– Но как же?..

– Погоди, дай мне сказать. Я хочу, чтобы ты дождалась момента, когда всё со мной будет кончено. Думаю, это случится скоро: я уже не чувствую ни рук, ни ног. Не перебивай – у меня мало времени. А когда я… когда я уйду, ты должна произвести экстракцию. Я хочу, чтобы ты это сделала. Время у тебя будет: процесс можно осуществить в течение тридцати минут после смерти объекта. Я читал об этом. Засеки время по часам…

Он закашлялся, и только тут, увидев огромные кровавые пузыри у него на губах, Настасья вспомнила о том, что у Ивара еще и сломаны ребра. И всё же – признавать неизбежное она не желала.

– Нет, – она замотала головой, – я даже слышать этого не хочу. Сейчас я придумаю, как мне освободить твою левую руку. И ты ни за что не упадешь, если будешь правой рукой…

Она хотела сказать: держаться за ограду. Но, даже и без сломанных ребер, как бы он стал держаться, если руки его и вправду ничего не чувствовали? И главное: как ей было снять его с арматурного прута, на котором он висел? Чтобы отцепить Ивара, ей пришлось бы его приподнять. И не имелось даже призрачных шансов, что ей удастся это сделать.

А её названный жених между тем продолжал:

– Мне всё равно не выжить – с такой кровопотерей. Но капсула с моим экстрактом – она поможет выжить тебе. Это – твой билет в Новый Китеж. Твой дедушка хотел, чтобы я отвез тебя… – Он снова закашлялся, и кашлял целую минуту кряду; кровь двумя струйками потекла у него по подбородку.

Настасья отдала бы всё, что у неё осталось: и пустую капсулу, и даже загадочный дедушкин подарок – за возможность просто расплакаться. Если бы она могла заплакать прямо сейчас! Но – тогда бы она точно ничего не сумела разглядеть в окружавшей их с Иваром темноте, едва подсвеченной тусклыми фонарями на мосту. А она так хотела наглядеться на него! Пусть лицо его было бледным и в крови, пусть фиалковые глаза покрылись красноватыми прожилками, пусть вьющиеся волосы сбились и торчали патлами – он всё равно был самым красивым парнем на свете. Лучшим парнем на свете.

– Не умирай, Ив, – прошептала она – ненавидя себя за то, с какой жалкой, беспомощной интонацией выговорила это. – Я люблю тебя. – Никогда прежде она не говорила ему этого. – Не умирай, ладно?

Он поглядел на неё так, словно был перед ней в чем-то виноват. Потом сказал:

– Мы еще встретимся – когда-нибудь. Я тебе обещаю. Ты не веришь в реинкарнацию, а я – верю. И я к тебе вернусь. Я тоже тебя люблю. Всегда тебя любил. И всегда буду.

Настасья не сдержалась и всё-таки заплакала. А, чтобы слезы не застилали ей глаза, потянулась левой рукой – вытереть их. В тот же миг её левая нога потеряла точку опоры, и девушка не сумела сохранить равновесие – заскользила по ржавому огражденью вниз.

5

Она всё-таки не упала на асфальт. Какая-то острая кромка вспорола ей штанину джинсов и глубоко пропахала левую икру, Настасья ободрала об ограду обе ладони, но смогла извернуться и спрыгнуть на крышку пустой бочки.

– Всё хорошо, Ив! – крикнула она. – Я уже лезу обратно.

Ответа не последовало, но она тут же принялась перебирать руками по перекладинам ограды, отталкиваясь правой ногой. Левая её нога болела так, что казалось: боль ввинчивается, как штопор, прямо в мозг. И Настасья старалась не смотреть вниз – чтобы не увидеть, насколько быстро её джинсы краснеют. Однако она не сомневалась: эта травма, в сравнении с теми, какие получил Ивар, может считаться пустяшной. Да и потом, по крышке бочки больше не стучала кровавая капель. Выходило, что и её рана не так уж сильно кровоточила, и повреждение на руке Ивара закрылось само собой.

– Ив, я уже здесь!

Она попробовала улыбнуться, всматриваясь в его широко распахнутые фиалковые глаза; и ей показалось, что Ивар тоже улыбается перепачканными в крови губами. Но кровотечение из его руки и вправду прекратилось. Так что, вероятно, никакая артерия всё-таки не была повреждена.

