Через мгновение он, затаив дыхание, наполовину обернулся. И заговорил извиняющимся тоном:

– Да, Мать, это старая кровь. Старая и жидкая. – Он помедлил и добавил: – Скажи Отцу, что я не прошу прощения за свой выбор… да с чего бы мне? Неважно. Мы оба сделали все, что я мог. – Он весело хмыкнул. – И ты могла бы сказать то же самое.

Он обернулся.

Тьма перед ним сгустилась во что-то плотное. Он глядел молча, хотя присутствие было вполне ощутимым, огромным во мраке за его спиной.

– Если бы он хотел слепого подчинения, так и держал бы меня закованным. А ты, Мать, могла бы оставить меня ребенком навсегда и прятать под своим крылышком. – Он неуверенно вздохнул. – И мы все еще здесь, но мы сделали то, чего вы оба желали. Мы почти всех победили. Только одного никто из нас не ожидал: как все это нас изменит. – Он бросил короткий взгляд за спину. – Мы изменились.

В круге позади него темный силуэт открыл алые глаза. Копыта стукнули по камню, как лезвия железного топора.

Он ухватил полночную гриву и запрыгнул на спину призрачного коня.

– Храни свое дитя, Мать. – Он развернул коня, проехал вдоль края обрыва и обратно – к выходу из туннеля. – Я так долго был среди них; все, что ты дала мне, осталось лишь тихим шепотом в закоулках моей души. Ты с презрением относилась к людям, и теперь все рушится. Но я даю тебе это. – Он развернул коня. – Теперь твоя очередь. Твой сын открыл дорогу. А его сын… если он захочет получить скипетр, пусть придет и заберет.

Бен Адаэфон Делат крепче вцепился в гриву коня.

– Ты сделала свой ход, Мать. Пусть Отец сделает свой, если захочет. Но теперь это наше дело. Не вмешивайся. Прикрой глаза, потому что, клянусь, мы сверкнем! Когда мы прижаты к стене, Мать, ты не представляешь, на что мы способны.

Он ударил пятками в бока коня. Скакун понесся вперед.

А теперь, милый призрак, может получиться не слишком просто.

Конь доскакал до края. И понесся дальше, по воздуху. А потом – вниз, вонзаясь в кипящий водоворот.

Привидение, выдыхающее тьму, осталось в огромной пещере. Рассыпавшиеся монеты и безделушки блестели на черном камне.

А потом послышался стук трости по камню.

В каюте висел густой дым. Все иллюминаторы были распахнуты, шторы раздвинуты, но в неподвижном воздухе изнуряющий жар ласкал обнаженную плоть, как лихорадочный язык. Прокашлявшись, чтобы избавиться от зуда в верхней части груди, Фелаш, четырнадцатая дочь королевы Абрастал, откинулась головой на мягкую, пусть грязную и влажную, подушку.

Ее камеристка набивала кальян.

– Точно сегодня? – спросила Фелаш.

– Да, ваше высочество.

– Ладно, полагаю, я должна быть в восторге. Я дожила до пятнадцати, да взовьются знамена. Хотя здесь вообще ничего не колышется. – Она прикрыла глаза и тут же распахнула их. – Это что, волна?

– Я ничего не почувствовала, ваше высочество.

– Терпеть не могу жару. Отвлекает. Нашептывает мысли о смертности, внушая одновременно уныние и странное нетерпение. Если мне суждено вскорости умереть, слушайте, давайте покончим с этим.

– Легкий застой крови, ваше высочество.

– А боль в заднице?

– Недостаток упражнения.

– А сухость в горле?

– Аллергия.

– А то, что вообще все болит?

– Ваше высочество, – сказала камеристка, – а бывает так, что все симптомы сами собой исчезают?

– Хм. При оргазме. Или если я вдруг э… чем-то занята. – Камеристка оживила водяную трубку и подала принцессе серебряный мундштук.

Фелаш посмотрела на него.

– Когда я начала?

– Растабак? Вам было шесть.

– А почему, напомни?

– А иначе вы сгрызли бы ногти до основания, насколько помню, ваше высочество.

– Ах да, детские привычки, слава богам, я излечилась. Как думаешь, выбраться на палубу? Клянусь, я почувствовала волну, а это внушает оптимизм.

– Положение опасное, ваше высочество, – предупредила камеристка. – Экипаж устал работать с насосами, а судно все равно сильно кренится. Земли не видно, и ни дуновения ветерка. Риск утонуть очень велик.

– И выбора у нас не было?

– Капитан и старший помощник не согласны с такой оценкой, ваше высочество. Есть погибшие, мы еле держимся на плаву…

– Это все Маэль, – отрезала Фелаш. – Не представляла, насколько голоден ублюдок.

– Ваше высочество, мы никогда прежде не заключали таких сделок со Старшим богом…

– И никогда впредь! Но ведь мама услышала, так ведь? Услышала. Разве это не стоит жертв?

Камеристка ничего не ответила и, откинувшись назад, приняла позу для медитации.

Фелаш, прищурившись, рассматривала старшую женщину.

– Прекрасно. У каждого свое мнение. Неужели хладнокровие наконец одержало верх?

– Не могу сказать, ваше высочество. Прикажете…

– Нет. Ты сама сказала, что мне надо больше двигаться. Выбери подходящий наряд, откровенный и чтобы стройнил, как и подобает моей внезапной зрелости. Пятнадцать! Боги, вот и началось увядание!

Шурк Элаль видела, с каким трудом старший помощник передвигается по накренившейся палубе. Она понимала, что нехватка частей тела не добавляет уверенности, но при всей неуклюжести он двигался достаточно быстро, хоть и морщась и вздрагивая при каждом шаге. Очень неприятно жить с болью, день за днем, ночь за ночью, с каждым проклятым вдохом.

– Я восхищаюсь тобой, Скорген.

Он, появившись на косой палубе, уставился на Шурк.

– Капитан?

– Ты только морщишься, и все. Думаю, есть много видов мужества, и многие из нас его даже не замечают. И не всегда нужно смотреть смерти в лицо, так ведь? Иногда дело в том, чтобы смотреть в лицо жизни.

– Как скажете, капитан.

– Что доложишь? – спросила она.

– Мы тонем.

Ясно. Она представила, как проплывет немного, а в конце концов опустится, как раздутый мешок с намокшими травами, на самое дно. Тогда пешком, но куда?

– Думаю, на север.

– Капитан?

– «Бессмертная благодарность» не заслужила такой участи. Готовь шлюпки. Сколько у нас времени?

– Трудно сказать.

– Почему?

Глаз Скоргена уставился на нее.

– Я имел в виду, что говорить не хочется. Плохо дело, да?

– Скорген, мне пора упаковывать сундучок?

– Хотите сундучок взять? А он поплывет? Ну, на веревке за шлюпкой? У нас их только две на плаву, и то потрепанные. Двадцать девять человек экипажа, вы, я и наши гостьи. Если в шлюпке будет десять человек, нас опрокинет первым же буруном. Я плохо считаю, но, кажется, мест не хватит. Человек может продержаться в воде, но недолго – акулы так и шныряют вокруг. На лодку лучше всего человек восемь. И довольно быстро столько и останется. Но ваш сундучок путает все мои расчеты.

– Скорген, ты помнишь, как грузил мой сундучок?

– Нет.

– Потому что у меня его нет. Это просто выражение такое.