человеческих тел. Все-таки как искусно наш мозг отправляет нежелательные впечатления на задворки памяти, и как быстро!

Легкомыслие – одно из состояний человека, которое делает его удобным для бесовского проникновения. Демон, кружившийся вокруг следователя на достаточно безопасном расстоянии мгновенно приблизился к мужчине и стал буквально обвивать Василия, слегка касаясь поверхности его физической оболочки. Мужчина, конечно, никак не ощущал чужеродного прикосновения – на данном этапе и не мог ощущать.

В срочном порядке, чтобы вернуть человека в форме в плоскость серьезного отношения к происходящим событиям, я в строгом тоне сказал:

– Ладно, Василий. Все же будем прощаться. Желаю тебе профессиональных свершений и непрестанного развития, – высокопарно выпалил я.

Эмоция на лице товарища пришла в более уравновешенный, рабочий вид – майор внутренне собрался. Демон, который набрал сверхсветовую скорость вращения и начал уже оказывать шлифовочное воздействие на естество мужчины, отдалился на некоторое расстояние.

– Удачи – Прошиватель!

– И тебе того же.

– И всё же ещё пару вопросов, а то когда ещё свидимся?

– Валяй.

– Почему сутки и почему девять раз?

– Сутки – это полный цикл смены света и тьмы. Через призму дня видны одни детали события, через призму ночи – другие. В сумерках вообще выплывает нечто третье. Через сутки путем наложения картинок друг на друга получается искомое изображение происшедшего. Девять – последняя в ряду цифр, то есть являет собой завершенность, полноценность. Девятикратное повторение необходимого действия приводит к искомому результату. Девятка – символ одухотворенности, умозрительного видения бытия.

Чем меньше становилась удаляющаяся спина следователя Крутова, тем больше одолевало меня чувство тоски. Минут через двадцать я снова провожал майора взглядом – только теперь я смотрел на заднюю часть удаляющегося от стен обители автомобиля. Форд промчался под окном, мир за которым отпечатывался в моих глазах маленькими квадратиками. Толстые прутья решетки впивались в сине-зелёно-коричневую заоконную массу универсума, которая перемолотой мешаниной вваливалась в небольшое помещение с книгами, где мне предстояло коротать сутки откровений.

***

На следующий день звук подлетающего вертолета заставил меня выйти на улицу и направиться к полю. Всё тот же Крутов ждал меня внутри летательного аппарата.

– Куда летим? – спросил я.

– В Москву.

– А там что стряслось?

– Увидите. Странная гибель двух человек прямо в центре столицы.

– Ну хорошо, полетели.

В воздухе у меня было пару часов времени, чтобы проанализировать результаты расследования. Вот, что получилось.

Дорога тонкой струёй вытекала из леса на обширные поля, которые ныряли пологими склонами под холодный поток речушки С. Резкий, неожиданный переход от леса к открытой местности воспринимался как переход от тьмы к свету, от рабства к свободе. Лес будто выплевывал человека из своего густо-зелёного рта на блюдо, как пережеванную, но оказавшуюся не годной к употреблению, пищу. Каждый, кто впервые ехал этой дорогой к монастырю, переживал подобные ощущения.

Асфальтное полотно с обратной стороны лесного массива сворачивало в ельник крутым, коварным изгибом. Только флегматичный водитель проезжал его с видом невозмутимым, разве что слегка углублённый, звучный выдох, выдавал скрытое недовольство этим проклятым участком дороги.