– Ив, кровь уже не идет! – воскликнула девушка радостно. – Может быть, ты попробуешь упереться ногами в ограду, а после этого мы с тобой вместе…

Настасья осеклась на полуслове: улыбка её жениха выглядела бесчувственной, застывшей. А его глаза… Она могла бы поклясться: во взглядах чуди белоглазной, проплывавшей под мостом, и то просматривалось больше выражения, чем в теперешнем взгляде Ивара.

– Ив, что с тобой? – Настасья почему-то перешла на шепот. – Ив?..

Он ей не отвечал. И только теперь она поняла, что его чудесные глаза всё это время глядели на неё, не мигая. Рискуя снова сорваться, Настасья протянула руку и коснулась его щеки. Кожа юноши показалась ей холодной и какой-то резиновой.

Настасья переступила на шаг ближе к Ивару – и конструкция под ней, как ни странно, даже не вздрогнула. Секунду или две девушка держала руку на весу, но потом всё-таки прижала пальцы к его шее. И держала их прижатыми целую минуту. А потом, поменяв руку, снова попыталась нащупать пульс. Но биения не было. И раскрытые глаза Ивара так ни разу и не моргнули за это время.

Настасья испытала такое чувство, будто на неё свалилась громадная груда камней – каждый размером с человеческую голову. И с каждым её вдохом численность этих камней прибывала, как если бы их всё сбрасывали и сбрасывали на неё.

В этой груде имелись камни старые: воспоминанья о её маме и папе, о гимназии, в которую они с Иваром ходили и об их прежнем городе. Но такие камни составляли только нижний слой груды; они давили на Настасью, но давление это не грозило ей смертью. Иное дело – свежие камни: её дедушка, вступающий в горящую квартиру Озолсов; горящий мертвец на асфальте двора; безликая девочка, нянчащая свою куклу. Однако и это давление Настасья могла пережить. Знала, что могла.

Но вот камень, который всю эту пирамиду увенчал… Это было уж чересчур. Ну, не мог же, в самом деле, Ивар – её Ивар: всегда храбрый, всегда оптимистичный, всегда знающий, что нужно делать, – умереть вот так? С какой стати ему было умирать? Им было только по восемнадцать. И разве не для того дедушка прятал их от колберов целых девять лет, чтобы они могли прожить счастливую и долгую жизнь? А её дедушка был мудрее всех людей на свете! Почему же он тогда не предвидел, как всё закончится?

– Почему, дедушка? – Настасья даже не заметила, что говорит вслух. – Почему ты не придумал другой план? Почему полез в огонь? Почему позволил Ивару умереть?

Ей пришло в голову: никто даже не сможет её несостоявшегося жениха опознать. Никто не поймет, кто он, когда его тело найдут. Теперь, когда их дом сгорел, а приготовленные дедушкой биогенетические паспорта потеряны вместе с сумкой, ни у кого на свете не осталось их изображений: ни Ивара, ни самой Настасьи. Но – она ведь не уйдет отсюда, не оставит его одного, правда?

– Я не уйду, Ив? – Настасья с удивлением поняла, что задает вопрос.

Да мало того: она была уверена, что услышала ответ! Губы Ивара, конечно, не разжались, но в своей голове она ясно услышала его слова: «Тридцать минут. И пятнадцать из них уже прошли».

6

– Я не могу этого сделать, – жалобно произнесла Настасья. – Прости меня, Ив, но я просто не могу.

Он больше не отвечал ей. Да он, конечно, вообще не отвечал. И не стал бы он её заставлять делать такое! Он же видел, как это происходит: видел, что сталось с Кариной.

– Не стал бы, если б только было, из чего выбирать. – Настасья сказала это сама – как и сама напомнила себе про тридцать минут.

Какая-то её часть с самого начала знала, что она исполнит последнее желание Ивара. Но только – он не должен остаться неопознанным безликим. Настасья сунула руку в маленький кармашек для часов на своих джинсах и осторожно, двумя пальцами вытянула оттуда малюсенький предмет. Это был кусочек янтаря, который Ивар нашел на взморье в тот самый – последний счастливый – день. Она поднесла ладонь к самым глазам и всмотрелась в эту пустяковину, которую все последние девять лет носила с собой – какая бы одежда на ней ни была надета. Овальное тельце с маленькой головкой – божья коровка, сама собой слепившаяся из смолы много веков назад.