– Смотри-ка, у черемухи листочки проклюнулись! И когда успели? Спозаранок, когда венчаться ехали, их, вроде, не было, – Степан изловчился и поймал протянувшуюся к коляске ветку.

– Да тут не только листочки, меж ними – гляди – уже будущие цветочки выглядывают! Неделя-другая и зацветет черемуха. Ужо наломаю я тебе букеты!

Степан отпустил ветку, и она закачалась, словно помахала им вслед. Ольга улыбалась, оглядывая рощу:

– И березы сережки развесили… Вишь, роща словно дымкой подернулась.

– А вы вон на тот пригорок гляньте, – Маруся, сидевшая на козлах рядом с братом Сергеем, развернулась, перекинула ноги в коляску, – мать-и-мачеха зацвела! Я еще нынче ее не видала.

– И впрямь зацвела! Вон там… и вон… и вон… словно солнышки желтеют, – Ольга обернулась к Степану, улыбнулась радостно и вопросительно. Он понял ее взгляд, приобнял юную жену за плечи, слегка прижал к себе.

Отец Ольги, Иван Фурнье, конечно, и слышать не захотел о сватовстве Степана Крутихина к его дочери. Сваха вернулась с категорическим отказом. А Ольгу заперли дома под присмотром старших братьев. Но Степан предвидел такой исход дела, поэтому заранее договорился со священником в деревенской церквушке сельца Любимовка о тайном венчании. В условленный день, на рассвете, Ольга вылезла через окно своей светелки, под моросящим дождем добежала до пристани, где ее уже ждала коляска с поднятым верхом. Дружкой жениха согласился стать неженатый племянник Степана, Сергей. Он же украдкой от отца, не одобрявшего затею брата, вывел со двора запряженную коляску. А подружкой невесты согласилась стать неизменная заединщица Степана Маруся.

Старенький священник уже ждал их в пустой, выстуженной за ночь церкви. С удивлением рассматривал странную пару. С особым вниманием расспрашивал юную невесту, по своей ли воле берет в мужья раба божьего Степана. Получив утвердительный ответ бойкой девушки, дальнейший обряд провел быстро. Скороговоркой, украдкой позевывая, прочитал полагающиеся молитвы, и через четверть часа нововенчанные вышли на крыльцо навстречу рассвету.

Чем ближе подъезжали к дому Степана, тем задумчивее становилась невеста. В дом вошла несмело, не то, что в прошлый раз. Села в уголок на лавку, словно в гости зашла.

– Что с тобой, Олюшка? – забеспокоился Степан. – Уж не жалеешь ли об чем?

– Нет, Степан Фролович, ни об чем я не жалею. Только думаю, что люди обо мне скажут? Никто ведь не знает, что мы венчаны. Никто на свадьбе нашей не гулял, в подвенечном платье меня не видел… Вроде как полюбовница я, а не жена.

– Ну-к, люди… Люди завсегда что-нибудь да скажут. Мы перед Богом венчаны, только это важно.

Степан задумался, поглядывая на опечаленную жену, и вдруг понял. О чем мечтают девушки в семнадцать лет? Ну конечно, о свадебном наряде! Свадьба для них – это же главный день! Когда же еще ей покрасоваться перед людьми, перед женихом? А он ее этой мечты лишает.

От денег, выделенных ему братьями на постройку дома, обзаведение каким-никаким хозяйством, покупку кузницы на Бирском тракте, почти ничего не осталось, Степан вытащил из тайника все, что там было. Ничего, – решил, – авось, заработаю.

– Собирайся, Олюшка, поехали в Гостиный двор, пройдемся по модным лавкам, заглянем в магазин Чиркова, подберем тебе свадебный наряд.

– И фату? – оживилась девушка.

– И фату, и туфельки, и венок из этого… как его? Флед… флер…

– Флердоранжа!

– Во-во, его самого. Надо только Белку с собой позвать в советчицы, а то с меня в этом деле толку нет.

Печаль в глазах Ольги вмиг растаяла, вся она оживилась, подхватилась, готовая бежать сей момент.

Два часа девушки выбирали свадебный наряд, примеряли, перебирали, а Степан от души развлекался, наблюдая за ними. Он успел сходить в трактир, заказать жареную индюшку, пироги и французского вина. Все это лакей должен был доставить в его дом к свадебному ужину.

