Сегодня за завтраком он не просто разругался со всеми странными сильнее обычного, и Эмма окрестила его пустоголовым бессердечным болваном, так ещё и от Оливии он не услышал ни слова поддержки. Даже больше, Элефанта в этот момент даже взглядом его не удостоила, уставившись в тарелку, словно подтверждая все слова, сказанные мисс Блум. Тогда Енох закипел окончательно и, сухо поблагодарив за завтрак, встал из-за стола и скрылся в своей спальне.
Нет, всё-таки, не понимает он девушек ничерта. Или как ещё объяснить то, что Оливия, которая обычно ни на минуту его не оставляет, даже чай поздним вечером приносит в спальню, чтобы он не отвлекался от работы, приняла в этот раз сторону вопящей о его бессердечности Эммы? Неужели блондинка за этими «ночными девчачьими разговорами» настолько промыла Элефанте мозги? Нет, его Оливия не так глупа. В конце концов, после всего, что она вытерпела от него, после всех этих лет полного игнорирования чувств с его стороны, девушка не могла просто так взять, и отвернуться от него. Что тогда?
Парень нахмурил брови, не совсем довольный итогом своих размышлений, и приложил правую руку к груди, затаив дыхание. Прислушался. Бьётся…
О’Коннор тяжело вздохнул, словно принятое решение стоило ему огромных усилий, и поднялся с постели, принявшись мерить комнату шагами. Возможно, стоило прислушаться и к Горацию, который стабильно несколько раз в неделю закатывал глаза и говорил Еноху о том, что он не правильно ухаживает за девушкой. Может, Оливии просто это всё надоело? Надоело ходить за ним, словно за годовалым ребенком, надоело принимать его сторону, даже если он неправ. Надоело постоянно убеждать Эмму в том, что он не такой уж и плохой, и надоело верить — именно верить, потому что она всё ещё не знала наверняка — в то, что её чувства взаимны. На её месте, он бы давно устал.
Но сейчас он был на своём собственном месте, и всё никак не мог понять, что же произошло, а главное, так и не смог разобраться, что же он чувствует. Тогда, во время битвы с Пустотами, он не врал, это точно. Он действительно дорожит Оливией, потому что она единственная, кто дорожит им. И почему тогда ему так сложно признать, что она ему небезразлична? Почему у него не хватает мужества признаться, наконец, девушке в том, что она нужна ему? Предположение о том, что он боится, звучит до абсурдного глупо. Ему больше ста лет, в конце концов! Скорее, Енох просто не считал это необходимым. До этого момента. Зачем клясться в любви и петь серенады под окном, если девушка прекрасно знает, что ты дорожишь ей? Енох этого не понимал. А теперь, не понимает ещё больше.
Парень решительно двинулся к выходу из спальни, надеясь, что не заплутает в коридорах их нового дома. Потому что сейчас его главной задачей было найти Оливию и извиниться. Не известно, конечно, за что, но О’Коннор чувствовал, что это просто необходимо, и, если он этого не сделает, то, часть, оставшаяся от его совести (и Эмма Блум в придачу) будет грызть до конца его бесконечных одинаковых дней.
Одинаковые коридоры вывели его в большую гостиную, где сидели Бронвин, Клэр и Эмма. Младшие девочки играли между собой, а мисс Блум с серьёзным видом, словно от этого зависела судьба человечества, что-то вышивала.
— Вы с ней разминулись, — с широкой детской улыбкой заявила Брантли, стоило Еноху показаться в дверном проёме, — Оливия ушла.
О’Коннор насупился, и провел рукой по тёмным вьющимся прядям, упавшим на лоб. Эта новость ему совсем не понравилась. Он заметил, как Эмма, наклонив голову немного ниже, постаралась скрыть расползающуюся по её лицу улыбку. Это ему не понравилось ещё больше.
— И куда же она ушла? — он поднял брови, стараясь придать лицу максимально равнодушное выражение и скрыть раздражение. Незачем Бронвин или Клэр, а уж тем более Эмме, знать, зачем он ищет Оливию. Девочка пожала плечами.