Далее путник на километры оказывался во власти вековых елей. Густыми кронами они поднимались высоко к небу и, то ли от старости, то ли нарочно, склонялись друг к другу вершинами, образуя уродливый купол над извилистой дорогой. Здесь царил мрак. Даже в солнечную погоду только случайно прорвавшийся через толщу хвои луч мог внезапно ослепить захмуревшего путника. Мхи, пеньки, мухоморы-переростки, валежник, шишки и сорванные ветром ветки с пожелтевшей хвоей – все служило атмосфере мрака и вносило свой вклад в жутковатость Монастырского тракта. Даже самый набожный паломник начинал сомневаться в рассказах об этом прекрасном, намоленном месте. «Здесь поселилась святость» – вот частый отзыв, как из людских уст, так и с различных интернет-ресурсов. Именно людская молва и вездесущая международная сеть сделали обитель вторым по посещаемости религиозным объектом в регионе. Лишь значительная отдаленность от основных дорог не дала ему стать номером один. Ещё двадцать лет назад сюда можно было добраться только по Большой реке. Между ближайшим районный центром и небольшой, но тогда ещё крепкой, деревенькой, расположенной в полукилометре от обители в устье речки С., два раза в неделю курсировал речной трамвайчик. С началом церковного возрождения местные власти при поддержке московских радетелей проложили сухопутную дорогу напрямик через древний еловый лес. Проложили варварски, наскоро, особо не заботясь о сохранении уникальных елей, крепко вросших в холодную землю среднерусской полосы. Дорога получилась узкой, на ней едва могли разъехаться малолитражки. А из-за небольшой холмистости территории ещё и извилистой, во многом опасной, особенно в тёмное время суток.

С тех недавних пор Лес затаил злобу на человека, где-то в глубинах своего тёмного естества проклял эту дорогу, которая ниткой прошла через самое его сердце, разделив древесное тело на две неравные половины. Человеческая рука беспощадно воткнула техногенную иглу в дышащий девственной грудью организм дотоле нетронутого дикого леса. Игла прошла сквозь него, протянув за собой каменную черную нить, которая, как заноза, причиняла невыносимую боль ни в чем неповинному перед человеком ельнику.

Несомненно, каждый кто впервые попадал в лес, выезжал из него другим, изменённым человеком. Холодок поселялся в душе путника. На протяжении шестикилометрового отрезка, ельник своими невидимыми крючковатыми ветвями-отростками как искусный хирург пробирался в душу и тело путника и где-то в околосердечном пространстве аккуратно вживлял микроскопическое семя, из которого за считанные минуты прорастал холодок тревожности, необъяснимого страха перед какой-то неизвестностью. Грёзы о предполагаемом наслаждении, на которое рассчитывает всякий покинувший шумную цивилизацию ради переживания тишины далёкого святого места, рассеивались, уступая пространство в душе ненавязчиво нарастающей тревоге. Только разглядев вдалеке пучок света, который как пуля, вылетал из дула некоего светового ружья и на огромной скорости пробивал сетчатку глаза, мрачное лицо путника невольно начинало меняться на радужное. Происходило сие постепенно – сначала лёгкая улыбка озаряла нижнюю часть лица, потом спадало напряжение с носа и уже в последнюю очередь разглаживался лоб. «Свет всегда побеждает тьму» – стандартная оптимистическая мысль делала попытку сыгнорировать пережитую экзекуцию. Однако, зерно жути пускало цепкие корни и уже никогда не покидало несчастного человека.

Внезапное открытое пространство и обилие света моментально опьяняли паломника, вливали в него объемную меру несомненности: «Действительно, место сие свято есть». Человеку присуще на чувстве пережитого контраста делать для себя крайние умозаключения. Эти умозаключения чаще всего имеют бессознательную основу, в подобные моменты человек не совершает какого-либо анализа, мозговая подкорка делает выбор в сторону максимального сохранения сбалансированного, нормального душевно-эмоционального состояния. Это подобно тому, когда человек впервые решается, после долгих уговоров друзей и самовнушения, нырнуть в зимний морозный день в прорубь, и, ощутив на себе дискомфорт пребывания в студеной воде, после выныривания и выхода на лёд восклицает: «Как же тепло и хорошо у вас тут, на воздухе», – совершенно не задумываясь о таковом эффекте как об определённых процессах теплообмена, происходящих в организме.