Отбросив висящие в дверях полиэтиленовые полоски, они вошли внутрь пивбара.

Здесь было не прохладнее, чем на улице. За прилавком, подперев рукой голову, безучастно громоздилась бронзоволосая продавщица с объемной, как тумба, кормой.

– У вас квас есть? – неожиданно спросил Монгол.

– Квасу нету.

– Ладно, давайте пиво. Два. – Монгол тяжело вздохнул, протянул деньги.

Они сели за пластиковым столиком у самой двери. Здесь чуть сквозило, и оттого было прохладнее.

– Эх… – Монгол снова вздохнул, тупо уставился в недра своей кружки.

– Что вздыхаешь?

– Та мне пива нельзя.

– Что, здоровье не позволяет? – усмехнулся Том.

– Та не… Была одна история, – Монгол опустил глаза. – Как-нибудь расскажу.

– Главное не нарезаться. А то еще микшер не дотащим. – Том отхлебнул пива, глянул по сторонам.

Это был один из самых старых пивбаров города, который после перестройки стал гордо называться «кафе». Здесь по-прежнему было просто и по-сельски душевно: смена имени никак не повлияла ни на публику, ни на внутреннее убранство заведения. Все те же покрытые облезлым кафелем стены, аляповатый алюминиевый декор за витриной, замызганная каменная стойка и тяжелые потолочные вентиляторы. Сменились только столы: вместо круглых и высоких, за которыми можно было лишь стоять, появились пластиковые квадратные столики с орнаментом из листьев.

Том лениво глазел в окно, где под цветущим кустом жасмина вылизывался большой черный кот. Закончив умывание, он вскоре показался на крыльце, подошел к их столику, потерся о ножку и тут же лениво развалился на проходе.

– О, Васька наш пришел! Где тебя собаки носили? – скучающе проговорила продавщица.

Народу было немного. По соседству с ними сидели два пожилых приятеля. Один, с всклокоченными черными волосами, уже не мог поднять голову, и, подперев ее руками, пускал пузыри. По его лицу ползала муха. Второй, совсем седой старик, тепло смотрел на потухающего друга, и, посыпая солью слюнявый край кружки, молча прихлебывал мутное пиво.

Чуть дальше, в глубине кафе, пила водку шумная компания. Время от времени те, нехорошо поглядывая в их сторону, выкрикивали что-то вызывающе. Было очевидно, что от них не укрылся спрятанный Томом под футболку хвост волос: придя в такое место, по всем понятиям он явно нарывался.

– Говорят, во Львове в кафе обычные люди ходят, – Том откинулся на спинку стула. – Учителя, там, бухгалтеры. Студенты.

– Да ладно?! – недоверчиво хмыкнул Монгол.

– Серьезно. И не только во Львове. В Харькове тоже. Люди с семьями даже ходят, поесть чисто. Не боятся.

– Да ладно?! – повторил Монгол.

– Лелик рассказывал.

– Страх потеряли?

– Не. Просто это нормально у них. Принято так. Культура.

– Культура – это понятно. Но откуда у нормальных людей деньги?

– Ну это ж Харьков! Барабашка – самый большой рынок в мире. Люди крутятся, – веско вставил Том, и вдруг добавил:

– Надо же, с таким гадюшником рядом жить.

– А она тебе правда не нравится? – снова спросил Монгол.

– Я ж говорю, не в моем вкусе. Как по радио в передаче «Познакомлюсь» девки говорят: «Кажуть – сымпатычна».

– Ладно, давай еще по пиву, – Монгол снова недоверчиво глянул на приятеля, почесал челюсть.

– Давай.

Пиво отдавало мылом.

– Ты это. Извини, что так вышло. Это вроде как я виноват, что тебя тогда с нами после репетиции позвал. Просто мало нас было.

– Да ладно. Меня ж никто не тянул, – пожал плечами Том.

– Тебе вообще крупно свезло. Я не врублюсь, как они тебя там такой толпой не затоптали.

– Я драки не помню. Меня окружили, и сразу по затылку вырубили. Даже синяков не было.

– Надо же. Бывает, что и волки лежачих не бьют, – удивился Монгол.

– Так! – серьезно сказал Том. – Ты обещал завязать со всей этой сборовской дуристикой. Барабаны свои учи. Если на концерте налажаешь, Дрим тебя выгонит.

– И что?

– Как что? И прощай, девки, слава и великое будущее.

– Я ж сказал, что все, – протянул Монгол. – Можешь считать, что я теперь панк.

