Литмир - Электронная Библиотека

Во Фриско они не задерживались: проводили взглядом «Чёрный изумруд», рано утром взмывший над домами и взявший курс на юго-восток – и отправились в Лос-Анжелес. Всё, что нужно, они увидели: на крышу поднялся мистер Зив, за ним – охранник с двумя чемоданами; босс занял кресло пилота в кабине – стал переключать какие-то тумблеры, запустил двигатель, а охранник поставил чемоданы в пассажирский отсек, закрыл дверь и сел на левое сиденье в кабине. И вертолёт скоро улетел.

Чтобы отследить его маршрут, двух человек было мало – затея грозила растянуться на год. Деньги уходили быстро. На днях Фланне позвонил отец и стал расспрашивать её, как идёт подготовка к свадьбе – а она юлила. Дорана ситуация нервировала: чего он хотел меньше всего, так это жить на пожертвования своей девушки и беспокоиться о каждом потраченном центе. Поэтому он отправился навестить пару знакомых.

Макмилли не говорил им ничего конкретного, в первую очередь, пытаясь узнать, готов ли человек рискнуть. Один товарищ сразу дал понять, что не собирается участвовать ни в каких аферах, другой спросил, возможно ли убийство; Доран ответил честно: да – и товарищ отказался дальше обсуждать предложение.

Оставался один давний приятель, на которого Доран мог (хотя и скрепя сердце) рассчитывать. Номер телефонный не отвечал, и тогда Макмилли отправился в Мемфис, с намерением всё же разыскать того человека. Нашёл его сестру и от неё узнал, что брата посадили, и надолго.

Больше положиться было не на кого.

Выслушав весть о неудачных поездках, Фло спросила: «Что будем делать?» Доран пожал плечами. Но после продолжительного молчания произнёс: «Попробуем пока готовиться вдвоём. Всё-таки часть работы мы уже сделали, и денег потратили кучу. Может быть, найдём вариант…»

Но вариантов лично у него, у Дорана Макмилли, не было. Кроме одного – провернуть операцию в одиночку. Сама идея, поданная Фло – фантастическая, и показавшаяся глупой в первые мгновения – теперь представлялась ему вполне реализуемой именно из-за её неожиданности. Он настолько уверовал в её осуществимость, что готов был всю работу сделать сам… но на подготовку ушло бы слишком много времени.

Идея Фло с вертолётом, как и её выдумка со свадьбой круто изогнули линию судьбы Макмилли. Но если сумасбродная идея была всего лишь вызовом его уму, своеобразной тестовой задачей, и провал не лишал смысла оставшийся отрезок жизни, то брачная импровизация тронула его давние глубинные устремления, тлевшие под пластами неосознанных чуждых влияний.

Всё отчётливее Доран ощущал, что какая-то посторонняя бездушная и мощная сила забрала когда-то у него одну судьбу, и всучила другую.

Он был умным мальчишкой: быстро думающим, смекалистым, неожиданным в мышлении. Трижды становился лучшим учеником школы. Он мог стать известным адвокатом, уважаемым сенатором, ведущим менеджером транснациональной корпорации, талантливым инженером, знаменитым врачом, авторитетным университетским профессором. В раннем детстве он испытывал гордость, когда называли его имя, он чувствовал зарождение собственной значимости среди окружающих.

Но однажды были произнесены слова… как теперь он догадывался, нарочно громко, чтобы он услышал: «Так это сын подонка Боба Макмилли? Типа умник? Ну-ну. Эти ирландские забулдыги рано или поздно плохо кончают. Все».

В нём что-то мгновенно поменялось: словно телевизор переключили с одного канала на другой; словно в сосну ударила молния – подпалила, расщепила, изменила навсегда[9].

Тогда и с той поры у Дорана появилось опасение, что при упоминании фамилии Макмилли люди будут связывать с его именем постороннее зло, над которым он не властен, которое он сам боится и отвергает. Опасение было пока слабым, но скоро оно получило обильную подпитку – умер брат, не выходя из двухдневной передозной комы. И снова, как Макмилли – так неприятные разговоры и унизительные замечания. А ведь брат тоже поначалу хорошо учился и его ставили в пример другим.

Потом совсем уже позорная история с отцом (и зарезанный отец, лежащий на спине, раскинув руки) – после неё Доран стал чуть ли не бояться любого упоминания фамилии. Остались в прошлом достижения и гордость, с которой он ожидал произношение своего имени. Он знал о чём и о ком будут перешёптываться люди, указывая на него пальцем.

Новая судьба за ним закрепилась, когда мать повела разгульную жизнь, а побег после её совсем уже мерзкой выходки, в общем-то, не менял ничего в его почти сложившейся личности: сменилось только окружение.

Тем не менее, врождённые способности не исчезли. Может быть, они не получили развития, не стали основой его важнейших поступков, но остатки личности умного мальчишки продолжали жить. Память о школьных успехах сохранилась, как и осознание высокого уровня собственного интеллекта. Но где очевидные плоды работы его большого ума?

