– Уволили её вчера из-за тебя и твоего дружка, – продолжает она скалиться на публику и ловко надевать браслеты на руки входящих.

Я не закидал её вопросами лишь потому, что слишком её слова меня впечатлили.

– Ничего не помню, – то ли хотел честность свою показать, то ли оправдаться.

– Немудрено, – фыркает дева и трясёт хорошо уложенными локонами. У неё глаза, как у кошки: зелёные и немного томные. – Ты своего бойфренда расспроси. Он вчера здесь впечатление произвёл. Цитатами сыпал и отстаивал твою честь с яростью бульдога. А у нас строго. Аллу уволили. Так что можешь её здесь не искать.

Алла, значит. Имя хоть узнал – и то хлеб.

– Фамилии я не знаю, мы не общались почти, – тарахтит девушка скороговоркой, – знаю лишь, что она студентка и где-то учится. С книгами не расставалась.

Это и я знаю. Но якорь мой обрёл имя, а я духом воспрянул. Имя, институт – плёвое дело. Найду!

– Наши её любили очень. Хорошая. Положительная. Добросовестная. Попробуй такую ещё найти. Но правила есть правила. Тем более, твой мачо чуть ли не судом грозил.

Ну, Пашка, ну, змей! Ну, погоди!

– Спасибо! – благодарю и спешу на выход, а то охранник уже поглядывает на меня недобро. Видимо, вчерашний выход в свет произвёл фурор, оставил неизгладимое впечатление, что навсегда застыло на лицах членов трудового коллектива этого священного места под голубой луной.

Пока я возвращаюсь домой, а точнее, в квартиру Пашки, внутри меня взрываются петарды. Мне его поведение вообще не понятно, и я, чёрт побери, хотел бы услышать, что двигало им, когда он на девчонку наезжал.

Но я, что называется, целую замок: Пашки дома нет и, судя по всему, ночевать он не явится. Ну, я терпеливый. А ещё – неотходчивый временами никак. И если он удрал, подозревая, что ему достанется за вчерашний фортель, и надеялся, что я до утра остыну, то глупый он и наивный. Я такие вещи на тормозах не спускаю и прощать не собираюсь.

Алла

Понедельник – день тяжёлый. В клуб за расчётом я попала ближе к вечеру.

– Как ты? – спрашивает Котя. Взгляд у него участливый, повадки мягкие. Того, глядишь, по головке погладит и даст выплакаться на своём мужественном плече.

– Нормально, – пытаюсь улыбнуться, но получается вымученно. – День тяжёлый. Устала.

– А тобой тут интересовались, – сжимает он губы, и глаза его сверкают опасно, как оголённые лезвия бритвы. В такие моменты он больше на тигра похож, чем на кота.

– Кто? – спрашиваю невольно, и злюсь, потому что сердце предательски частит в груди.

– Да этот… невинная жертва аборта. Рыскал тут вчера, приставал ко всем с вопросами. Но ты не переживай, никто тебя не сдал. Припёрся он, герой. Алкаш. Пить не умеет от слова «совсем». И опять бухло заказывал, правда, дружка его не было, поэтому грустил и вздыхал весь вечер.

Драконов меня искал? Вот новость. Я думала, он наутро и не вспомнит, что здесь вчера было. Интересно, зачем я ему понадобилась? Может, наплёл что-нибудь ненужное журавль его длинноклювый.

Становится ещё грустнее, чем было. Я бы, наверное, хотела его ещё раз увидеть. А может, и не раз… Но зачем тешить себя иллюзиями? Где я и где он. Кто он и кто я. Небо и земля и то ближе друг к другу. Такие, как Драконов, проходят мимо. Будь он трезвый, сомневаюсь, что вообще бы на меня внимание обратил. Он же до вчерашнего вечера не замечал меня, хотя и захаживал в «Лагуну».

– Вдруг тебе что понадобится – звони, – помедлив, выдаёт Котя и, отобрав телефон, вбивает свой номер. И от его действий, и от серьёзности, я в ступор впадаю. Здесь как-то не принято дружить. Мы друг друга по именам не всегда знаем. И этот его жест и не понятен, и слишком щедр. Может, он и впрямь подкатывал, а я не заметила?

– У хорошей девочки должна быть семья, – брякает Костя, и я чувствую себя членом мафиозной группировки – так это звучит… нелепо, наверное, и трогательно.

– Спасибо, Костик, я справлюсь, – вздыхаю, отгоняя непрошенные слёзы. Вот ещё. Я рыдать не собираюсь, но прощание явно подзатянулось. Машу ему рукой и растворяюсь в сумерках.

