Богданов. В том-то и дело, что вещество это не первичное, а уже бывшее в употреблении!
Гоголь-Моголь. Как так?
Богданов. Сейчас доподлинно известно, что в первичном веществе никакого железа не было. А железо может получаться только внутри звезд. Звезды сгорают, потом взрываются, и железо попадает в допланетное вещество, а из него уже и Земля сотворилась. Выходит, это железо, которое мы с яблоком глотаем и которое в нас содержится, прежде обязательно было в какой-нибудь звезде.
Доктор. Следовательно, мы состоим из звездного вещества!
Гоголь-Моголь. Ура, мы - звездные люди, дети звезд!
Елена (грустно). Неужели это правда? И я, и Гоголь-Моголь, и Доктор все мы дети звезд? Правда, Коля?
Богданов. Да, истинная правда.
Елена. И все остальные люди тоже?
Богданов. Да.
Гоголь-Моголь. Друзья, как здорово много знать, я люблю много знать. Знать - это почти что любить. Да, да, я не верю в любовь без знания. Черт возьми, хитро получается. Ведь мы же, получается, все как братья. (Задумывается.) Я представляю, как тут лирически все можно вывернуть. Я раньше думал, почему люди с такой тоской смотрят на звезды? Теперь понял: это в нас внутри атомы шевелятся по своей родине, по своим родным краям. (Цокает языком.) Красиво. Нет, каково, скажи, Доктор - красиво?
Доктор. Конечно, красиво. Я теперь понял, почему ты тоску навеваешь на меня.
Гоголь-Моголь. Ладно, не задирайся. (Смотрит на Елену.) Елена вот сегодня почему-то грустная. Что с тобой, чего теперь грустить? Вам теперь с Колей прямо вперед смотреть надо. Жизнь устраивать на новый лад.
Елена (пытается улыбнуться). Что ты, разве я грущу? Мне ужасно весело.
Гоголь-Моголь. Нет, я вижу, тебя что-то гнетет.
Доктор. Не приставай к человеку. Видишь, человек устал. И как тут не устать - столько всего навалилось. Эх, вам бы, ребята, сейчас отдохнуть деньков двадцать в пансионате. Правда, поехать бы куда-нибудь, обстановку сменить. А то, видишь, радость уже не в радость.
Елена (меняется, встает). А что, поедем, Коля, куда-нибудь к морю, прямо завтра же. Все бросим, я целый год моря не видела. Море и звезды, и мы одни, чтоб никого не видеть, а только вспоминать. Нет, и вспоминать никого не будем. Будем одни с нашим железом и звездами.
Богданов. Но как же рукопись? Нужно довести теперь до конца.
Гоголь-Моголь. Да брось, теперь чего волноваться, теперь пусть они там сами волнуются. Представляю, как этот профессор приползет, - простите, мол, извините, ошибочка вышла, не разобрались по темноте нашей... (Доктор и инженер смеются.)
Елена (серьезно). Не приползет.
Гоголь-Моголь. А я говорю - приползет, если не дурак, а ведь не дурак, раз профессор. Он еще в соавторы к Коленьке напрашиваться станет. Слушай, Коля, ну возьми ты его в соавторы, что тебе, жалко? Ты еще десять таких теорий изобретешь. Да и этого паренька, Анатолия, очень он мне понравился. Очень мы с ним тогда душевно, насчет равнодействия... Нет, впрочем, его не бери. Он вроде сам мужик умный. Из него может толк выйти, если рутина не засосет.
Елена не принимает возражений Гоголя-Моголя. Она чем-то озабочена, будто постоянно что-то там внутри себя ищет, перебирает, но никак не находит. Это видно хотя бы по тому, как нервно блуждают ее руки, словно ищут какого-то равновесного удобного состояния. Она то одергивает платье, то потирает висок, поправляет прическу, то вдруг сильно сжимает руки. Раздается звонок. Елена вздрагивает. Гоголь-Моголь идет встречать и возвращается с вытянутым лицом.
Гоголь-Моголь. Там... Этот...
Елена (не выдерживает). Да кто там?
Гоголь-Моголь. Призрак.
Появляется Марк Васильевич Разгледяев.
Елена (удивлена, будто ждала кого-то другого). Ты?
Разгледяев. Я низменно прошу прощения. У вас праздник.
Воцаряется неловкое молчание. Наконец сам Богданов первым сбросил оцепенение и вопреки условностям пошел навстречу гостю.
Богданов. Ничего особенного. Проходите, у нас тут действительно что-то вроде...