Енох сдержал порыв удариться головой о ближайшую стену. Единственный раз, когда он решил первым извиниться перед пиротехник, сделать шаг ей на встречу, признать, что она очень ему дорога, превращается в блуждание по коридорам, потому что девушка куда-то запропастилась. Кукловод решил выйти в сад. Вдруг, Оливия окажется там.
С большим трудом преодолев несколько поворотов, О’Коннор, наконец, нашел дверь, ведущую на улицу. Он огляделся по сторонам, прищурившись от яркого солнца, надеясь найти в зелени сада копну рыжих волос. Но заметил он только Фиону, которая с трудом выбралась из клумбы с пионами и практически с головой погрузилась в соседнюю клумбу маков. Енох хотел было уже подойти к девочке, как в него врезался Миллард.
— Енох, тебя Оливия искала!
Кукловод постарался сдержать недовольный рык. Неужели он вот так весь день будет по её следам бегать, пока они не встретятся во время обеда, когда его героический порыв извиниться уже сойдет на «нет»? Видимо, так оно и выходило.
— И где она?
— Куда-то ушла, — только по движению пиджака Енох понял, что невидимка пожал плечами.
Парень взъерошил волосы и, стараясь не позволить настроению испортиться (потому что тогда из разговора с Элефантой уж точно не выйдет ничего хорошего), хотел вернуться в дом, пока его взгляд не упал на клумбу, из которой только выбралась Фиона.
Пионы, большие, белые, с крупными листьями, смотрели прямо на него и их головки покачивались на ветру. Они выглядели так, словно специально привлекли внимание кукловода, словно специально попались ему на глаза. И Енох подумал о том, что эти пионы хорошо бы смотрелись в комнате Оливии и непременно бы её порадовали.
Тогда он, недолго думая, забрался прямо в клумбу и сорвал пять самых больших и красивых бутонов, мысленно готовясь получить по голове во время обеда, когда выяснится, что именно он разорил клумбу. Тем не менее, Енох был уверен, что цветы Оливии понравятся, и ему хотелось верить, что, при виде их на лице Элефанты появится улыбка.
О’Коннор вернулся в дом, на ходу припоминая, какой из коридоров ведет к лестнице, а какая лестница — к крылу, где располагались спальни. Комнаты Еноха и Оливии находились буквально на расстоянии пятидесяти метров, потому что её дверь была в самом начале коридора, практически у лестницы, его — в самом конце. Кукловод поднялся на нужный этаж, и уже практически открыл дверь в спальню девушки, мысленно придумывая слова извинения.
Надо сказать, это была задача не из простых, потому что он так и не понял, чем провинился сегодня утром. Но сейчас это было уже не важно, потому что от двери Элефанты его разделяли какие-то три шага, и он уже было потянулся к дверной ручке, как дверь его собственной спальни открылась и оттуда выскочила Оливия, держа в руках в черных перчатках большой поднос.
Девушка смотрела себе под ноги, и улыбнулась мимолётным мыслям в рыжей голове, как вдруг замерла, увидев его с цветами у своей двери. Это было довольно комичное зрелище, потому что они стояли на расстоянии пяти шагов и смотрели друг на друга с таким удивлением, словно видятся впервые. Енох даже забыл о букете, который держал перед собой, потому что сердце в груди начало колотиться сильнее, словно напоминая о своём присутствии, и вспомнил о нем, только когда Оливия смущенно спросила:
— Это мне?
Она уже и не помнила, когда ей последний раз дарили цветы, если вообще когда-нибудь дарили. От мысли, что Енох собрал букет пионов специально для неё, пиротехник почувствовала, как уши начинают гореть, и она порадовалась, что их не видно за копной волос. Это было так неожиданно и приятно, что она поджала губы, чтобы улыбка не расплылась по ним.
— Нет, мне, — буркнул Енох, но потом, подняв на Оливию взгляд, встретился с её зелёными глазами, и быстро опомнился, — конечно, тебе.
Он всунул букет ей в руки, потупив глаза в пол, и, не дожидаясь слов благодарности, или хотя бы какой-то реакции, большими шагами направился в свою спальню. Он сделал пару шагов и остановился, словно вспомнив что-то, и опять подошел к Элефанте, которая так и замерла на месте. Он молча взял её за руку и приложил узкую ладонь в чёрной перчатке к своей груди.
