Он закурил, глядя на мусорную гору, очертаниями похожую на знаменитую скалу Улуру в австралийской пустыне. И одновременно на гигантский батон, зачерствевший и подернувшийся плесенью. Когда-нибудь, и, может быть, уже скоро, полигон закроют. Затем будут долго ломать голову, что с ним делать. В конце концов придумают: рекультивируют, присыплют неотравленной землей, расставят подъемники, протянут канаты, и появится в ближайшем Подмосковье новая горнолыжная трасса. И тут уже не будет места ни бомжам, ни их стойбищу. Они растворятся. Пройдет несколько лет, и единственным подтверждением того, что они существовали под мудрым водительством брылястого вождя, будет статья в либеральном журнале, подписанная псевдонимом – автором, которого нет. Memento mori.

Впереди загудели зло и требовательно. Машины задергались. Видимо, царапнувшиеся все же разобрались.

Олег вернулся за руль. На двери фургона, стоявшего перед ним, были намалеваны фрукты – настолько аляповато, что помещенный в центр композиции ананас смахивал на ручную противопехотную гранату «Ф-1», только на «лимонку» зачем-то сверху шлепнули пучок похожих на птичьи клювы листьев.

Такие ананасы, образцово-показательные, толстенькие и будто лаком покрытые, декора ради во множестве красовались на столах ресторанной зоны отеля в Таиланде. Туда они ездили с Ольгой и Лерой, семьей. Там, в шезлонге под пальмой, прихлебывая джин с тоником и часто поднося к уху диктофон, он и написал очерк о подмосковной свалке и ее обитателях.

Вокруг было тропическое благолепие с потугой на роскошь, и миниатюрные тайки, слетевшиеся на побережье в поисках работы, готовы были всячески служить клиенту: «Пива? Да, мистер… Что-нибудь еще? Массаж?» Должно быть, поэтому, на контрасте, сцены жизни мусорного стойбища получались яркими, сочными, объемными. Настолько, что при желании, обладая избирательным и пристальным взглядом, в этом частном можно было увидеть общее: параллели, тенденции. Эх, Расея! Неизбывна и горька твоя участь. И как ясно видится это издалека! Совсем по-есенински: «Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянье». И виделось… Самые проникновенные слова о Родине писатель Тургенев сочинил, проживая во Франции и не помышляя о том, чтобы вернуться в зачуханную сторонку. Вот только уж больно продолжительно и увлеченно клеймил тебя Иван Сергеевич, нимало не заботясь о том, кто что скажет, мнения прелестной Полины Виардо было ему с избытком.

Олег строчил в блокноте с пагодой на обложке и жалел, что не прихватил на отдых ноутбук. Писалось легко, и хорошо получалось. Правда, порой ему казалось, что есть в этом несоответствии – как он здесь all inclusive и как они там, в грязи и вони полигона, – изрядное паскудство. Но ощущение это как появлялось невесомой тенью, так и улетучивалось. Достаточно было той тени, что дарили пальмы, а эта мешала, покушаясь на безмятежность отдыха.

Безмятежного? Не совсем. Слишком многолюдно, суетно, шумно, слишком много русской речи, которая отпускника за границей чаще напрягает, чем радует.

И разговоры! Что было съедено на завтрак, идти ли на обед и что готовят на ужин: «Там указано, что будут морские гады, кальмары всякие, креветки, устрицы». – «Фу, какая мерзость». – «Но попробовать надо». – «Все это чужеземное, не наше, все только во вред, у нас метаболизм другой». – «Чего? Ну да, ну да». – «Вся эта еда для нас неполноценна, противопоказана». – «Но есть что-то надо». – «Мне одна женщина рассказывала, что в соседнем отеле люди потравились». – «Да что вы?» – «А чему тут удивляться? Еще неизвестно, что они в землю кидают, растет-то как на дрожжах. А руки… Вот как вы думаете, ихние повара руки моют?» – «Ужас какой».

Такие звучали диалоги, по содержанию которых легко было определить, сколько дней отдыхающей… чаще все же не отдыхающему, а отдыхающей осталось до отъезда. Сначала был период адаптации, чуть испуганного узнавания; затем освоение и вторичное тестирование солнца, моря, сервиса и меню; потом, ближе к концу отпуска, усталое высокомерие собственника, все испытавшего, испробовавшего: «Рыба сегодня жестковата, и вкус не выражен. Вот два дня назад под французским соусом была хороша, да. А вы вон те пирожные возьмите, они им удаются, я всегда беру».