У меня есть деньги, сбережения – протяну. А позже всё равно найду работу.

Аркадий

Утро началось с нашествия. Нет, не инопланетян или тараканов, но лучше бы что-то другое приключилось, чем моя мать.

Она возникла на пороге Пашиной квартиры в понедельник с утра – бледная, как привидение, полинявшая, как дешёвое постельное бельё из Китая. Что понедельник – тяжёлый день, придумали не зря.

– Как ты меня нашла? – включил я злюку. Мать неопределённо махнула рукой. Всё понятно. Слежку никто не отменял. – Ну, входи.

Мать переступала порог, словно боялась вступить в коричневую субстанцию, именуемую дерьмом. Или на мине подорваться. И вообще кидала взгляды во все стороны. Наверное, думала, что сейчас на неё куча обнажённых мужчин кинется нетрадиционной сексуальной ориентации. Но никто кидаться не спешил, и она немного успокоилась.

Паши дома не было. Видимо, ещё не вернулся из загула. Ну, ничего. Тем острее будет допрос по всем правилам позже. Я не собирался делать вид, что ничего не произошло.

– Сынок, умоляю, – маман бабахнулась на колени так быстро, что я и среагировать не успел, и растерялся. – Вернись домой, скажи отцу, что всё это – дурацкая шутка!

Она снова за старую пластинку. Колени только лишние. Ну зачем?..

– Мам, встань, – поднимаю её почти насильно. Она сопротивляется. Ужас какой. Кажется, я их всех и довёл, и достал. Убеждённость моя не поколебалась, но чувство, что я скотина, всё же голову подняло.

– Он с ним встречался, – плачет мать тихо, – условие поставил. Это только начало, а затем всё уйдёт в чужие руки.

Я сажусь с ней рядом на диван.

– Ну, во-первых, Сергей не чужой, а его сын. Во-вторых, он давно с ним встречался, как только поползли слухи о моей ориентации, но не имели тому подтверждения. Так что процесс запущен не день назад, если на то пошло. Отец давно угрозами сыпал. Всё пытался меня в чувство привести.

– Зачем, ну зачем ты это делаешь? – в голосе матери столько муки, неподдельного горя. – Он же для тебя старается, живёт только тобой.

– А я не оправдал надежд, – скотина во мне медленно умирает и спокойно ложится на отдых. – Не надо жить мной. Живите собой, мам. Живите своей жизнью и не пытайтесь прожить чужую жизнь или сломать её в угоду своим прихотям и амбициям.

Я смотрю ей в глаза и, наверное, впервые в жизни твёрд, как алмаз.

– Мне не нужны его деньги, наследство, та жизнь, которую он мне уготовил. Есть дела поважнее, чем быть проституткой собственного отца. Я больше не лягу под него. Может, Серёге нужнее нажитое непосильным трудом. Три магнитофона там, патефона, куртки кожаные тоже три. А мне не надо, поверь.

– Как долго ты протянешь, избалованное дитя? – гладит она меня по голове, как маленького. – Ты все выходные в клубе торчал, деньгами налево-направо сорил.

– Может, вы ещё за мной с диктофоном ходить будете, записывать каждый вздох?

Почему-то в уме резко всплывают поцелуи с Аллой и снова – полутёмная комната. Чёрт.

– Не бойся. Это был мой человек. Он всего лишь… приглядывал за тобой.

– Вынюхивал, где я живу и с кем, и так ли я отдаю голубизной, как рассказываю.

– Это ложь, – мать встаёт с дивана и, цокая каблуками, меряет твёрдыми шагами комнату, – это всё ложь! Это папу ты мог в дураках оставить, но не меня! Я все твои похождения – по пальцам… И вообще…

Она лукавит. Ни в чём не убеждена, но я не мешаю ей фантазировать.

– Мам, я не вернусь. И вообще я бросаю ненавистный экономический и возвращаюсь в медицинский.

– А бросай, бросай, – живо оборачивается она и улыбается. Улыбка вкупе с глазами затравленного животного смотрится жутко. – Как раз успеешь остаться без защиты военной кафедры, и тебя упекут в армию!

Она торжествует. Думает, что меня этим можно напугать. Ну, в семнадцать такой номер мог пройти, а сейчас я как-то перестал бояться каждого шороха и всяких страшилок, которыми пугают детей и слабаков. У меня физическая подготовка замечательная. Надо – и пойду в армию. Но мать лучше сейчас не добивать.