– Цел до сих пор? – Том кивнул на кастет.

– Что ему сделается? – улыбнулся Лимон.

Этот кастет Лимон выменял у Тома еще в школе. Том вспомнил, как на пустыре за домом плавил свинец из аккумуляторных решеток, а потом заливал его в гипсовую форму. Гипс использовался уже не раз. Форма крошилась, отчего на кастете оставались ямки и вмятины, и Том долго доводил его напильником до совершенства.

– Мало нас, на Стекляшку идти. А сборы только на следующей неделе, – уныло пробормотал Мося.

– Какие там сборы! – хмыкнул Лимон. – Не сборы теперь, а одно название. Три калеки приходят в картишки перекинуться. Теперь каждый сам за себя.

Действительно, в последнее время ситуация со сборами сильно изменилась. Еще недавно их район считался самым сильным в городе, а на сборы приходило человек по триста. Но страна стремительно становилась рыночной, порождая множество разнообразнейших дел и новых увлечений. Дисциплина упала, и если даже старшаки стали отлынивать от сборов, то что было говорить о малолетках? Кто-то, как Том и Монгол, ударились в музыку. Кто-то занялся бизнесом, мотаясь по оптовым рынкам и заграницам в поисках дешевых товаров. Кто-то варил в гаражах невиданные мотоциклетные рамы, кто-то в поисках своего «я» экспериментировал с веществами. Одним словом, крепкий районный монолит стал давать трещины изнутри: сборы все больше превращались не в грозные походы на чужой район, а в пустые посиделки.

– Шо, сдулся? – Монгол хлопнул Мосю по плечу так, что тот едва устоял на ногах.

– Не-е, пошли, конечно, – иронично протянул Мося, поправляя очки. – Давно люлей не огребали.

– Мося прав. Все-таки чужой район, – вставил слово конопатый Воха. – Еще бы кого-то взять.

Воха ходил на бокс. У него была неплохая левая.

– Ты не забывай, что там еще наши, из лагеря. Они тоже подтянутся, с тыла, – все так же невозмутимо добавил Лимон.

– По-любому в стороне стоять не будут, – согласился Монгол.

Том смотрел на него, и не узнавал. Только что с репетиции спешил совсем другой человек, – унылый и подавленный. А теперь перед ним стоял, расправив плечи, гроза района. Глаза его горели. Монгол вдруг обрел опору, смысл жизни, почувствовал себя в своей тарелке.

– Монгол, а с кассетой что? – Том вежливо напомнил о себе.

– Слышь, ну сам ты видишь, что. – Тот повернулся, беспомощно пожал плечами. – Давай завтра, а то мне ее еще найти нужно.

– Ладно… – Том остановился в нерешительности.

– А может, с нами? – Лимон, слегка наклонив голову, хлопнул его по плечу. – А то нас мало.

Этого вопроса Том и не хотел, и ждал. Он глянул на Монгола. Тот молчал, выжидательно глядя ему в глаза.

– Дембельский аккорд? Ладно, пошли, – вздохнул Том.

На душе всегда становилось легко и радостно, когда идешь куда-то веселой пацанячьей толпой делать хорошее важное дело, и больше не думаешь ни о чем. Но в этот раз на душе у Тома было муторно и тревожно.

Конечно, он уже совсем отвык от драк. Он, может быть, даже потерял форму, подзабыв ту привычную веселую ярость, без которой не стоит соваться под чужие лихие кулаки.

Но дело было в чем-то другом. Не в спонтанности решения, не в испорченном вечере, и даже не в прекрасном борще, который, судя по всему, отменялся. Он просто вырос из этого дурацкого возраста. С другой стороны, свалить сейчас, бросив пацанов на пути в чужой район, – это расписаться в районной пацанской анкете под словом «мудак».

Монгол шагал впереди всех, – быстро, нагнувшись вперед и чуть растопырив локти. За ним шли Том, Воха, лопоухий Лимон, вечно грустный Камса и еще один косолапый пацан по кличке Пеле. Замыкал компанию худенький очкарик Мося.

– Слышь? – Том догнал Монгола.

– Шо?

– Хреновое предчувствие у меня.

– У меня оно каждый день, – ухмыльнулся Монгол, протягивая Тому семечек. – На, успокойся.

– Та я спокоен. Просто… Неправильно это все. Завязывать надо.

– Том, ты чего? Или за табло свое боишься? Так домой иди. Тебя ж никто не тянет.