С того момента, когда вербальный вирус взломал жизнь Дорана Макмилли («Это сын подонка Боба?»), он впервые очень остро ощутил стыд… при вопросе мистера Бенсона о личных достижениях… безотносительно отца, матери, брата, о которых Бенсон ничего не знал. Доран не был обозначен печатью семейного позора, но он ощутил стыд – не за других людей, как привык, а за себя.

После отъезда из Нью-Йорка и получения денег, мысли Дорана были значительно отвлечены от собственной личности подготовкой к операции, но оказавшись в патовой ситуации, когда поиск надёжных компаньонов сорвался, он засомневался в исходе дела: вбухана большая сумма, время жмёт, а как-то ускорить события нет возможности. Вдобавок они с Фло поругались. Поссорились – и Доран пошёл на попятную, стал заискивать перед мисс Бенсон, попросил прощения, хотя вина в ссоре была, как минимум, обоюдная. И Доран понимал в чём кроется его уступчивость: Фло слишком много стала для него значить; причём не столько в плане любовной привязанности, как в качестве проводника в респектабельное общество.

Несколько дней после возвращения из Мемфиса, были очень тяжёлыми психологически. Вдобавок, после ссоры с Фло он пошёл в бар, напился, а уже на выходе оттуда сцепился с какой-то компанией и его избили.

В общем, нервы стали сдавать. Два дня Макмилли пребывал в странном, неопределённом состоянии, похожим на прострацию – даже Фло с беспокойством обратила внимание на его заторможенность, – а потом… Потом Доран совершенно ясно осознал, что тяготило его – он теперь почти не отличался от тех, кого в своё время покинул, от кого убежал; давно не зависел от них, они не мешали… но он ни на дюйм не сдвинулся в сторону успеха.

Дорану Макмилли открылась неприглядная истина: он несостоятелен. Возможно, и умом одарён в гораздо меньшей степени, чем прежде ему казалось, а детские ожидания не имеют реальной почвы. Он вовсе не ровня таким, как мистер Бенсон: тот – в высшей лиге, он – в ученической; этому есть очевидные доказательства, из них самое весомое – банковский счёт.

Дорану захотелось остаться в одиночестве, осмыслить открывшуюся правду.

Объявив Фло (та болтала с подругой на заднем дворе), что ему надо кое с кем повидаться, поспешил на улицу. Добрёл до нового квартала, где сел в автобус, идущий на южную окраину, и вышел на предпоследней остановке, заметив кафе под названием «Тихий уголок Бейкера». В этом почти безлюдном заведении просидел с бокалом коктейля около часа, тупо глядя в телевизор, висящий над барной стойкой и работающий без звука.

Затем он поехал в один из захолустных районов, населённый почти сплошь мигрантами из Мексики, Панамы и Коста-Рики. Там снял номер в дешёвом маленьком отеле. Ещё по пути, переходя с одного маршрута на другой, купил в магазине виски; теперь, закрыв за собой дверь номера, он откупорил бутылку, сделал несколько глотков и, не снимая обуви, лёг на кровать, так и держа бутылку в руке. Спустя некоторое время, прислонил подушку к спинке кровати и принял полусидячее положение.

вернуться

9

Ночью он видел «сон».

Он будто бы оказался опять в том же окружении, в том же месте, где прозвучали наговорные слова. А в следующее мгновение краски поблёкли и осталось только серо-синее и тёмное, а Доран увидел себя со стороны. Он всё в том же месте, и не потерял облик, но остальные и остальное размыто, как акварельный рисунок, облитый водой; всё зыбко и расплывчато, а Доран виден чуть сверху – он в полной тишине и почти неподвижен. И вот что происходит дальше.

Позади Дорана вырастает тень – чёрная, совершенно отчётливая, при том что прямого света в этом видении нет. Доран, или та его часть, что покинула тело, ясно осознаёт: эта тень его, и именно такого, какой он есть в данный момент времени. И в ту же секунду, когда сознание фиксирует факт соответствия… тень начинает меняться. Она растёт, преображается. Изменение не столь очевидно (да и как же, если глаза остались с телом?), сколь осознаётся наблюдающей частью Дорана Макмилли.

Тень превращается в тень юноши – и в ней становится заметна растерянность и угнетённость; затем в тень молодого мужчины – и проступают агрессия и симптомы нездоровой зависимости; потом сгущается тень сухощавого мужчины средних лет, и в ней что-то пагубное, запущенное, недоброе; тень приобретает черты немощного старика или мужчины, состарившегося раньше времени – в нём нет ни воли, ни интереса к жизни, а только потребность дожить до мига грёз.

Подобно студенту, изучающему психологию, который сначала записывает собственные ассоциации от пятен Роршаха, а затем интерпретирует свой строй личности, Доран-наблюдатель распознавал метаморфозу тени – только распознавал без всякой эмпирики и логических цепей (просто получал откуда-то готовую картину понимания).

Затем тень расплылась, стала почти прозрачной и после этого снова сгустилась, обретя как бы первоначальные черты, но не совсем. Это была уже немного другая тень. И Доран проснулся с ощущением потери части себя.

13
{"b":"765883","o":1}