Том засмеялся.

– Что смеешься? Не веришь?

– Панк – это ж серьезно.

– Я тоже серьезно. Ты меня в панки примешь?

– Да хоть сейчас. Вот тебе булавка. Клятвы, извини, нет. Можешь какую-то песню летовскую выучить, и петь ее утром, в качестве гимна.

– Супер, – Монгол взял булавку, пристегнул ее к воротнику футболки. – Мать говорит, что после любого посвящения все обязательно будет получаться. Энергетика, все дела. Так что я теперь точно барабанить научусь. Ты мне только растолкуй, что такое панк.

– Это так не объяснишь, – Том задумался. – Это типа образ жизни. Это когда тебя тошнит от внешнего мира, потому что весь мир – он фальшивый, лицемерный, продажный, и вообще дрянь. В нем все улыбаются, делая западло за спиной друг другу. Поэтому панки ни под кого не прогибаются и стоят за правду. Как пионеры. Только пионеров крышевала партия, а панки в душе анархисты, поэтому над ними никого нет. Они презирают государство, потому что оно аппарат насилия и не имеет права качать права. Все должны быть свободны, и никто не властен ни над кем.

– Ясно, – Монгол скучающе посмотрел в окно. – А чем тогда панки от остального рока отличаются?

– Панк – это крайняя степень рока. Это такая предельная искренность, уже на максимуме. Как говорится, ручки вправо. Панк не может врать. А остальной рок – он все немного лакирует музыкой, поэтому смыслы притупляются лирикой. А когда смыслов совсем нет, – это уже попса. Понял?

– А вот еще вопрос. Панки вроде с ирокезами, а ты – волосатый. Почему?

– Потому что я не системный. Любая система ограничивает, порабощает. Не хочу в шаблон попадать.

– Ясно. Только при чем тут музыка?

– Тут не музыка главное, тут образ мысли. Музыка как бы потом появляется. Из философии.

– Понятно. Короче, как наши сборовские пацаны на районе, – заключил Монгол. – Своя музыка, свои понятия.

– Не, гопы – они и в Африке гопы.

– Тут ты не прав. Сборовские – они же все разные. Вон хотя бы Мосю взять. Еврейский интеллигент. Как он без скрипки в первый раз на сборы пришел, я не понимаю. Цоя на гитаре любую песню споет. А бегал года четыре. Он гопник? А Громозека – гопник? Технарь, помешанный на машинах. Или вон Пеле. Одна извилина, и та – за футбол. Лимон гопник? Нормальный же пацан, честный, и подляну никогда не устроит. Все же хорошие ребята, не уроды.

Монгол окинул взглядом пивбар.

– Хотя, конечно, там и уродов полно. Есть такие, что… Да их везде полно. Уроды с уродами дружат. Что, среди панков уродов меньше?

– Не знаю. Может, и меньше.

– Да ладно. Уродов везде хватает.

– Хватает, конечно. Но не везде они могут проявить свою уродскую суть. Рок – он же типа личность воспитывает, а тут… Стадо. Я хоть и не долго бегал, но… Согласись, вот когда ты в толпе бежишь, а вокруг тебя все с колами, – оно ж прет изнутри, от всевластия этого. Так ведь? В толпе быстро становишься уродом. Энергия такая, всех порвать. А главное, что это приятно, и никто вокруг не против.

– Есть малька, – согласился Монгол. – Но этим лучше не увлекаться. Нужно по сторонам смотреть, а то затопчут.

– Наверное такой же кайф большевики испытывали, – продолжал Том. – Просто у них этот праздник не заканчивался вечером в ментовке. Прикинь: законов нет, ментов нет, и править другими тебе дает винтовка. У кого оружие, тот и прав, и никто ему не указ. Хорошо!

Монгол усмехнулся, поправил футболку, что-то хотел сказать, но замолчал, поднял глаза на стену. Прямо перед ним, за спиной у Тома висели большие, засиженные мухами, часы.

– На сколько ты договаривался?

– На пять.

– Уже шесть. Может, еще раз зайдем?

– Я бы давно свалил отсюда.

– Ну давай еще минут пять посидим, и двинем. Если ее нет, – в другой раз приедем.

– А если в другой раз опять на цыган нарвемся?

– Каких цыган? – Монгол уже забыл про недавнее приключение. – А, ты про тех? Что-нибудь придумаем. Скажем, звыняйте, ребята, сами гадов задавили.