– Не в этом дело. Все неправильно.

– Неправильно? А как правильно? На пацанов забить? – Монгол рубанул рукой воздух.

– Чувак, но ты еще и музыкант, – нет? Сейчас переломают пальцы, – как стучать будешь?

– Запарятся ломать.

– Толпы поклонниц, слава, автографы, где это все? – Том театрально обвел рукой окрестности пустыря, через который они шли. – Нету! Хотя какая разница между гопником и музыкантом? У одного мозоли на костяшках, у второго – на подушечках.

– Харош жизни учить. Запарили меня все. И стучу плохо, и за пацанов стать нельзя. То Дрим мне мозги выносил, теперь ты… Лекарей развелось. Хочешь – домой иди. Обойдемся.

– Я уйду, – вам лучше не станет. И не во мне дело. Я… Про вообще говорю. Просто у меня детство уже отстреляло, а у тебя еще отстреливается.

– Де-етство? – Медленно протянул Монгол. – Какое детство? Там их человек пять всего, а каждый день огребают. А стекляшные ссут к нам на Пятерку прийти, вот на них и отыгрываются. Жалко пацанов.

– Я понимаю, – с сочувствующей иронией сказал Том.

– Том, завали дуло, – огрызнулся Монгол, глянул в сторону, и вдруг улыбнулся. – Зырь, какая краля прет.

По другой стороне дороги шла, помахивая сумочкой, высокая стройная девушка.

– Прет, а мимо. А так бы на шею бросилась, если б стучал нормально. В смысле – барабанил.

– А ведь ты прав. – Монгол любовался фигуркой девушки. – Ладно, считай, что я завязал. Сейчас вот разберемся, и катись оно все. Пусть малолетки бегают.

Они перешли железнодорожный мост, условно считавшийся границей районов, и, пройдя малоприметными улочками старых тенистых дворов, благополучно добрались до лагеря. По дороге с ними случилась потеря: отвалился Пеле. Он встретил какую-то девушку, и, сославшись на внезапно появившиеся неотложные дела, ушел. Его никто не уговаривал: девушка – причина все-таки веская. Может, даже – судьба.

Трудовой лагерь, который на лето расположился в двухэтажном здании школы, был в самом центре вражеского района. Украдкой озираясь по сторонам, они осторожно зашли на ее территорию. Вокруг стояла совершеннейшая тишина, а само здание казалось вымершим.

Все сели неподалеку, на спортплощадке, а Мося подбежал к зданию, и, подтянувшись на подоконнике, заглянул в окошко первого этажа. В переделанных на лето под спальни классах были видны ровные ряды аккуратно заправленных кроватей с подушками торчком. В пустом холле не было ни души.

– Ну, что там?

– Пусто. Может, в колхоз уехали? – предположил Мося.

– Или на теплицы ушли. Это ж Стекляшка, тут теплиц полно, – со знанием дела сказал Лимон.

– И что теперь делать?

– Посидим чуток, – сказал Монгол. – Камса, семечки есть еще?

– Есть малёха. – Тот отсыпал Монголу полгорсти. – Работают где-то. Вечером их привезут.

– А скока ждать? Мне сестру из садика забрать нужно, – встревожился Воха.

– Не переживай, кажись, дождались, – Монгол натянуто улыбнулся, кивая на показавшуюся за забором толпу пацанов. Те шли мимо, но, заметив их, свернули во двор школы.

– Может, наши? – с надеждой спросил Мося.

– Та не, – все так же улыбался Монгол, делано развалившись на скамейке. – Преподов нет. Не встаем. Щас базарить буду.

Пацаны медленно приближались. Том никого не узнал, и, судя по молчанию остальных, компания была из местных. Их было двенадцать человек. Впрочем, трое или четверо были немного помладше пятерских.

Когда толпа подошла к площадке, Монгол упер руки в колени, и, по-начальственному глянув исподлобья на новоприбывших, спросил:

– Пацаны, а вы откуда?

– Мы-то отсюда, а вы откуда? – в тон ему сказал крепкий чубатый парень в растянутой тельняшке. Он был явно постарше других.

– А мы с Десятки, – не моргнув глазом, соврал Монгол и сплюнул сквозь зубы. И тут же, не меняя делового тона, небрежно добавил: – Тут звонили, что сюда пятерские подрулят. Вы в курсе?

– Кого с Десятки знаешь? – недоверчиво продолжал Чубатый.