Сражение, бушующее возле установки, остановилось в тихом ужасе, прекратив разрывающую барабанные перепонки симфонию из боевых кличей и огнестрельных вспышек. Боевой Ястреб Чогориса, Джагатай Хан, чей приход решит судьбу легиона, спустился с платформы, провожаемый взглядом Кешика. Будучи свидетелем того, как воины его легиона рвали друг друга в клочья, в голове примарха пронеслись насмешливые слова его брата, Повелителя Смерти. На секунду в глазах Кагана мелькнула горечь от того, что он наблюдал. Его дети разрывали друг друга, будто их не связывало ничего. Любой отец, увидевший такую картину, скорее всего, застыл бы, не зная что делать. Но не Джагатай, не Хан Ханов. Это должно было прекратиться, и прекратиться немедленно. Огорчение моментально растворилось, пока кровь, текущая по венам пост-человека, закипала всё сильнее и сильнее.
Примарх устремил взор на трон, возле которого не останавливалось кровопролитие. Около престола Хасик нойон хан умело отражал натиск Джемулана. Клинок Боевого Ястреба, его верный дао, всё ещё запятнанный кровью Мортариона, стал тяжелее в рукояти. Кешик приблизился к хозяину, но Хан резким мановением руки отказался от защиты. Всё больше сражений прекращались, следуя взглядами за отцом, который подошёл к трону. Оставив за собой след из нескольких отвалившихся кусков изуродованного доспеха, Джагатай остановился у своего законного места. Взор примарха Белых Шрамов отстранился в никуда, будто Джагатай только сейчас осознал, как низко пал легион в его отсутствие. Какофония болтерного огня стихла, а последним звуком сражения оказалось вытаскивание меча прибывшего воина III-го легиона из тела одного из лояльных Кагану легионеров.
Хасик ждал его. Мостик затих. Но воины остались на позициях, их оружие всё ещё было наготове. Глаза каждого в том помещении были прикованы к помосту, от этого Джогатен лишь в последний момент заметил, что Сыкрин стоял рядом с ним. Капитан Буревестников снял шлем, так как тот разговор, который сейчас состоится, его уши должны были услышать без фильтрации механизмами. Его примеру последовало немало легионеров.
— Что здесь происходит, Хасик? — грозный голос Кагана насытил зал.
— Я сделал то, что должен был. То, что ты велел. То, что было лучше для легиона.
— Когда ты начал это, ты знал, что я вернусь. Или ты хотел держать меня на поверхности, пока весь флот не окажется в твоих руках? — злость, витавшая в воздухе, казалась почти материальной.
— Я лишь хотел, чтобы ты и Хорус опять были едины. Это была моя единственная надежда. Шёпоту неверных нельзя позволить возобладать.
— Неверных? Как ты смеешь называть неверными тех, с кем ты омывал клинки в крови врагов? Как ты смеешь называть неверными тех, кто тебе воспротивился, когда именно ты развязал это безумие? — сверкнул глазами Джагатай.
— Не безумие. — развёл руками Хасик. — Да, были допущены ошибки, но я и мои братья из Воинской Ложи увидели правду. Посмотри на поверхность обители Магнуса. Нас предали, в то время как Воитель… Воитель призвал нас, и мы должны последовать за ним, потому как так было всегда.
Внезапно, прервав разговор, вперёд выступил Сыкрин и, сняв шлем, закричал что есть сил. В любой битве его бы никто не услышал, но сейчас, когда никто, кроме него не смел нарушить тишину, служившую фоном, усиливающим важность разговора Кагана и нойон хана, голос капеллана раздался эхом по всему залу.
— Нет, отец! Наш путь не таков! Мы не можем предать Императора! Мы не можем нарушить клятву! — кричал во всё горло Сыкрин, пока его не заставили замолчать.
Внезапный удар лезвия пробил гортань, наставляющую собратьев на истинный путь. Также быстро, как клинок вошёл в плоть десантника, он её и покинул.
— Умолкни, дешёвая подделка капеллана. — самодовольно улыбаясь, фыркнул Эйдолон, убирая меч в ножны, пока его жертва падала на колени.
Джогатен моментально преклонился к павшему брату, поймав его шею.
— Нет, нет, нет, нет, нет… Сыкрин… — капитан хотел сказать ещё много чего, но было уже поздно.
Глаза капеллана начинали стекленеть, хрипящий голос вперемешку с кровью стихал, пока не были прошёптаны последние слова.
— Ты не…
Джогатен зажмурил глаза и прижал свой лоб ко лбу Сыкрина, после чего, простившись с лучшим другом, развернулся в сторону Дитя Императора.
