«Знал бы ты, – с горечью подумал я, – что она исключительно благодаря мне получила это звание. Вот без меня она действительно была бы никто».

А вслух сказал:

– Гражданин следователь, а вот мне всегда казалось, что у нас все люди равны. И что в таких делах, как преступления, тем более никому не должны застить глаза чьи-то там звания и заслуги…

– Вы меня учить вздумали? – со злостью прошипело мне это должностное (но такое неумное) лицо. – И перестаньте-ка глумиться над нашими порядками. А не то…

– Что – еще и антисоветскую агитацию хотите мне пришить? – окончательно разозлился я.

– Носов, вы просто шут гороховый, – покачал головой следователь. – В общем, с вами все ясно, – махнул он на меня рукой. – Думаю, больше мы не увидимся.

Этого я совсем не ожидал.

– Как? – воскликнул я. – Что – следствие уже закончено?

– Приходится заканчивать, – развел руками следователь. – Из вас же ни одного толкового слова не вытянешь.

– И поэтому, значит, вы сами решили все вот это придумать? – бросил я гневный взгляд на свое, по-видимому, дело, лежавшее перед ним на столе.

– Мы здесь ничего не придумываем, – уже даже не повышая голоса, возразил следователь. – Основываемся только на фактах и показаниях. Ваши показания, как вы сами понимаете, в расчет принимать не приходится…

– А показания Лавандовой, значит, приходится? – выкрикнул я.

– А как же! – с еще более ледяным спокойствием ответил мне следователь. – Вы вообще знаете что-нибудь о том, как ведется следствие? Проводится сбор улик, опрашиваются свидетели…

– Улики могут подбросить, – тоже стараясь говорить спокойно, вставил я. – А свидетели могут врать.

– Могут, – неожиданно согласился следователь. – Но тут всегда возникает вопрос: зачем? Если Алла Лавандова, по-вашему, дает ложные показания, то какую выгоду она этим преследует?

Тут я призадумался. Словно и не ожидал, что мне – именно мне – придется отвечать на этот вопрос. Но ведь не на этого же горе-следопыта здесь рассчитывать.

– Этого я пока сам не понимаю, – с неохотой, но все-таки сознался я.

– Вот видите, – вновь возликовал следователь. – Не понимаете… Вернее сказать – вы просто даже не можете этого придумать. То есть того, зачем бы Алла Лавандова стала называть вас чужой фамилией.

– Хорошо, хорошо, – закивал я. – Мне вы не верите – ей верите. Но если кто-то еще опознает меня как Уткина, что вы тогда скажете?

– Смотря кто именно опознает, – вздохнул следователь и посмотрел на меня с таким видом, будто хотел сказать: «как вы мне надоели».

– Да кто угодно, – заволновался я, – кто угодно опознает меня как Уткина.

– Это не ответ, – покачал головой следователь. – И вспомните-ка: еще несколько дней назад вы сами указали именно на артистку Лавандову как на того человека, который сможет вас опознать. А она назвала вас Носовым.

– Гражданин следователь! Ну подумайте сами: зачем бы я так стал настаивать на том, чтоб меня опознала Лавандова? Для меня оказалось полной неожиданностью то, что она назвала меня Носовым!

– А я расценил это так, – строгим тоном возразил следователь, – что вы просто решили дополнительно поглумиться над бедной женщиной. Сначала убили ее… скажем так, мужа, а потом еще и устроили весь этот цирк.

– Да зачем мне устраивать цирк?! – взорвался я.

– Да затем, – повысил голос и следователь, – что таким образом вы мстите всему миру. Ваша жизнь не удалась, вы поняли, что она кончена, – и вот нашли своего бывшего однокашника, который очень преуспел, и убили его! Поступили, одним словом, как подлец и Герострат[1].

– Я не сомневаюсь, что вы еще будете горячо извиняться передо мной за все эти слова, – с горечью сказал я.

– А я не сомневаюсь, что вам дадут высшую меру, – парировал следователь. – Чья, думаете, возьмет? Ваша? Как бы не так!

– Вызовите другого свидетеля, – предельно серьезно попросил я. – Я Уткин, и меня может опознать любой – любой из тех, кого я знаю, с кем работаю.

– Вы давно уже нигде не работаете, Носов, – поморщился следователь.