Он слушал эти рассуждения и поучения, ухмыляясь: через несколько дней эти знатоки кулинарных разносолов и курортного быта вернутся к картошке с макаронами, котлетам и консервированным помидорам из дачных заготовок. Это дома. А на работе у кого-то и времени не будет, чтобы поесть по-человечески, потому что дела гонят, заботы гнобят и начальство скупое. И этот кто-то, улучив десяток минут, будет цеплять пластиковой вилкой лапшу быстрого приготовления, обсуждая с такими же, как он, недостатки «роллтона» и «доширака». И авторитетно скажет в конце повторяющейся изо дня в день дискуссии: «А все-таки «роллтон» лучше, надо только заваривать умеючи – кипятка строго по рисочке, и не передержать, а то слипнется». Вот так все и будет, граждане, а то «рыба жестковата, вкус не выражен». Гурманы, бляха-муха! Dolce vita! Дорвались до сладкой жизни.

А еще децибелы! С каждым днем понаехавшие говорили все увереннее, возвращаясь от настороженного вполголоса к привычной громкости. Если на пляже он паче чаяния оказывался менее чем в десяти метрах от лежаков, на которых простерлись тела таких переговорщиков, то, помянув добрым словом «дебильник» с его «московским временем», перебирался со своим блокнотом подальше. Обернувшись, он прикидывал, достаточно ли широка нейтральная полоса, отделявшая его от их пляжных зонтиков, чьи купола, так похожие на обойные гвозди, казалось, знобило от ударов звуковых волн. И думал о продуктивном решении, прикидывая, где бы взять такой молоток, чтобы хлобыстнуть со всей дури и загнать гвоздь по самую шляпку?

«Что ты такой раздраженный?» – в один из дней спросила Ольга, укладываясь на соседний лежак. Обычно это занимало много времени – расстелить полотенце, достать разномастные баночки и тюбики, но сейчас она управилась быстро, в пару минут.

«Все нормально».

«Да ну?»

Конечно, напрасно, не стоило, но он объяснил. И услышал в ответ:

«Злой ты».

«С чего ты взяла?»

«Видно. Сам знаешь, что не прав, и от этого злишься еще больше».

«Это я не прав?»

«Ты. Потому что обобщаешь. У тебя люди – как под копирку, а они не такие. Многие из года в год по заграницам ездят. Для них Египет с Турцией – дом родной».

«Мы в Таиланде».

«Оставь, ты же понимаешь, о чем я. Здесь тоже русские на каждом шагу. И что, они все орут, хамят персоналу, напиваются как свиньи? Ты видишь только черное, глаз такой».

«Какой есть».

«Надо быть снисходительным, а не дано. Вот не нравится тебе, когда люди выделываются, не за тех себя выдают. А ты вот о чем подумай: они целый год на «дошираке» сидят как раз для того, чтобы на две недели со своего шестка соскочить, чтобы вокруг них суетились, чтобы обхаживали, чтобы не им приказывали, а они велели».

«И что в этом хорошего?»

«Может, и ничего хорошего, но что плохого? И поведение их объяснимо. Им нужны эти две недели, они их потом весь год вспоминать будут».

«И жизнь их не будет казаться серой. Так?»

«В жизни обязаны быть краски, иначе это не жизнь, а существование».

«Какая банальность».

«Это истина, а истина всегда банальна».

«Очень глубокомысленно».

«А ты, если невмоготу, купи беруши и отключись, или – вон наушники, музыку слушай».

«С какой стати я должен что-то пихать себе в уши?»

«А с какой стати они должны говорить тише? У них ровно столько же прав, что и у тебя, так с чего им под тебя подстраиваться?»

«С того, что есть свод приличий…»

«Он у каждого свой. Так что расслабься и получай удовольствие».

«Пробовал».

«Не получается?»

Все это Ольга говорила, отточенными круговыми движениями втирая в кожу крем неясного назначения – то ли для загара, то ли от загара, то ли еще какой, с возрастом у нее появился целлюлит. Голос ее был ровный, спокойный, чуть усталый. Так общаются с безнадежными тупицами, которым приходится по десять раз объяснять, чтобы дошло и чтобы усвоили. И эта ее невозмутимость не позволяла согласиться с ней, хотя, разумеется, она была права. Но спорить не имело смысла. Ольга была горой, которая никогда не пойдет к Магомету, это Магомет пойдет к горе – обязательно, рано или поздно. Но с другой стороны, какая же она после этого жена? Ты, милая, будь покладистой, ты согласись, почувствуй, что в эту минуту надо уступить. Будь умней, дальновидней, будь бережливой – сохрани, что имеешь. Поддакивай со всей искренностью, в глаза заглядывай преданно, можешь даже восхититься, какой у тебя удивительный супруг, какая тонкая у него натура, ранимая. Вот тогда ты настоящая вторая половина, первейшая обязанность которой – хранить мир в семье. Ради этого можно многим поступиться, тем более такой малостью, как собственное мнение. Держи его при себе и не высовывайся, так всем будет лучше.