— Брат… Неужели твой друг не знает, что, когда люди разговаривают, перебивать нельзя? — ухмылялся Эйдолон.
— Гнида…! — сцепив зубы, прошипел Джогатен и попытался прыгнуть на предателя. Но его остановили руки, объявшие грудь и сдержавшие рывок.
— Нет, брат, не сейчас. — прошептал один из легионеров, удерживавших вырывающегося Буревестника.
— ДОВОЛЬНО! — не сдержался Каган, проревев это слово в сторону закипавшего в своей ярости Джогатена, после чего развернулся опять к главарю бунта.
— Джагатай, мы должны встать на сторону Хоруса. — не переставая, пытался переубедить своего повелителя Хасик.
— Хорус лгал нам. Нам всем! — рявкнул Хан. — Посмотри на то, что ты сотворил, Хасик. Жизнь твоих братьев угасает, оставляя лишь кровь на клинках преданных тебе воинов. — Джагатай махнул рукой в сторону павших Астартес. — Это ты называешь лучшим будущим легиона?
— Даже так, Империум это не наш путь. Даже не на стороне Воителя, мы должны отвергнуть Его. А это… — взглянул нойон хан на одного из застывших в мучениях братьев. — Это лишь сопутствующий ущерб.
Кровь Сыкрина и ещё десятков умерших лоялистов, в конце концов, переполнила чашу терпения Джагатай Хана. А последние слова Хасика нанесли окончательный удар, заставивший гнев Боевого Ястреба пролиться. Каган напряг мышцы руки, сильнее сжав эфес дао. Лезвие, вкусившее кровь тысяч, миллионов ксеносов и даже примарха, теперь должно было подняться на кровного сына. И оно поднялось. Клинок покинул ножны, раскрыв прекрасную наготу мастерски выкованного металла. Возможно, бессознательно, возможно, инстинктивно, а может быть из-за ошибочной веры в то, что совершённое им дело было правым и оно дало ему сил сделать это, Хасик сделал тоже самое. Обнажив верный тальвар, нойон хан встретил бурю в истинном её обличье — быстрая и гигантская, неудержимая и опасная стихия, инкарнировавшаяся в теле примарха V-го легиона.
Хан набросился на полководца, края лезвий дао и тальвара сцепились, разлетелись искры. То, что происходило перед глазами легионеров являлось материальным воплощением фатума. Хасик пытался отбиваться от напора своего повелителя, ища удачный момент для удара, остановившего бы схватку. И вот, как казалось, нойон хану он наступил. Хасик, сдерживая нескончающийся натиск гиганта, проскользил своим тальваром вдоль лезвия Джагатая и провернул пируэт, описав клинком в воздухе сверкающий круг, после чего сделал выпад вперёд. Но Каган, будучи мастером ангнагур, древнего чогорийского охотничьего ритуала, знал, что делать в таком случае. Как добить зверя, загнанного в угол и отчаянно пытавшегося оттуда вырваться.
Темпы и Джагатая, и Хасика были настолько высоки, что глаз обычного смертного не мог уловить что-то большее, чем вспышки соприкасавшихся клинков, но воин, объединивший Чогорис, был быстрее, гораздо быстрее, чем можно было вообразить. Скорость Хана была выше, сила неостановимей, а реакция молниеносней. Джагатай подарил своему нойон хану надежду и тут же её отобрал.
Когда Хасик завершил свой манёвр, Хан заблокировал атаку, направив лезвие вниз, после чего резко закружил тальвар в роковом танце, выдернув меч из руки нойон хана. Оружие улетело в сторону со звучным лязгом, предвещая конец. Джагатай вывернул клинок и вонзил острие дао глубоко в живот Хасика. Удар был прицелен с идеальной точностью, пронзив боевую броню терминатора под резкий треск разряжающегося силового поля. Хасик нойон хан застыл, пронзённый чуть ниже сердца, не в силах что-либо сказать, когда жгучие миазмы энергии прокатились по его телу, сковывая того в параличе. Медленно Джагатай Хан оторвал Хасика от земли одной рукой, поднимая его вверх, пока их лица не оказались на одном уровне. Клинок держал тело предателя в одном положении, неся на себе вес терминаторского доспеха и не давая тому издать что-то, кроме обессиленного хрипа. Свободной рукой полубог потянулся к голове нойон хана и сорвал с того шлем, с презрением бросив его на землю. Мгновение они смотрели друг другу в глаза — одно лицо побелело от шока, другое застыло в гневе.