– Вызовите, – настойчиво повторил я. – Вызовите кого-нибудь из моих знакомых. Как вы можете отказывать мне в этой просьбе?

– Зачем я буду беспокоить людей! – фыркнул следователь. – Я ведь заранее знаю, что вы попросту продолжаете свой балаган.

– Одного свидетеля! – уже натуральным образом стал умолять я. – Одного! И все ваше следствие относительно меня немедленно рассыплется. Я понимаю, вам этого не хочется…

– Ну хватит, – поморщился мой невразумительный визави. – Вы что – на слабо меня собрались взять?

– Я прошу дать мне еще один шанс подтвердить мою личность, – сквозь зубы протянул я, боясь, что сейчас зарыдаю.

– Э-эх, – произнес следователь. – Вот говорили мне, что я слишком мягкотелый для этой работы… Ладно, Носов, будь по-вашему. Вызову для вас еще одного человека, чтобы он вас опознал. Проведем эту бессмысленную процедуру, а потом пеняйте на себя. Дело будет закрыто… Хотя я на вашем месте прямо сейчас во всем сознался бы и раскаялся. Подумайте, Носов, ведь на кону ваша жизнь!

– Значит, одного последнего свидетеля, – прошептал я, не слушая его последних смехотворных призывов. – Только одного? – вскинул я на следователя тревожные глаза. После предательства Аллы я уже начал сомневаться, могу ли вообще хоть кому-то доверять в своей жизни.

– Одного, – отрезал следователь. – Я уже вижу, вам только дай волю…

– Хорошо-хорошо, одного, – скрепя сердце согласился я.

А сам принялся судорожно размышлять. Кто же именно станет этим «одним»? Кого мне назвать? Кого?..

Уж конечно, не Лунгина и не Нусинова… Может, Гребнева? Гм, ну а почему именно из сценаристов?.. Да потому, что коллег-режиссеров точно не стоит звать. Мало ли что они наплетут про меня. Никому из них нельзя доверять. Сценаристы – другое дело. Они ради того, чтобы их побрехушки пошли в дело, удавятся. Вообще паршивый, конечно, народ сценаристы, ну их… Актеры? Тоже ненадежные. Если даже Алла… Впрочем, о ней я теперь и думать не хочу.

Конечно, хорошо было бы позвать сразу директора. Сизова. Если б он опознал, меня бы, думаю, немедленно выпустили. Но Сизов меня не переносит. Если он увидит меня в тюрьме, то никогда этого не забудет. И это станет для него отличным поводом выжить меня из кино.

Так кого же, кого же? Разве что… Ну да, конечно! Фигуркина. Кого же еще? Уж от него-то точно не следует ждать никаких вывертов. По той простой причине, что ему самому чрезвычайно выгодно, чтобы я оставался Уткиным, оставался на воле и работал с ним на одной студии. Он же без меня ни одного фильма не в состоянии нормально закончить. Только благодаря моему дару виртуозного монтажера из того барахла, которое он снимает, получается вылеплять хоть сколько-нибудь сносную продукцию.

Окончательно утвердившись в верности найденного решения, я с триумфом обратился к следователю:

– Фигуркин!

– Что-что? – поднял он на меня глаза от протокола, который сейчас заполнял.

– Вызовите режиссера Фигуркина, – мой голос наконец зазвучал громко и ясно. – Это мой коллега с «Мосфильма». И тогда вы убедитесь, кто я на самом деле.

– Ну-ну, – скептически отозвался следователь. – Значит, Фигуркин? – переспросил он и записал фамилию на бумажке. – Ладно, придется побеспокоить товарища Фигуркина. Но уж потом, Носов, даже не заикайтесь ни о каких дальнейших опознаниях.

– Не беспокойтесь, – самоуверенно улыбнулся я, даже не реагируя на «Носова». – Не заикнусь.

– Вы обещали, – следователь направил на меня указательный палец и выразительно посмотрел мне в глаза.

Следующим утром меня разбудило привычное громыхание. Открывали мою камеру.

– Идемте, – как всегда, сказал мне молодой… кто он там, старшина, или пес его знает.

Я как никогда с радостью поднялся с нар и, заложив руки за спину, вышел из камеры.

«Идем! Идем! – стучало у меня в голове. – Идем на опознание! Сейчас меня наконец назовут тем, кем я действительно являюсь! И уже никто больше и никогда не посмеет опровергать этот факт!»