– С дочерьми? – переспросил Жозеф. – У него есть дочери?

– Да, разумеется. Разве вы об этом не слышали? Бедные девушки брошены на произвол судьбы и покинуты. Ведь у них нет любящей матери. Раньше отец Готье кое-как наставлял их, когда у него было время и охота. А теперь… Сеньора де Сюрмона печалит то, что понятия дочерей о христианской вере и вообще о нашем мире весьма плачевны. Они росли, как сорная трава… Если бы хоть вы привили им некоторые представления о благочестии и достойной жизни…

– Возиться с вздорными и глупыми девчонками! – возмутился Жозеф. – Нечего сказать, хорошее занятие вы мне предлагаете.

– Пожалейте этих несчастных девушек. Они нуждаются в хорошем наставнике, чтобы спасти свои заблудшие души. Да и потом, вы сможете взять с собой в замок нашего гостя. Он тоже смертельно скучает в нашей обители, а ведь он еще молод и не давал, подобно нам, сурового обета заточить себя здесь…

– Так и скажите, что затеяли все это ради чертова горожанина! Признайтесь, вам всегда нравилось принимать участие в судьбе молодых и веселых людей, которые развлекают вас пустыми речами и непосредственным обаянием. Наверное, и я в молодости был вам куда милее, чем теперь.

– Это правда, – задумчиво произнес аббат. – В юности в вас не было этого пылкого гнева, этой ожесточенности… Вы были ласковым и приветливым с теми, кто умел завоевать ваше драгоценное доверие. Да, вы так сильно изменились! Где теперь ваша светлая улыбка и мечтательный взор?..

– Там же, где и моя юность, мои разбитые мечты и моя мертвая душа. Тогда я был наивным и глупым. Я не знал мира и не знал людей. Но в остальном, я был таким же, как и сейчас. Мое безумие всегда жило во мне… Но за сиянием моих восторженных глаз вы не замечали того темного, что скрывалось глубоко внутри… Этого свирепого зверя в клетке. Нет, ничего не изменилось.

– Господи, опять эти ваши страшные грезы! – испуганно отмахнулся аббат. – Прошу вас, не говорите мне о них. И сами не забивайте ими вашу бедную голову. Итак, вы согласны отправиться в замок де Сюрмон вместе с мэтром Жилем?

– Если вы прикажете, то что мне еще останется делать? Но это будет совершенно против моего желания.

– А если я попрошу вас, Жозеф? – ласково сказал настоятель, беря его за руку.

Сарацин отвернулся, но руки не отнял.

– Отец Франсуа, – наконец произнес он искренним и прочувствованным тоном, – долгое время вы были для меня любящим и добрым отцом в большей степени, чем мой собственный. Вы наставляли меня и заботились обо мне. Вы дали мне защиту, когда мне грозила смертельная опасность. Неужели же вы думаете, что я смогу вам отказать в такой ничтожной малости? Я отдал бы вам и оставшиеся годы моей горькой жизни, если бы это было нужно…

– Вот это разумные и добрые речи, мой мальчик, – улыбнулся настоятель. – Значит решено, завтра вы пойдете к сеньору де Сюрмону. Только вам надо будет переодеться и побриться. Что это за вид? Вы похожи на простого ремесленника. Ваши рукава все измазаны краской. Попросите брата Ватье дать вам новую сутану, эта никуда не годится! И до утра приведите себя в человеческий вид, чтобы не стыдно было показаться в замке благородного сеньора.

– Должно быть, чертовы девчонки не станут ради меня мыться и стирать свои грязные платья, – усмехнулся Жозеф.

– Не будет большого греха, если вы окажетесь умнее и придете к ним чистым и причесанным, – смеясь, отвечал аббат. – И, прошу вас, будьте полюбезнее и поприветливее с благородным сеньором и юными девицами, иначе они и вправду примут вас за дикаря из той страны, откуда родом ваши предки.

IX

В замке

Будь то Урганда иль Моргана,

Но я люблю, когда во сне,

Вся из прозрачного тумана,

Склоняет фея стебель стана

Ко мне в полночной тишине.

Виктор Гюго «Фея»

Все в мире быстротечно!