Наконец Ольга предстала перед ним в кремовом атласном платье с турнюром и шлейфом, с кружевом вокруг шеи и запястий. Кисейная фата удерживалась обручем, украшенным венком из флердоранжа.

– Ну как?..

А Степану вспомнился другой, такой похожий взгляд из-под простого цветочного венка и такое же «ну как?..». Сердце защемила внезапная боль.

– Степан Фролыч, тебе не нравится?

Степан заставил себя улыбнуться:

– Ну что ты, Олюшка! Я просто растерялся от твоей красоты. И это надобно сберечь на память, поэтому сейчас мы отправляемся в ателье Анисимова, делать дагерротип!

У Ольги округлились глаза от удивления, а Маруся взвизгнула от восторга и захлопала в ладоши совсем по-детски.

До фотосалона было всего метров двести, однако подъехали к нему с шиком, на устланной ковром коляске, сделав круг по Верхне-Троицкой площади.

После сложной и довольно утомительной процедуры съемки решили прокатиться по Миллионной вдоль всего города. На Соколью гору вернулись уставшие от событий и впечатлений и еще издали заметили, что их ждут. У ворот прохаживались отец Ольги и ее старшие братья. Ничего хорошего встреча с этими «гостями» Степану не сулила. Маруся тихонько охнула, на ходу выскользнула из коляски и со всех ног помчалась к родительскому дому. Над соседскими заборами маячили любопытные лица.

Под тяжелым взглядом отца Ольга съежилась.

– А ну марш домой, дура! – зло сказал Иван. – А с тобой, ублюдок, я давно хочу разобраться! Спину тебе перешибу, чтобы ты близко к моей дочери не подползал!

– Остынь, тестюшка, и вы, шурья, охолонитесь, – миролюбиво ответил Степан, – проходите-ка лучше в мой дом, к свадебному столу, там и поговорим.

– Мы тебе сейчас устроим свадебку! – все больше распаляясь, закричал Иван и повернулся к Ольге, – кому сказал, марш домой!

– Ольга никуда не пойдет, – Степан старался сохранять спокойствие, с его горячей натурой это было нелегко. – Была твоя покорная дочь, а нынче моя законная венчанная жена. Так что твоя власть над ней окончилась. И, ей-богу, лучше вам со мной поладить.

– Ах ты, вор! Бей его, ребята!

Иван вскочил на подножку коляски, ударил Степана кулаком в лицо, схватил за грудки, пытаясь вытащить и повалить его на землю. Один из братьев поднял кол и замахнулся. Ольга закричала, схватила кнут и огрела брата по руке, тот взвыл. Второй брат вскочил на подножку коляски с другой стороны, поймал кнутовище, выкручивая его из рук сестры. Степан недаром работал в кузнице, силушкой бог не обидел. Он оторвал от своей рубашки руки Ивана, приподнял его и вышвырнул из коляски.

Со стороны родительского дома бежали братья и племянники Степана, вооруженные кто дубинкой, кто колом, кто граблями – что под руку подвернулось. За ними бежала Маруся, тоже чем-то воинственно размахивая. Фурнье, отец и сыновья, увидев такое подкрепление, сочли за лучшее ретироваться, сыпля ругательствами и угрозами. Степан, прижимая ладонь к разбитой губе, оглядел подоспевшее «войско», усмехнулся:

– Ну вот, все гости, почитай, в сборе. Милости просим к столу.

Ольга расстроено разглядывала порванные на запястье кружева.

– Странная какая свадьба, – судачили разочарованные быстрым концом представления соседи, – не успели выпить, а уж передрались! Все не как у людей у этого Степана.

С того дня минуло шестнадцать спокойных счастливых лет.

В распахнутую дверь кузницы тянуло предосенней сыростью. Прохладный воздух освежал разгоряченную, лоснящуюся от пота спину Степана, занятого работой. Отцу помогал Тимоха – довольно крепкий для своих десяти лет пацан. Отцовский молот бил по наковальне глухо – бум-м, маленький молот сына звучал звонко – бам-с, а вместе получалась мелодия: бум-м – бам-с, бум-м – бам-с, бум-м – бам-с… И обоим Крутихиным было хорошо, весело от этой музыки. Мирную, размеренную работу прервало появление Нюты, старшей дочери Степана.

– Батя, мамка за тобой послала, рожает она. Наталья малышню к тетке Марусе повела, а я за акушеркой побежала. Ты бы шел домой. Может, помочь чего надо. Одна она осталась.