Разгледяев. Знаю, знаю, чего там. Конечно, такое событие нужно отметить. Разрешите пожать руку (трясет Богдановскую руку). От всей души. Конечно, получается, как это вдруг: я - и от всей души. Ну уж, знаете, такой факт. Как говорится, перед наукой все тлен. И такое открытие, что ей-богу!
Богданов. Конечно, конечно. Ну что ты, Елена, так смотришь на меня? Вот, право же, не знаем мы еще человека, не ведаем, в чем его сила. А сила, может быть, и есть в том, чтобы признать свою слабость, суть свои заблуждения.
Разгледяев. Абсолютно здесь признаюсь. Растоптан совершенно, и поделом мне. Да, да, растоптан вашим великим предсказанием.
Елена (зло). Что тебе надо?
Богданов. Ну что ты, Елена, зачем так? Человек сам пришел. Присаживайтесь, здесь есть что выпить.
Разгледяев (берет бокал, подставляет под шампанское, но не садится). Да, официально заявляю, заблуждался. Конечно, я мог бы себя оправдать, хоть отчасти. Большое, как говорится, видится апостериори. Да и вообще, что я? Разве специалист? Смешно сказать, гуманитарий, мог ли предвидеть, если сами профессионалы маху дали. Нет, ей-богу, сами судите, приходит совершенно неизвестный научному миру человек, абсолютно аматор, и предсказывает десятый спутник Сатурна. Да как я могу судить, если абсолютно профан? Ну, положим, что звезда такая, Сатурн, есть - я слышал, и то, кстати, не обязан, а так, в силу общей культуры. Да, что такая комета есть, положим, я знаю, но отчего я должен знать, что у нее должны быть какие-то там спутники? Вы говорите - десятый. Да по мне - хоть двадцатый. Я, извиняюсь, специалист в другом роде. Конечно, не скрою, Николай... извиняюсь...
Богданов. Степанович.
Разгледяев. Дорогой Николай Степанович, конечно, была у меня определенная антипатия. Ну, тут меня понять можно, все-таки личные мотивы нужно тоже учитывать. Теперь-то я понимаю, что низок был, нелеп. Примитивный эгоизм проявлял. Со своей несчастной любовишкой вознамерился сопротивляться, извиняюсь, даже соперничать с таким человеческим светочем, с возвышенной духовной связью между вами, Николай Степанович, и моей супругой...
Елена. Коля, прогони его! Он какую-то гадость задумал.
Разгледяев. Конечно, теперь меня как собачонку прогнать можно. Что же, гоните, хотя я - из лучших побуждений, только засвидетельствовать свою полную низость. Но, ей-богу, искренне каюсь, вот даже обнять могу, если позволите. Совершенно ведь зла не таю. Зло - оно откуда берется? Зло от невежества, а теперь я прозрел. Не сам, конечно, под действием обстоятельств, посредством, так сказать, всесоюзного радио. (Выпивает шампанское и приготовился обнять инженера.) Позвольте, в знак полного примирения...
Елена (кричит). Коля, не смей!
Разгледяев. Да что здесь такого?
Богданов (нерешительно к Елене). Действительно, Елена.
Гоголь-Моголь и Доктор в полной растерянности наблюдают за всей этой каруселью. Разгледяев обнимает инженера. Елену передергивает.
Разгледяев. И ничего страшного. Теперь и мне легче на душе. В такой день и меня удостоили. А ты, Елена, говоришь, я гадость задумал. А чего теперь вам бояться? Вам теперь все трын-трава. Вы победители. Вон какая у вас славная компания. Вы теперь кого угодно раздавите. Конечно, я в переносном смысле. Что же ты сердишься, Елена? Каково мне стоять здесь перед вами и признаваться в своей глупости? Ты же хотела меня осрамить, вот я и исполняю свой долг и торжественно заявляю в соответствии с нашим уговором.
Богданов. Каким уговором (оглядывается)?
Разгледяев. Право, Николай Степанович, совершенно маленький вопрос. Даже не знаю, стоит ли, такая мелочь. Да и Елена вот уже совершенно забыла.
Богданов. Нет, объясните, пожалуйста.
Разгледяев. Раз вы настаиваете, - но, право, такая мелочь, я единственно, чтобы объяснился мой приход и все эти признания. Тут, право, один лишь долг чести и не более того. Правда, разве этого мало? (Смотрит на Елену, потом на инженера. ) Не надо волноваться, вы еще, не дай бог, подумаете, что здесь заговор или, хуже того, спор. Просто это мы с Леночкой договорились послать вашу рукопись в институт...