Дым убегает от свечи,

Изодран ветхий полог.

Басё

Холодное утро, в которое брат Жозеф и Жиль дель Манж вышли из монастыря, поражало удивительной чистотой и сверкающими красками. Вся бескрайняя равнина была покрыта белым, рыхлым снегом, в котором башмаки утопали, как в легком, птичьем пуху. Яркие солнечные лучи играли на снегу, заставляя его искриться тысячью неуловимых бликов. Нестерпимая белизна больно резала по глазам и заставляла то и дело прикрывать их. Светлое небо, с редко разбросанными по нему серебристыми перьями облаков, было бездонным и чистым. Восхищенный взор тонул в его беспредельности… На синеватой линии горизонта виднелась далекая и одинокая башня замка де Сюрмон.

Когда путники наконец приблизились к замку, Жиля поразили тишина и покой, царившие вокруг. Ни ярких, трепещущих на ветру знамен, ни угрожающего звона оружия, ни веселых голосов шумных вассалов. Это здание казалось таким же заброшенным, старым и тронутым тленьем, как и монастырь Сен-Реми. Тяжелые, массивные деревянные ворота обветшали, железные цепи, поддерживающие их, заржавели. Ограда замка кое-где уже потрескалась и облупилась. Ее покрывали высохшие стебли плюща и дикого винограда, которые весной, должно быть, одевались зеленой листвой, скрывая под своим причудливым узором старые, покрытые трещинами камни… За оградой, с неровными, полуразрушенными зубцами, возвышался мрачный, одинокий донжон9 с темными, узкими окнами. На верхушке башни, подобно последнему осеннему листу, уныло висел старинный, выцветший флаг, видевший за свое долгое и безрадостное существование уже не один дождь и снегопад.

Вся эта картина показалась Жилю такой печальной, что он невольно подумал о том, существует ли в этих заброшенных краях хоть одно место, где бы еще теплился огонек жизни и радости?

Брат Жозеф громко постучал в ворота. Но прошло еще не мало времени прежде, чем заскрипели тяжелые, неподатливые цепи, и перед ними предстал бедно одетый и плохо вооруженный, седой и угрюмый стражник.

Монах выразил желание видеть сеньора де Сюрмона, и их пустили в небольшой двор, с одной стороны усеянный различными хозяйственными постройками.

Вскоре навстречу им вышел сам мессир Анри де Сюрмон, в скромном и потертом, но аккуратном, сером камзоле и ветхом плаще. Живя в бедности и упадке, старик, казалось, всеми силами пытался поддерживать в своих владениях хоть какой-то жалкий порядок.

Несмотря на то, что появление сарацина, явно не обрадовало старого сеньора, он вежливо, но сдержанно поклонился гостям и попросил передать от его имени благодарность аббату за оказанную услугу. Брат Жозеф выразил готовность служить сеньору де Сюрмону, а затем представил ему Жиля, так как на собрании в монастыре горожанин, конечно, не мог как следует познакомиться со знатными гостями. Сарацин говорил спокойно и едва ли не любезно, но очень отстраненно и холодно.

– Еще раз примите мою благодарность, мессир Жозеф, что вняли нашей просьбе и не оставили этот несчастный замок без слова Божьего, – продолжал хозяин. – Увы, я искренне хотел бы быть ближе к лику Господа… Но военные заботы на службе у монсеньора де Леруа слишком часто отрывали меня от благочестивых молитв и мирных размышлений. Что же до моих бедных, лишившихся матери, дочерей, спасение их невинных душ внушает мне самую живую и горькую тревогу. Мало того, что они не воспитаны и не обучены манерам, они так мало знают о долге истинных христианок, что мне порой становится страшно за их пустые, детские головы. Я должен был бы посвятить им больше времени… Но, увы, я не в силах заменить им мать или хотя бы стать духовным наставником. Покойный отец Готье, мир его праху, учил их понемногу, но общество печальных стариков мало подходит для юных девиц. Мадам Жанна, когда она не занимается хозяйством, иногда уделит им часок-другой, чтобы наставить их на верный путь. Но, боюсь, все эти усилия дают крайне скудные плоды…

Мессир Анри вздохнул и печально покачал головой.